На третьем курсе Гуманитарного университета поэзию серебряного века у нас вёл Игорь Николаевич.
Уникальный в своём роде преподаватель. Грамотный, дотошный до едкости, самовлюблённый и молодящийся. Нерадивые студенты по несколько раз ходили пересдавать ему экзамены.
Он имел приятную особенность: к экзаменам заставлял учить по 10 стихотворений каждого автора. Курс его лекций включал 10 поэтов. Таким образом, мы должны были выучить сто стихотворений. Не каждому студенту это под силу. Благодаря Игорю Николаевичу бывали и случаи отчисления. Но нашему преподавателю было на это наплевать: он был уверен, что студент, не знающий поэзию серебряного века, не достоин называться учителем русской литературы.
У Игоря Николаевича был скрипучий, занудный голос, и, читая лекцию, он жестикулировал правой рукой. Левая рука у него почему-то не была задействована.
Старшекурсники по наследству передали нам кличку Игоря Николаевича – Чёрный Ворон.
Я, воодушевлённая этим прозвищем, сочинила дразнилку на любимого преподавателя, которая молниеносно разнеслась по курсу:
Летит Чёрный Ворон с подбитым крылом
И нудную песню поёт ни о чём.
Лети-ка ты лесом; уж скоро обед –
У нас, Чёрный Ворон, здесь падали нет.
Моя дразнилка так понравилась однокурсникам, что я стала считаться перспективной поэтессой, а староста нашей группы Ваня Кудряшов даже пригласил меня в литературный клуб "Натхненне". Этот литературный клуб мне и на фиг не упал. Я один раз там была и больше не пойду. Пииты местного розлива с подвыванием читают стишки на белорусской мове, прославляющие зайчиков, белочек, берёзки, ну, в общем природу родного края и родину. Не подумайте, что я законченный циник и не люблю природу родного края. Я очень люблю природу, особенно шашлыки на природе, просто писать об этом не хочу. Да и поэтессой становиться не собираюсь. Высокие материи не для меня.
Моя приятельница, студентка четвёртого курса, рассказывала, как Игорь Николаевич принимает зачёты и экзамены.
"Жесть полная! – возмущалась Лера. – Пьёт кровь немилосердно. И такое чувство, что тащится от этого. Проблемы у него какие-то. Я ведь из-за него стипендии не получаю. Тройку поставил, и то с третьего раза. Приходится подрабатывать, где можно. Помочь-то некому."
Я была так возмущена отношением к людям этого садиста, что решила как-нибудь его подковырнуть. А чего мне бояться? Я умница (без ложной скромности), иду на красный диплом, поэзия серебряного века – мой конёк ещё со школы, экзамен я сдам с первого раза, и поэтому свою точку зрения имею право выразить.
Свою дразнилку на Игоря Николаевича я положила на преподавательский стол перед началом его лекций.
Весь курс с нетерпением ждал, как отреагирует Великий Инквизитор на мой вызов.
Игорь Николаевич, как всегда, лёгкой походкой зашёл в аудиторию, поправил очки и, взмахнув правым крылом, начал лекцию:
– Сегодня, будущие коллеги... коллеги – это аванс для вас... так вот, сегодня мы поговорим о влиянии западноевропейского экзистенциализма на лирику поэтов серебряного века.
Не каждому это дано понять, но даже медведя можно научить кататься на велосипеде, поэтому хочется надеяться, что и до вас это дойдёт...хотя бы до некоторых...
Я представила, как слово "экзистенциализм" будут произносить на экзаменах наши некоторые колхозные стипендиаты. Слово коварное, его сразу и не выговоришь. Со второй-третьей попытки, может, и получится. Представив – хихикнула... непозволительно громко. Чёрный Ворон взглянул на меня огненно-сурово:
– Смешно? Обоснуйте почему – и я посмеюсь с Вами....
Тут его взгляд упал на мою дразнилку, любовно подложенную ему перед лекцией. Наступило молчание.
– Вы автор шедевра? – неожиданно спросил садист, вперив в меня пронзительный взгляд из-под очков в модной оправе.
Все замерли. Какую инквизицию придумает этот изверг на сей раз? Заставит нас 50 раз приседать или даст контрольную работу по своим гениальным предыдущим лекциям?
Конечно, я подставляю весь курс. Нужно сдаваться, тем более, он сам меня каким-то образом вычислил.
– Ну, я, – говорю, – и с лёгким волнением встаю. Я люблю играть роль смелой и бесстрашной, но на самом деле я жуткая трусиха, просто об этом никто не знает.
Минуту длилось молчание.
– Очень плохой стишок. Поэтическими способностями Вы, увы, не обладаете. Вам нужно пробовать себя в прозе... хотя, возможно, и проза не лучше...
– Возможно.. – улыбнулась я.
Я, да и все остальные, были удивлены столь мягким приговором, но с тех самых пор Игорь Николаевич неотступно преследовал меня своим вниманием.
Подружки говорили, что, если меня не было на лекции, Чёрный Ворон злобно спрашивал:
– Где студентка Михайловская? – и зверствовал на лекции.
Поэтому, чтобы не подводить курс, я старалась ходить на его лекции и садилась за первую парту, чтобы он меня видел.
Он читал свои занудно-грамотные лекции, а я рассматривала Ворона и додумывала его биографию. Со своим бывшим парнем, студентом-историком, мы часто играли в такие игры. Увидим незнакомого человека – и придумываем ему биографию. Игра в ассоциации называется. Прикольная вещь!
По моей версии, Чёрному Ворону было глубоко за тридцать, несмотря на то, что он молодился и носил спортивные стильные вещи.
Мне то было двадцать, поэтому все, кому за тридцать, мне казались пожилыми людьми.
