Глядя на меня возбужденно-округленными глазами, мой Доктор вопрошает: "Знаешь, что Кудрявцев сказал комбату?" Догадок я не строю, потому что довелось видеть Кудряша в таком состоянии, когда, в принципе, он не только мог что угодно сказать, но, пожалуй, и сделать. Выждав эффектную паузу, Доктор торопился: "Он сказал, что колеса доставал в санчасти". Я пожимаю плечами. Колеса - это не шутки, но откуда они возьмутся в нашей голой санчасти, где просроченный анальгин на аспирине едет и амидопирином погоняет. К тому же я всего лишь санинструктор, ефрейтор, а мой Доктор, или, как я его иногда называю - мой Начальник - старший лейтенант медслужбы. Он достает сигарету и начинает хлопать по карманам в поисках спичек. Я догадываюсь, что самое интересное впереди, но спичек не предлагаю. Доктор выпускает в мою сторону кольцо дыма и изрекает: "Ты распустил больных, они черт знает чем занимаются". Так, это для меня не новость, обычно с этого начинается разговор тет-а-тет. Искренне интересуюсь: "Что еще этот наркот брякнул комбату?" Доктор пытается уловить на моем лице следы былых преступлений: "Он сказал, что это ты давал ему колеса". "Черт, какие колеса?!" - тут я действительно выпадаю в осадок. Доктор доволен:
- Аллохол.
- Ха, аллохол, так ведь это же желчегонное, ты сам его назначил. Он все за живот держался, скрюченный ходил.
- Кудряшов аллохол целыми упаковками ел.
- И что, тащился?
- Хорошо что хоть коньки не отбросил, много ли ему надо.
Я отправляюсь на перевязки, но делаю их наспех, машинально. В голове прочно засел Кудряшов.
Сначала о нем я узнал заочно, когда пересматривал карточки призывников. Нас с доктором интересовало: судимости, употребление алкоголя и наркотиков, травмы и болезни. Все это давало пищу для размышлений и заносилось в медицинские книжки, потому что психдиспансер и психбольница были для нас, если можно так назвать, базовыми учреждениями. В составленном доктором "черном списке" напротив фамилии Кудряшова стояла буква "Н" = употреблял наркотик. Вскоре Кудряшов сам пожаловал в санчасть, с чесоткой, расцарапанный как мартовский кот. Он стоял перед нами и с таким энтузиазмом чесал свой живот, что невольно возникали аналогичные ощущения. Так он поселился в изоляторе. Вечером, держась на почтительном расстоянии, отвел его в перевязочную, где он с восторженными воплями натирался мазью от головы до пят. В холодном свете ультрафиолетовой лампы, щуплый, голый, стоящий на газете Кудряшов выглядел умопомрачительно смешно. Да и так он был весь ходячий прикол, поговорить с ним было почище вечера юмора. Хриплым от привычки громко смеяться голосом он рассказывал: "Соберемся у кого-нибудь на хате, кто курнет, кто шарик пожует, а кто кашку предпочитает без масла, разумеется. Сразу мысли разные в голову лезут, аж волосы шевелятся, на ха-ха пробивает. Палец тебе покажут - ржешь до потери пульса. А звуки, такие громкие, как будто в рупор кричат. Раз в кино пошли, под отходняк. Думали оглохнем, боевик шел, так гранаты словно в кармане соседа разрывались. А вот однажды было, показалось, крыша поехала. Поел кашки, гляжу: гномик, маленький такой, а грушу тащит в несколько раз больше себя. Я ему пальцем погрозил - бросай, мол. А он мне кукиш в ответ. Хотел ему стукнуть по шее, а гномик плачет - нельзя бить маленьких. Глаза протер, гляжу, а на столе груша лежит и коробок спичек…"
У Кадряша был свой взгляд на жизнь - он никогда не был серьезным. Несколько лет назад в автокатастрофе погиб его старший брат, и с тех пор Кудряш поклялся жить только на выдохе. Это настолько с ним слилось, что через несколько дней общения другим его я и не представлял. Вскоре Кудряш ушел в роту, иногда заглядывал ко мне в гости. Однажды он взялся сделать стойку под раковину для санчасти. Потом выяснилось, что электросваркой, как и многим другим, он не владел, но за все брался охотно. В итоге из старательно собранного мной металлолома он изготовил некое подобие противотанкового ежа, причем был доволен своим детищем необычайно. Я, мягко говоря, назвал его дегенератом, кандидатом на приобретение белых тапочек, и, дав коленкой под зад, отправил за двери. После этого Кудряш заявился ко мне только через месяц. Какой-то он был не такой, образно говоря, глаза сходились в одной точке, взгляд обалдевший.
