Прошел год после публикации в нашем журнале стихотворений Димы Растаева. За это время мы познакомились с ним уже воочию, договорились поддерживать связь с Бобруйском. Дима дал нам свои новые стихи и обещал привезти из Бобруйска стихи и прозу других авторов.
* * *
Ах, как ветрено в раю, что под тучами!
Не наклеили б мехов, околели бы.
Вот и ты готовишь шерсть поколючее,
Поколение мое, поколение.
Не заброшены пока книжки-крылышки,
Что-то помнится еще, что-то ищется.
Но во рту уже торчит говор рыночный,
И на десять королев - тыща нищенок.
Не увенчаны ни счастьем, ни славою.
Что ж, сверчковым-то шестком переколоты
Худо-бедно, но гордимся державою,
Что не даст нам приподнять наши головы?
Не по Библии в костер, так по Ленину.
Но, и вникнув, что к чему приморожено,
Бесполезно воевать с мавзолеями -
Есть плохие палачи, есть хорошие.
Так что жизнь она и впрямь штука тонкая:
Эти лбом ее возьмут, те - коленями.
И не ты ей ремонтер, мое звонкое,
Сероглазое мое поколение!
ПОПЫТКА ПРЕДЧУВСТВИЯ
Безглазая, подлая, как донос
Вползет в переулки ночь.
Тебя будут бить сапогами в нос,
А я не смогу помочь.
Твой ужас углы оббежит, как нить,
И брызнут во тьму углы.
А я не слышу, я буду жить
На самом краю иглы.
А утром когда так легко во сне,
Когда как из шерсти мир,
Тебя босиком унесут на снег,
Кровавый пустив пунктир.
И вздрогнет сугроб над тобой, как поп,
И звякнет крестом - кайлом.
И черной звездой зажжется лоб
В ответ на его псалом.
И красные мальчики, вечный полк,
По пьяным пройдут глазам.
Но ты не узришь, не возьмешь их в толк -
Уж больно жирна звезда.
С тех пор даже самый святой баюн,
По правде, не сладит с ней.
Когда это будет, в каком краю?
А вдруг через десять дней?
* * *
Помнишь, нас учили быть птицами?
Ах, не отворачивай голову!
Птицами с волшебными лицами:
Чистыми, высокими, гордыми.
Птицами, летящими за море,
Чтобы обернуться и - заново.
В клювиках созвездия спицами.
Помнишь, нас учили быть птицами?
Помнишь, нас учили жить с песнями?
Как нам не сиделось за партами!
Мы бежали в рай, где под лестницей
Ерзалась струна конопатая.
И не знали мы, черти скрытные,
Трогая ресницы ресницами,
Что уже тогда были с крыльями.
Помнишь, нас учили быть птицами?
Помнишь... Ты забыть не всесильная.
Встанешь у окна черной веткою:
Страшно во дворе ночью зимнею,
И король дрожит над соседкою.
Ляжем же вдвоем!..
И не спится нам.
Есть и спирт, и срок, да не к случаю.
Помнишь, нас учили быть птицами?
Господи, зачем они мучались?
* * *
Вернуться можно заново,
Куда б не занесло,
С востока, юга, запада,
Под первое число.
Явиться, как избавиться.
Изба полным-полна.
Наружная красавица
Людьми окружена.
Сглотнешь, молитву выдержишь,
Ударишь в медный круг.
Она навстречу выбежит
И не протянет рук,
Вздохнет, улыбку выпрямит,
Не вникнет в похвалу.
Холуй из комнат выглянет
И призовет к столу.
Как кровообращение
Вскипит ее конвой.
"Ну что ж, за возвращение", -
Процедит угловой.
И взвизгнут стопки яростно,
Затеплится в груди.
Я долго буду пьянствовать.
Потом уже. Один.
Когда, махнувшись шубами,
Под крупный разговор,
Движениями грубыми
Все вывалят во двор,
И там - как и положено -
Пописают в кружок.
Вернуться можно, боже мой!
А стоит ли, дружок?
* * *
Я не выдам - ты слышишь? - не выдам
Черных матриц в угоду огню.
Сколько раз с человеческим видом
Оболгу, распродам, изменю!
Но оставлю - ты слышишь? - оставлю
Хоть один белый блок в тайнике.
Волосатые мысли заставлю
Волчьей дрожью бежать по руке.
Я не волен - ты слышишь? - не волен
Разрубить и связать, как хочу.
Я не воин - не думай - не воин:
Сутки вою, неделю молчу.
Только верю - да слышишь ты! - верю:
Те, кто грянут, меня не минут.
Ведь бывает и сбитому зверю
Одолжение в двадцать минут.
И, ты знаешь - ты слышишь - ты знаешь,
Как бы ни был испуган и слаб,
Шевелюсь, и обшивка земная
Верещит под ударами лап.
* * *
Нарисуй мне истину красками
грузными
черными,
красными,
трудными,
праздными.
В лист уставясь пристально
без оглядки
на чужие присказки и тетрадки,
выведи раздетую, неученую,
криво, неразборчиво, от руки, -
будто бросил бомбочку в море черное,
и - квадраты в стороны,
на круги.
Жми,
трудись,
не спрашивай
разрешения.
Хороводом траурным ли,
в присест,
пустят пальцы кисточку
в даль люшерову,
нарисуй мне истину -
стяг и крест.
Пусть она окажется злая,
вечная.
Добрую, недолгую - не прошу.
Через час уляжется человечество,
я от лампы сумерки отвяжу.
И рисунок выгнется в виде паруса.
Мы раздуем в блюдечке волчий свист.
Слышишь,
слышишь,
началось!
Равви, радуйся!
… А в руках трясущихся - чистый лист.