На мой взгляд, Чёрный Ворон был одинок. Ну, подумайте сами, какая бы женщина стала терпеть такого вредного зануду? Если только от безысходности... или по залёту.. Но Чёрный Ворон такой правильный, у него, вернее у его подруги (если такая имеется), не может быть залётов.
Значит, его возлюбленная – Поэзия Серебряного Века. Везёт же мужику!
Наверное, спортом занимается. Подтянутый, стройный...
Интересно, а есть у него личная жизнь или он пользуется услугами продажных женщин?
Меня так заинтересовал и взволновал этот вопрос, что я представила Чёрного Ворона, глубокой ночью крадущегося по нашей центральной улице в поисках женщин, оказывающих необходимые услуги. У нас, на нашем местном Арбате, есть скамейки. На этих скамейках по ночам и сидят девушки разной стоимости.
На первой, второй, третьей скамейках – самые дорогие, по 150-200 у.е.
И вот я представила, как Чёрный Ворон прогуливается по местному Арбату, с присущей ему дотошностью приценивается к продажным девушкам, и его всё не устраивает:
У той грудь маловата, у той признаков интеллекта не наблюдается, а у этой неестественный цвет волос – обычная блондинистая драная кошка.
В конце концов неудовлетворённый Ворон, опасливо озираясь, уходит с местного Арбата, зажав в потеющей руке сотку баксов.
Интересно, а что он потом делает? Наверное, отжимается 50 раз или приседает. Студентов заставляет отжиматься и приседать, значит, и сам это делает.
Мои размышления прервал вопрос Чёрного Ворона, обращённый ко мне. Я не слышала, о чём он спросил, но, глядя на него, улыбалась. Смешной он какой-то. Вредный, дотошный и никому не нужный.
– Зайдите после занятий ко мне на кафедру, – бесцветно произнёс он.
Это был очень плохой знак. Строптивых и нерадивых студентов и студенток он мучил на своей кафедре по три-четыре часа. Заставлял делать критические разборы стихотворений поэтов серебряного века и читать наизусть стихи.
И попробуй, не приди! Это припомнится на зачёте, а потом и на экзамене. Просто не сдашь ни зачёт, ни экзамен с первого раза.
Я расстроилась. Была пятница. А по пятницам и субботам я пела в одном увеселительном заведении. Пела – громко сказано. Скорее, была на подпевках и на подтанцовке.
Мне предложила одна моя приятельница с музыкально-педагогического отделения подзаработать денег, развлекая ресторанную публику. Мы с ней в детстве в местном ансамбле "Искорка" пели, у нас вдвоём хорошо получалось, и вот сейчас она предложила мне такую халтурку, и я не отказалась. Конечно, основных партий нам не давали, мы обрамляли своими подпевками талант Вольдемара-вокалиста, зато за два вечера я приносила домой студенческую стипендию и всегда была при деньгах.
Похоже, сегодня мне придётся стоять на подпевках не у Вольдемара, а у Чёрного Ворона. Ну и ладно... просто денег незаработанных жалко...
Возле кафедры русской литературы стояли ещё две студентки с нашего курса. Они должны были отработать контрольную, которую Чёрный Ворон не зачёл.
Обе девахи обладали внушительным размером бюста и не были обезображены особой печатью интеллекта на челе. Девчонки учились в платной группе, обучение проплачивал колхоз. Грудастые колхозницы – это конёк Чёрного Ворона, и к обладательницам шикарного бюста у него не было никакого снисхождения. Поэтому все пышногрудые студентки усиленно прятали свои прелести, чтобы на экзамене Чёрный Ворон не заклевал.
Но это было бесполезно. У Игоря Николаевича – прекрасная память. Он помнил имена и фамилии всех студентов, а размер бюста замечал ещё на лекциях.
Если же студентка с хорошим бюстом была к тому же туповата, то с первого раза она никогда не сдавала экзамен.
Зная эту слабость Чёрного ворона, я даже зимой на зачёте и летом на экзамене планировала поприкалываться над ним: перед зачётом и экзаменом довести свой скромный третий размер бюста до вызывающего пятого. С помощью современных ухищрений это сделать несложно.
А что мне сделает Игорь Николаевич? Повторюсь, что я – умничка и талантище, иду на красный диплом и подловить меня на незнании предмета Чёрный Ворон не сможет. Так пусть полюбуется вызывающим бюстом пятого размера.
Но всё это ожидало Игоря Николаевича в перспективе. Он об этом ещё не знал и пока раздавал нам стихотворные тексты для критического анализа.
– Итак, умницы и красавицы, вам академический час на размышления.
Наши сумки и мобильники он заблаговременно изъял и закрыл у себя на кафедре, а сам куда-то ушёл. Скорее всего на кафедру религиоведения. Там работал его тёзка, тоже Игорь Николаевич, с которым он любил потрепаться о жизни и законах бытия.
Кабинет, в котором мы сидели, он тоже закрыл. Типа мы в камере и должны благодаря своему интеллекту через час вырваться на свободу.
Странное стихотворение подсунул мне Игорь Николаевич. Ломая мозги минут десять, я так и не смогла понять, кто автор текста.
Гумилёв?
Для Гумилёва чересчур самовлюблённо.
Пастернак?
Сходство угадывается, но такого стишка у Пастернака я никогда не встречала. Может быть, это какой-нибудь ранний стих, которого даже я не знаю.
Девчонкам-однокурсницам крупно повезло. Одной он дал раннюю Ахматову, другой – позднюю Цветаеву. Там и мозги ломать не надо. Всё ясно, как с добрым утром.
Если опираться на логику, то не мог Пастернак написать такой стишок, так как присутствует современная лексика и жаргонизмы.
Бродский?
Но простоватая нахальность тоже не по Бродскому. Тем более Бродский не относится к серебряному веку, и было в высшей степени некорректно, нет, даже подло, подсовывать Бродского или другого автора из современных. Лекции по современной поэзии у нас будут только на четвёртом курсе, а вотчина Игоря Николаевича – поэты серебряного века.