- Серега, дай таблеток от головы, а то я ацетона нанюхался, аж башка трещит.
Сначала я не воспринял его всерьез, дал таблетку и пошел в столовую. По дороге до меня дошло - в самом деле, от него пахло ацетоном. Оглянулся, а Кудряш уже перелазил через забор отряда. После ужина прибегает прапорщик третьей роты.
- Кудряшов был у тебя?
- Перед ужином.
- Балда, надо было его поймать, он уже несколько дней в бегах.
- Еще что скажешь? Это ваши проблемы, почем мне знать, кто и где сбежал.
От него я узнал, что Кудряшов иногда приходит в отряд, его пытались задержать, но он схватил доску, заорал, что зашибет любого, кто подойдет, и был таков.
На следующий день утром я наводил марафет в перевязочной, за окнами послышался шум. Выглянув, увидел, что по плацу за Кудряшом гоняются два прапорщика, совсем как игра в кошки-мышки. Вот один схватил его за рукав, но Кудряш, хоть и щуплый, но жилистый, крутанулся, и мимо растопыренных рук другого метнулся к забору, немного посидел на нем верхом и, махнув рукой, исчез. Группы поиска, сформированные из вээсов, еще несколько дней бродили по окрестностям, пока милиция не задержала безмятежно спящего Кудряша в кабине грузовика на стоянке. Его доставили в отряд, комбат приказал на следующий день отвезти его в психодиспансер, а ночью за ним должен был присмотреть я. Примечательно, что у Кудряша изо рта выносился такой запах бензина, будто на автостанции его заправили вместо машины.
Эдакий Змей Горыныч-Керосиныч. С вялой мимикой он валялся на кровати и нес какую-то ахинею. Я не отходил от него ни на шаг, потому что за свои полгода в санчасти уже несколько раз сталкивался с тем, что на медицинском языке сухо называют "суицидными попытками". Гремя сапогами по свежевымытому полу с веревкой в руке вошел прапорщик третьей роты и начал привязывать руки Кудряша к железным поручням кровати. Кудряш зашевелился, открыл глаза.
- Ты че, прапор, сдурел?
Прапорщик медленно провел ребром ладони у себя по горлу:
- Ты у меня вот где сидишь, со своими бегами, сейчас даже по малому вместе с кроватью пойдешь.
- Развяжет, - с сомнением качаю я головой.
- Не развяжет. Я такими узлами душманов вязал, они верткие, как кошки, и то смирно сидели.
Что правда то правда, прапорщик до нашего отряда служил в Афганистане, был ранен, с ним в роте считались даже блатные.
- А ты лежи и не рыпайся, - бросил он напоследок Кудряшу и вышел.
Кудряш тотчас же начал судорожно дергаться всем телом, пытаясь освободиться, но после нескольких безуспешных попыток затих и попросил у меня колес для сна. Снотворного у меня не было, да ему бы это сейчас и не покатило, поэтому я провел "сеанс психотерапии" - взял таблетку анальгина с детской дозировкой и, заговорщицки глядя ему в глаза, говорю:
- Это самые сильные колеса, по дружбе для тебя держал.
Глаза его загорелись, я закинул пару таблеток ему в рот, а остальные под видом секретности и дефицитности отнес обратно. Через несколько минут я подошел к нему и "искренне" удивился его бодрствованию. После еще нескольких подходов он сопел как бы во сне. Я успокоился, но не тут то было. Через полчаса ко мне прибегает приставленный для надзора за Кудряшом один из больных и сообщает, что тот меня зовет. Захожу в палату и аж смаргиваю от удивления.