То, что стишок, любезно предоставленный мне Игорем Николаевичем, – дурацкий, это мало сказать.
Некий лирический герой подобно Бродскому... или Пастернаку...блин, забыла.. так вот этот герой выходит на подмостки и ждёт, чтобы кто-то понял его игру и посочувствовал ему.
Понятно, что лирический герой – полный эгоист и рефлексирующий субъект, ждущий понимания и безусловного принятия.
Вообще-то, никто этому герою ничего не обязан. Раз уж ты вышел на подмостки – то держи марку, играй роль до конца и не ищи сочувствия или понимания. Стишок был написан весьма изящно. С соблюдением всех технических тонкостей.
– Кто же автор? – с раздражением думала я.
Может, сам Игорь Николаевич стишок нацарапал?
Но это исключено. Игорь Николаевич – узколобый дегенерат, сверяющий каждый свой шаг с Википедией и Толковыми словарями.
Такие обычно стихи не пишут, а только критикуют.
А может, это его друг-тёзка с кафедры религиоведения нацарапал? И они там, попивая кофеёк, ржут над бедной студенткой, которая уже тридцать минут ломает мозги в поисках истины.
Козлы, конечно!
Разозлившись не на шутку, за оставшиеся 15 минут я сделала полный критический разбор, вообразив автором одного из Игорей Николаевичей.
В конце разбора я даже предположила дальнейшее бисексуальное развитие лирического героя, так как с противоположным полом вряд ли такой эгоистичный, самовлюблённый человек найдёт взаимопонимание.
Игорь Николаевич зашёл в кабинет весёлым и приободрившимся. Типа петух посетил курятник.
Первой свой критический анализ читала пышногрудая Люба. Ахматову она знала плохо и написала только то, что я ей подсказала.
– Как Вы думаете, Любовь Андреевна, – вкрадчивым голосом произнёс Чёрный Ворон, – имеет ли право человек, не знающий классическую поэзию, преподавать детям?
Люба опустила голову.
– Понимаете, Любовь Андреевна,– продолжал истязатель, – возможно, ваш критический разбор после прочтения его коровам и повысил бы удои молока, но оставило ли бы Ваше понимание поэзии хоть что-нибудь в умах и душах детей?
После реплики о коровах Игорь Николаевич не отводил взгляда от бюста Любы, надёжно, но безуспешно спрятанного в блузку, на размер больше положенного.
– В следующую среду придёте ещё, но настоятельно рекомендую подумать: соответствуете ли Вы выбранной профессии?
Люба хотела разрыдаться, но Чёрный Ворон успокоил её:
– Только не здесь. Мне Ваша саморефлексия ни к чему!
Наступила очередь Кати с интересной фамилией Спявак.
– Что нам споёт Екатерина Сергеевна? Поёте, наверное, хорошо, раз у Вас фамилия такая?
Катя выдержала паузу и стала читать разбор. У неё была поздняя Цветаева. Я не знаю, почему это стихотворение Катя отнесла к раннему периоду творчества Цветаевой, но в общем разбор был сносным.
– Прогресс налицо, – прокаркал Игорь Николаевич. – Научились отличать Цветаеву от Ахматовой. Но, как вы считаете, Екатерина Сергеевна, имеет ли право быть филологом человек, не различающий раннюю и позднюю Цветаеву? Это, извините, кощунство. "Спяваеце" вы плохо. Советую тоже подумать о правильности выбранной профессии.
Например, бананы на базаре Вы можете продавать. Покупателям будет приятно, что продавец – почти образованный человек.
До свидания, Екатерина Сергеевна.
Когда наступила моя очередь, я уже не боялась ничего. Когда-то я увлекалась Фрейдом и даже знала, что такое сублимация. Наблюдая, как Чёрный Ворон измывается над студентками, я поняла, что Игорь Николаевич – несчастный, одинокий и невостребованный человек, и по этой причине сублимируется на студентках, упивается своей властью, чтобы хоть таким образом прикрыть свою ничтожность и несостоятельность. Игорю Николаевичу было глубоко плевать на всю систему образования и особенно на то, кто и как будет преподавать великую русскую литературу. Игорю Николаевичу просто важно было показать ничтожность любого человека. Легче всего это делать с теми, кто от тебя зависим, – студентками.
Обычное свойство низких и духовно неразвитых натур. И чем больше интеллекта в черепной коробке такой натуры, тем тяжелее окружающим, которым приходится входить в радиус общения с данным индивидуумом.
Я прочитала свой критический разбор с пожеланиями автору построения отношений с особью одного с ним пола, так как особи противоположного пола такой лирический герой и на фиг не нужен.
Наступила минута молчания. Мне было легко и весело. Я наблюдала за инквизитором. Он задумался.
– Своеобразненько... хоть что-то свеженькое… а Вы не можете предположить, что автор, возможно, женат... у него трое детей...и это ещё не предел!
Тут прикусить язык пришлось мне. Я не знала, и даже не подозревала, что такие, как Чёрный Ворон, могут быть женаты, и от них кто-то захочет рожать детей. Краем уха я слышала слова: жена и Игорь Николаевич, но была уверена, что разговор идёт о Игоре Николаевиче с кафедры религиоведения.
– У вас нет обручального кольца! Почему вы его не носите? – возмутилась я.
– И тем самым ввожу в заблуждение студенток? – рассмеялся Чёрный Ворон. – Несостыковочка вышла? Логическое несоответствие лирического героя образу автора?
Игорь Николаевич искренне веселился:
– Вы ведь должны понимать, что никакие кольца...
"Боже, какой он козёл, – думала я, – сейчас процитирует мне статью из Википедии, что брак – это духовная общность людей ...и прочая дребедень".
Игорь Николаевич раздражал меня всё больше и больше.
Что за несчастная женщина согласилась стать женой этого садиста?
Мало того, родить ему ещё детей. Троих... И это ещё не предел?.. Убиться тазиком!
А может, Игорь Николаевич издевается надо мной в обычной своей манере?
Мне захотелось поскорее уйти, я даже не успела удивиться тому факту, что Чёрный Ворон – поэт, причём неплохой поэт.
– Кстати, Ваш разбор неплох, если принять во внимание Ваш возраст и жизненный опыт. Поэтому поверхностность и неглубинность вполне объяснимы. Лирический герой не страдает и не нуждается в сочувствии, он доволен тем, что есть. Будьте внимательнее на лекциях, и я Вас больше не приглашу на кафедру. До свидания.
Как ошпаренная, я выскочила из аудитории. Внутри остался пакостный осадок, как будто меня обманули и вывернули наизнанку.
Меня ждал студент-историк, с которым я уже месяц как рассталась, но он не верил этому обстоятельству и при удобном случае заходил за мной и смотрел глазами побитой собаки. Не люблю таких.. Не по-мужски это как-то. Сопли... страдания...
По бывшей привычке я взяла его под ручку. Мне было муторно.
Пятница была безнадежно испорчена. Великим и могучим Игорем Николаевичем.
Чёрный Ворон как раз выходил из аудитории и с кем-то раздражённо разговаривал по мобильнику:
– Какой поток сознания? Кому нужны эти личностные бредни? Если мы все будем следовать за потоком сознания – то весь мир сойдёт с ума. Будет всеобщая психушка...
Да, пятница была безнадёжно испорчена...
На выходных я стала усиленно трезвонить на мобильник своим университетским подружкам. Мне не давал покоя вопрос: женат Игорь Николаевич или всё же это очередная мистификация? Толком мне никто ничего не мог ответить. Кто-то говорил, что да, кто-то говорил, что нет, и не может быть, третьи информаторы утверждали, что он живёт с женщиной, у которой двое или трое детей от первого брака. После долгих бесед я, наконец, догадалась позвонить Лере с четвёртого курса. И оказалось, что двоюродная сестра её бывшего мужа живёт как раз в доме напротив Игоря Николаевича.
Валя, знакомая Леры, оказалась очень общительной барышней и даже пригласила меня в гости.
Я прихватила армейский бинокль своего дедушки, чтобы получше рассмотреть объект навязчивых мыслей, а заодно и выяснить его семейное положение.
– Аська, гиблое ты дело затеяла, – тараторила Валя. – На фига тебе этот хмырь сдался? Коршун заклеймённый, да ещё с табором детей. И машина у него поганая. Фольксваген Пассат десятилетней давности. Да он и по возрасту тебе, поди, в папашки годится.
С жиру что ли бесишься? Ну, да, я бы на твоём месте тоже бесилась. Мне Лера говорила, что у тебя...
– Валя, прекрати, – не выдержала я, – я шампанское привезла. Будешь?
– Странная ты, Ася! Шампанское с хмырём своим пей, сколько влезет, а я люблю приличные напитки: водочку, коньячок, даже виски могу употребить.
– Я не странная. Лучше сходи в магазин. Деньги возьми в кошельке.
– А ты что? От наблюдательного пункта отойти не можешь? Чем же тебя этот хмырь так зацепил?
– Валя, ты не понимаешь: хмырь этот мне, действительно, на фиг не упал. Машина у него и в самом деле позорная. Я себя уважать перестану, если в такую сяду. Всё дело в пари. Мы с нашим старостой Ванькой заключили пари на целую стипендию. Ваня уверен, что Игорь Николаевич женат, а я Ваньке доказываю, что такие личности, как Чёрный Ворон, не могут быть женатыми по определению. Вот и всё.
– Парями балуетесь, – хмыкнула Валя. – Так готовь стипендию: он два года назад как здесь поселился, был женат и разводиться не собирается.
Тут из подъезда дома напротив вышел Игорь Николаевич с двумя мальчиками. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что это его сыновья и он их очень любит.
– Ой, – заверещала Валя, – а чего у тебя руки трясутся? С бодуна, что ли? Смотри, бинокль не разбей!
Остаток воскресенья мы с Валей пили водку, и она рассказывала мне о своей несложившейся бабьей доле.
Я читала где-то в литературе по психиатрии, что если у человека появляется навязчивая идея, то это плохой симптом. Если концентрироваться всё время на одной мысли или на одном человеке, то можно, точно, загреметь в палату №6.
В палату №6 я не хотела, но и избавиться от навязчивых желаний не могла.
Даже после очередного облома, в смысле безнадёжного понимания безысходности.
На первом курсе у нас были основы медицинских знаний. После сдачи госэкзамена нам, девчонкам, даже присвоили звание младшей медицинской сестры, а мальчикам – медбрата (смешно звучит – медицинский брат!). Так вот основы психиатрии у нас вёл Марат Тимофеевич Кушнеров, заведующий одним из отделений нашей местной психушки.
Своеобразный такой дядька!
На первом же занятии он нас осчастливил заданием:
– Объясните смысл пословицы: "Лучшее лекарство от любви – любовь"
Наши ответы были похожи и стандартны:
– Найти другой объект любви.
– Заняться делом, которое любишь.
– Полюбить в первую очередь себя.
– Ребятушки, ни одного попадания. Лучшее лекарство от любви – любовь, то бишь, заняться надо этой самой любовью.
Мы опешили.
– А если объект любви не хочет, как от него вылечиться?– спросил активный Ваня Кудряшов.
– Ребятушки, объект значения не имеет. Заняться любовью можно с любым объектом. Особенно в вашем возрасте.