Кудряш со смехом протягивает мне руки с вдавленными следами от веревки на них. Тут уже не до смеха мне и я твердо решаю сам его привязать. Кудряш сопротивляется, но я привязываю его к кровати, свободный конец веревки закрепляю на ножке стола. Кудряш подцепливает веревку ногой и изо всех сил дергает. В итоге стол из угла палаты выскакивает на середину, чуть не сбив меня с ног, газеты разлетаются как листовки с самолета. И тут Кудряш заливается таким сатанинским хохотом, что я не выдерживаю и присоединяюсь к нему. Согнувшись от смеха в три погибели, я держусь за этот злосчастный стол, чтобы не упасть. Выжав с хохотом из себя весь воздух, обессилев, я присаживаюсь к нему на кровать, и тут он, серьезно глядя мне в глаза, произносит:
- Развяжи меня, а?
Я немного колеблюсь, потом говорю:
- Если ты сбежишь из санчасти, у меня будет много неприятностей.
Он так же серьезно, как начал, продолжает:
- Я тебя не подведу, последним гадом буду.
И было во всем этом нечто такое, что я поверил. Ведь бывают в жизни такие моменты, когда просто нельзя, нет смысла, просто преступно - не верить. Отвязываю его, мы перекидываемся шутками по поводу того, к чему бы еще его привязать. Он предлагает - к одному из больных, чтобы бежать на пару, так веселей. Я же предпочитаю привязать его с сливному бачку в туалете, он и так не работает, а пропадет - глядишь, тогда начальство новый разрешит взять со склада. Окончательно успокоившись за себя и Кудряша, отправляюсь на боковую. На следующий день утром прибегает солдат с приказом от комбата, чтобы Кудряшов написал объяснительную и с ней доставить его на построение отряда. Взяв ручку и бумагу, Кудряш засел в углу и начал царапать, попутно бормоча под нос объяснительный спич.
Пилотки у него не было, я дал ему свою, хотя при желании он мог натянуть ее до подбородка. Вместе с ним пошли на плац, стали в строй; комбат откинул голову, сощурился.
- Где этот наркоман, бегом ко мне.
Рядом с высоким подполковником рядовой Кудряшов выглядел очень маленьким, почти ребенком. Комбат выразительно, подделываясь под грузинский акцент читал: "Камандиру ат Кудряшова. Я, Кудряшов Коля, бэнзин нюхал и буду нюхать и за послэдствия нэ отвэчаю".
По рядам военных строителей с затуханием и возрастанием катился дружный хохот. Кудряш с глуповатой улыбкой ковырял носком сапога выбоину асфальта, Комбат голосом, не предвещавшим жизненных утех, произнес:
- Значит, бензином балуешься? Ну-ну…
Он отошел немного сторону и взору отряда предстало ведро за его спиной.
- Я для тебя специально приказал отлить из своей машины, нюхай хоть до дембеля. - И комбат сделал попытку нагнуть голову Кудряша к ведру, но тот увернулся. Тогда комбат сорвал с его головы пилотку и бросил ее в ведро.
- Все, - подумал я. - Прощай моя любимая, атласная, 56 размера. - И невольно потуже натянул фуражку.
Кудряш наклонился, достал пилотку, и стоя на одной ноге, начал отряхивать ее об колено. "марш в санчасть!" - приказал комбат и под громкий хохот военных строителей Кудряшов покинул плац, причем надолго.
После месячного пребывания в Вологодской психиатрической больнице, Кудряшов с диагнозом: "Эпизодическое употребление лекарственных средств с немедикаментозной целью" снова был доставлен в отряд, снова находился в бегах. Последнее, что я о Кудряше слышал, - он переведен в другой отряд, где, по его словам, служили друзья. Этого, как сказал Кудряш когда-то мне, он и добивался.
конец