Мы, филологи, сидели в лёгком замешательстве. Нам никто ещё не предлагал такой трактовки народной мудрости.
Вот сейчас бы я с Маратом Тимофеевичем поспорила.
Чувство требует реализации с определённым объектом, а не с каким-нибудь левым. Чувство избирательно и эгоистично, и если оно направлено на определённый объект, то и фокусируется на нём, всё остальное – по барабану.
По барабану даже те, для кого я сама стала объектом всепоглощающих ЧЮЙСТВ.
Мне подружки говорили, что мой бывший мальчик Сашенька совсем плохой стал, запил и пропускает занятия.
Мне даже звонила мама Сашеньки, просила о встрече.
О чём я должна говорить с этой женщиной? Что пеленая своего сынульку до 22 лет, она вырастила соплю и неженку?
Она хочет передать в мои надёжные руки своего малыша? Как трогательно!
Мамашка не научила малыша стирать исподнее и жарить яичницу, а уже хочет переложить эти милые заботы на мои хрупкие плечи.
Ни фига!
Мама Сашеньки трындела что-то о домике в деревне, грядках и покое на свежем воздухе...
Боже, какая нелепость!
Неужели маменька с папенькой разнесчастного мальчика хотят, чтобы я ползала на грядках, выращивая для Сашеньки свежие огурцы и помидоры?
Не дождётесь!
Мама Саши говорила что-то о запоях и депрессии.
Смешные люди!
Я что, его должна от запоев и депрессии лечить? Я не нарколог, и даже не психиатр.
Ах, maman, Вы говорите, что раньше у Сашеньки такого не было?
Ой-ля-ля!
Мaman, не я, Ася, так какая-нибудь Вася (сокращенно от Васса), то есть Василиса Прекрасная... так вот, любая другая сказочная принцесса могла бы оказаться на моём месте, если бы решила уйти от Вашего бесценного мальчика.
Нет, maman, не перекладывайте на мои хрупкие плечи ответственность за состояние своего сынульки.
Я – всего лишь лакмусовая бумажка, которая показала, что есть Ваш мальчик на самом деле.
Мне, может быть, хуже, гораздо хуже, но я ведь не размазываю сопли и не жалуюсь всему миру на вселенскую несправедливость.
А Сашеньку своего лечите сами, а не справитесь – зовите на помощь наркологов и психиатров.
Вот так-то. Ву а ля.
В понедельник у нас по расписанию были практические занятия по поэзии серебряного века.
Как я любила эти занятия! Если точнее – любила блистать. Разве может кто-то с курса сравниться со мной в искусстве красноречия?!?
Нет, конечно.
Это были как раз те практические, на которых можно было выплеснуть всю свою страсть к русской литературе.
Но в этот понедельник у меня был какой-то ступор. Я играла по мобильнику в футбол и слушала, как выступления одногруппников чередуются со скрипучими нотациями Игоря Николаевича. Я ловила на себе его недоумевающие взгляды, но мне было наплевать!
В принципе, что такое русская литература вообще? А в особенности поэзия серебряного века?
Ничто.
Клондайк для узкого круга товарищей, завёрнутых на этом деле.
Кому это нужно?
Да единицам в частности, и никому – в общем.
– Михайловская, в эту среду консультация по курсовой, не забудьте, – напомнил мне Игорь Николаевич.
Я кивнула и вышла из аудитории.
Игорь Николаевич курировал мою курсовую "Звукопись и цветопись в лирике Марины Цветаевой".
Зачем искать звуки и цвет в лирике Цветаевой, если ни звука, ни цвета нет в реальной жизни?
На консультацию я не пошла. Просто потому, что в последние дни мне всё опостылело и хотелось или спать, или тупо лежать на диване, уставившись в потолок.
С дивана меня поднял звонок Ани – моей любимой подруги.
Аня – это что-то фантастическое. Если бы я была лесбиянкой, то влюбилась бы именно в Анечку. И вовсе не из-за её необычной, какой-то марсианской внешности. Аня – марсианка по жизни.
Мы вместе с ней учились на первом курсе Гуманитарного университета, а после первого курса Аня внезапно, никому ничего не объясняя, забрала документы и поступила на юридический. Никогда не думала, что марсиане могут быть хорошими юристами.
Благодаря звонку Анечки, я смогла не только оторвать себя от дивана, но и даже приехать к ней домой. Хоть мы и были близкими подругами, Аня никогда ничего не рассказывала мне о своих любовных похождениях. Мне кажется, больше всех на свете она любила свою бультерьерку Афину и заботилась о ней, как о младшей сестре, нет, даже, скорее, как о дочке.
Минут двадцать мы молчали. Мы любим вместе помолчать. Мне иногда кажется, что она читает мои мысли.
– Ладно, говори, надоело молчать, – разрешила Аня.
И тут меня прорвало. Размазывая сопли и слёзы, я рассказала ей о полной безнадёжности, о крахе всех иллюзий и о разочаровании в литературе вообще, а в поэзии серебряного века – в особенности, о беспросветной несправедливости и безысходном тупике.
Аня меня неожиданно прервала:
– Вот слушаю тебя и думаю: ты ведь на самом деле считаешь, что весь мир вертится вокруг тебя.
– Неправда, – возмутилась я.
– Правда, правда! Ты слышишь только себя, а на остальное, как ты любишь повторять, – тебе наплевать!
– На кого, интересно, я плюю?
– Я образно говорю, целый курс ведь в Гуманитарном училась, надо как-то соответствовать. Ну так вот, пока ты будешь слышать и слушать только себя, тебя никогда не услышат другие.
– Что за новый марсионизм? – съязвила я, – Ань, ты настоящая марсианка, всё мудрствуешь, в душевной чёрствости меня обвиняешь, а с душевной чуткостью у меня всё в порядке, я даже Библию прочитала.
– Плохо читала. Чисто для интеллектуального развития. Чтобы самой просвещённой на курсе казаться. А что лучше: быть или казаться?
– Ань, давай лучше в китайский ресторан сходим, я никак не могу научиться палочками рис есть.
По дороге в "Шанхай" Аня говорила о том, что я неумолимо увлекаю всех, кто рядом, в свою орбиту, что я уверена в том, что весь мир движется для меня, под меня и ради меня. И этого не изменить. Такова моя сущность.
Я люблю смотреть на женский монастырь. Наш Город находится на возвышенности, а монастырь – в низине, в самом центре Города и, пройдя через небольшой лесопарк, я с высоты наблюдаю за обитательницами женского монастыря.
Сам храм необычайно красивый, ослепительно белый, солнце отражается в золотистых куполах, и, глядя на это великолепие, кажется, что именно там, внизу, – приют спокойствия, чистоты и счастья. Вокруг – пыль, грохот, шум, гам, а там, внизу, прямо в центре всей этой суеты и митусни, – тишина и умиротворение.
Я часто думаю: что заставило молодых женщин и девушек туда уйти?
Несчастная любовь?
Аборт?
Грехи бурной молодости?
Несложившаяся бабья доля?
В последнее время у меня не пропадает желание поговорить с настоятельницей монастыря и попросить, чтобы меня туда приняли.
Хотя бы денька на три.
– Ты ненормальная, – возмущается моя подруга Анечка, – в монастырь не убегают из-за чего-то, туда приходят по вере, по истинной вере.
Тут я с Аней не согласна. Как можно до такой степени уверовать, чтобы навсегда туда уйти из мира?
А в мире столько интересного. Загадочного. Необъяснимого. Всеобъемлющего. Всепожирающего. Необъятного. Сладостно-мучительного. Обидного. Несправедливого. Живого. Настоящего. Искреннего. Неподдельного.
А если туда уйти – ничего этого не будет. Только пост, молитва и вечное блаженство. А это так пресно и скучно. Я бы, наверное, сбежала через три дня.
Но мне как раз и нужны эти три дня. Чтобы всё внутри успокоилось, улеглось, смирилось с тем, что жизнь не повернуть вспять.
– Не перестаю тебе удивляться, – продолжает язвить Аня, – ты ж типа просвещённая, Библию читала... хотя я в этом сильно сомневаюсь – врёшь, как обычно– скорее всего, по диагонали прошлась – и птичку поставила в своей книжечке добрых дел... типа поступок хороший совершила. Так вот, как ты не можешь понять одной простой вещи: такими понятиями не шутят: ты своё бесценное неразделённое чувство ставишь выше Бога, но готова на время уверовать, чтобы страдания на второй план отошли. В общем, готова сыграть роль уверовавшей. Комедиантка!
Анечка – единственная, кому я прощаю такую критику.
Марсиане – они не по возрасту мудрые, потому как накопили опыт прошлых цивилизаций.
Вообще-то, слегка ненормальная не я, а сама Аня. Она нещадно критикует меня, все мои мысли и поступки, но шестым чувством я понимаю, что это неспроста.
У неё ко мне какая-то странная привязанность Она злится и нервничает, если к нашему дуэту присоединяются подружки. В шумной компании она или молчит, или внезапно уходит. Когда мы гуляем по Городу, то часто встречаем знакомых. С некоторыми я даже могу расцеловаться по примеру сериальных героинь.
– Солнышко, шикарно выглядишь. Сумочку у китайцев покупала?
– Фирменная, конечно! А у тебя серёжки новые? Золотые или бижутерия хорошая?
Болтать со встретившейся подружкой я бы могла часами, если бы не Аня. Я вижу, как она нервничает, злится и выкуривает одну сигарету за другой. Я заканчиваю разговор, по прикольной привычке расцеловываю приятельницу и возвращаюсь к Ане. Знаю, что она скажет что-нибудь обидное, но я уже привыкла. Без таких людей, как Аня, мне было бы скучно жить.
– Вот я смотрю на тебя и удивляюсь, – начинает Аня, – что у тебя общего с этими дамами полусвета? Ты даже на время не обращаешь внимания, а я ждала 27 минут, пока ты наговоришься.
– Почему это она дама полусвета? – удивляюсь я меткой характеристике своей приятельницы.
– Потому что у неё на лбу золотыми буквами написано: купите меня подороже, вот я и спрашиваю: что у вас общего?
– Не знаю, – отвечаю я, – просто с ней не скучно. Ты не представляешь, какие за ней мужики ухаживают! Она так грамотно умеет с них деньги снимать, просто загляденье. Я так не умею.
– А зачем тебе деньги? – удивляется Аня.
– Анечка, дело не в деньгах, а в процессе, в игре, в умении так построить ситуацию, чтобы мужчина сам принёс денежки на блюдечке с голубой каёмочкой. Так вот, я так не умею, а она умеет, это талант.
– Я бы не сказала, что это талант, другое слово просится.
– Ань, пойми, она ведь по сути несчастный человек. Она недавно влюбилась в одного парня. Он на старой аудюхе ездит. Ни фирмы своей, ни квартиры, короче – ни кола, ни двора.
– Нет, – перебила Аня, – кол у него, наверное, хороший, раз эта дама полусвета на него запала.
Я рассмеялась.
– Люблю тебя за твой позитив. Про кол не знаю, она не рассказывала. Так вот, она с парня этого пылинки сдувала, подарки богатые ему и его родителям делала, даже замуж готова была за него выйти, если б он позвал. А он ей говорит:
"Мы расстаёмся. Я встретил девушку и чувствую, что это моё. Я хочу чистоты".
Аня перебила:
– Пусть помоется Персилом – 24 часа свежести в сутки. И даме полусвета Персил тоже необходим.
Я опять засмеялась:
– Ань, почему ты такая вредная? На Марсе все такие?
– Нет, просто твои подружки меня раздражают. Если бы я видела достойных личностей, то смирилась бы как-нибудь, а так... Если ты ещё раз будешь целоваться и беседовать со своими пустышками, когда мы гуляем по Городу, я просто перестану с тобой куда-нибудь выходить.
Этого я не могла допустить, потому что Анечка – одна из немногих, с которыми мне никогда не скучно. Она мне дорога, я не хочу её терять.
Теперь по пятницам на лекциях Игоря Николаевича я садилась на камчатку и рисовала узоры. Лекции его я не записывала. Зачем?
В интернете полно информации о поэзии серебряного века, зачёт в январе и экзамен в июне я и так сдам, к тому же у меня база хорошая.
Перед началом лекции Игорь Николаевич по привычке смотрел на первую парту, где я сидела раньше, потом фотографировал взглядом всю аудиторию и, заметив меня на камчатке, начинал лекцию.
Так продолжалось две недели, на консультации по курсовой работе я не ходила, на практических занятиях по поэзии серебряного века не блистала.
В понедельник, после практических, Игорь Николаевич попросил меня зайти к нему на кафедру после занятий.
На переменке в курилке я раздумывала над предложением любимого преподавателя.
Зачем мне туда вообще ходить?
Хвостов у меня нет, первая часть курсовой написана, когда-нибудь перейду к основной части, а некоторые ещё только тему курсовой взяли. Так что я ему ничего не обязана. И к чему эти пустые беседы о поэзии?
Лишнее душераздирательство.
Прозвенел звонок. Нужно было бежать на следующую пару, но я решила выкурить ещё одну сигарету и подумать над вопросом века: идти или не идти на кафедру русской литературы?
Пока я думала над этим жизненно важным вопросом, в студенческую курилку заглянули два преподавателя, два друга-не-разлей-вода:
Адам Игнатьевич Карабуко с кафедры белорусского языка и Пётр Михеевич Топорков с кафедры белорусской литературы.
Меня сразу пробрало на смех, потому что кто-то с белорусского отделения подкинул нам, русистам, дразнилку на этих друзей:
Хай енчыць з радасцi навука –
Знайшла,нарэшце, двух сынов:
Чума – Агдамчык Карабука
I суслiк – Петрык Тапарков.
– Чаму не на занятках? – сурово спросил Адам Игнатьевич.
Надо отметить, что сябры разговаривали только на белорусском языке и числились членами национал-демократической партии "Гэй, браткi-славяне!"
– У меня свободное посещение, – соврала я.
– Курс, група, прозвiшча, iмя? – продолжал допрос Адам Игнатьевич.
– Адам, пойдзем на паветра, тут забруджана, хай студэнты цыгаркi смаляць, – предложил более миролюбивый Пётр Михеевич.
– Гэта вось такiя студэнты тут свiнарнiк i зрабiлi, няхай прыбярэ, – не отступал Адам Игнатьевич.
Ну, это уже слишком, – подумала я. – Что такое Адамчик Карабука? Тупой пьяница, вести у меня ничего не будет, и видала я его в белых лаптях на босу ногу.
– Я не уборщица, – я оскалилась, в смысле улыбнулась, и, бросив недокуренную сигарету на пол, вежливо подвинула плечом Адамчика и быстрым шагом пошла к выходу.
– З якога яна курса, не памятаю такой? – спрашивал Адамчик у Петрака.
– Яна не з беларусау. Цi з журналiстау, цi з рускiх.
– Погань несусветная!
– Адам, плюнь i забудзь... Я пакладзiстых дзевак люблю, а гэта каза бадлiвая.
Сдерживая смех, я выходила из стен родного университета. Решено: не пойду ни на оставшиеся пары, ни на кафедру к Игорю Николаевичу.
Я люблю посидеть в кафе "Авангард", оно в 15 минутах ходьбы от университета. В этом кафе у меня иногда сочиняются стихи.
Встреча с белорусскими сябрами развеселила меня.
Пару слов об этом дуэте.
Адам Игнатьевич Карабуко вел современную белорусскую лингвистику. О его преподавании ходили легенды. Толковые студенты-белорусоведы говорили, что сам преподаватель современный белорусский язык не знает как следует, часто переходит на "трасянку" (смесь французского с нижегородским), кроме того, не может нормально объяснить элементарные языковые процессы, часто приходит на лекции либо слегка подшофе, либо с бодуна (и тогда каждые полчаса бегает на кафедру и лечится живительным напитком из фляжки. У Адама Игнатьевича была такая специальная именная фляжка). Именно поэтому с давних времён за ним закрепилась кличка "Агдам". Во-первых, похожа на имя Адама, а во-вторых, рассказывают, что был когда-то такой крепкий напиток "Агдам": то ли коньяк, то ли портвейн.
Пётр Михеевич Топорков преподавал белорусскую литературу 18 века, говорил визгливым, даже каким-то бабским голосом, иногда неожиданно задумывался и замолкал, как бы находясь в ступоре. За это остряки с белорусского отделения прозвали его Сусликом. Хотя, я думаю, это прозвище ему не совсем подходит.
Я несколько раз видела, как в университетском буфете он заказывает сардельки, бутерброды и пончики, а потом со зверским аппетитом уничтожает их. Ел он жадно, у него раздувались щёки, как у хомяка. Кличка Хомяк вполне бы подошла ему, но так как Пётр Михеевич был высокого роста и телосложения субтильного, видимо, местные остряки и оставили за ним кличку – Суслик.
Похождения Агдама и Суслика были притчей во языцех.
Агдам любил выпить, а Суслик больше промышлял по женскому делу. Проживали они оба в общежитии для преподавателей, со входом в студенческое общежитие. Агдам был дважды разведён, а Суслик второй раз женат на суровой и властной женщине – Наталье Николаевне с кафедры физического воспитания. Поговаривали, что Наталья Николаевна даже поколачивает Суслика.
Агдам пил в своё удовольствие, так как жил один, а Суслик, находясь под суровым присмотром Натальи Николаевны, мог позволить себе оторваться два раза в год: зимой, когда Наталья Николаевна уезжала в Швейцарию или Чехию покататься на горных лыжах, и летом, когда Наталья Николаевна переезжала на дачу.
Последний курьёз произошёл недавно, буквально за три дня до нового учебного года. Наталья Николаевна должна была приехать 30 августа, и поэтому 28 августа Суслик был уверен, что у него в запасе два дня. Обычно пирушки Суслика и Агдама начинались одинаково: начинали пить втроём – два друга и какая-нибудь покладистая студентка из общежития. Потом Суслик со студенткой уходил в её покои, а Агдам допивал остатки спиртного.
Так было и на сей раз. Но Наталья Николаевна приехала 29 августа утренним рейсом на электричке, мужа дома не нашла, мобильник не отвечал, и она зарулила к Агдаму.
– Где этот ушлёпок? – гневно спросила она.
– Наташа, толькi не хвалюйся, зараз... зараз...
Агдам, словно нацепив пропеллер, побежал в студенческое общежитие. Но он точно не помнил, в какой комнате живёт покладистая студентка. Помнил, что на третьем этаже. И поэтому, став посередине третьего этажа, громко и зычно закричал:
– Пятрок, выхадзi, бяда будзе, жонка прыехала!
Этот речитатив он повторял раз пять, не меньше. Что там было дальше, студенческая история умалчивает.
Но с тех пор, как я вижу эту парочку друзей, у меня так и вертится на языке:
– Пятрок, выхадзi, бяда будзе, жонка прыехала!
Как я уже говорила, кафе "Авангард" хорошо тем, что в нём иногда сочиняются стишки. Вот и сейчас что-то сочинилось:
Злая девочка, швыряющая камни...
Камнепада хочешь? Но паденье
камешков обвально, как реклама.
А зачем пиар душе смятенной?
Злая девочка, швыряющая камни..
Не шуми. Тебя никто не слышит.
Лишь мерцающие блики старой лампы
Занавеску жёлтую колышут.
Интересно, а как бы Игорь Николаевич отнёсся к моему творенью? Раскритиковал? Похвалил? А может, предложил бы попробовать себя в прозе, ибо стишки мои безнадёжны?
А лучше нигде себя не пробовать – а пойти домой и завалиться спать. Тем более в кафешку зашла какая-то компания сомнительного происхождения (турки? арабы?). Впрочем, какая разница? Хоть и негры.
Нырнув в первую подвернувшуюся маршрутку, я плюхнулась на свободное сидение. Пока рылась в сумке в поисках кошелька, боковым зрением обратила внимание, что за мной наблюдает сосед слева, некий мужчинка в тёмной куртке. Терпеть не могу таких наблюдателей. Это чаще всего дяденьки в возрасте, задрюченные жизнью, особенно семейной. И наблюдать за молодыми – для них особый кайф. В таком вуайеризме дяденьки находят своего рода самоудовлетворение. Извращенцы, конечно!
Передав деньги за проезд, я собиралась одарить соседа-наблюдателя таким взглядом, чтобы у него надолго пропало желание на меня пялиться.
Придав лицу соответствующее выражение, я повернулась влево... и опешила!
Мама родная!
Вот что значит прогрессирующая близорукость!
Моим соседом слева оказался ... Игорь Николаевич... собственной персоной!
Чёрт возьми!
Куда кинуться, броситься?
Все места в маршрутке забиты, даже несколько стоящих джентльменов маячат перед глазами. Час пик, как-никак.
Куда же сбежать, кинуться, броситься?
И тут из глубин подсознания мне пришла на ум фразочка из третьесортного женского романа, которыми зачитывается моя приятельница Лера:
"В порыве страсти она БРОСИЛАСЬ ему на грудь. Он судорожно дышал...".
Я представила, что мы с Игорем Николаевичем – фигуранты этого процесса, и громко засмеялась. Прелесть невообразимая!
– Что с вами? Почему Вы смеётесь? – недоуменно улыбаясь, спросил Игорь Николаевич.
– Я вспомнила одну фразу из женского романа: "В порыве страсти она бросилась на его волосатую грудь".
– С чего Вы взяли, что грудь волосатая? – засмеялся Игорь Николаевич. – Зачем вы читаете такие романы? Как Вам не стыдно? Вы ведь филолог!
А меня понесло:
– "Сердце его учащённо билось. Он уже не контролировал себя и чувствовал: ещё одно мгновение... ещё одно мгновение... и..."
Игорь Николаевич беззвучно смеялся:
– Пожалуйста, не смешите меня. Давайте выйдем из маршрутки!
Мы вышли. Свежий ветер охладил меня, и я заметила, что до моего дома ещё три остановки.
– Зачем Вы засоряете себя таким чтивом? – продолжал смеяться Игорь Николаевич.
– Не знаю. Непроизвольно вспомнила. Это мои подружки читают. Я такое не читаю.
Возникла пауза.
В общем-то, мы должны были разойтись. Каждый по своим делам. Но я не могла просто так взять и уйти. Ещё раз полюбуюсь на чёрную куртку Игоря Николаевича.
– Вы ведь на Кировоградской живёте? – нарушил молчание Игорь Николаевич, взглянув на часы.
– Да.
– Мне тоже туда. Предлагаю пройтись пешком. Полезно. Заодно расскажете, как продвигается Ваша курсовая.
Игорь Николаевич был слегка завёрнут на Марине Цветаевой. Я это знала, и именно по этой причине взяла тему курсовой по лирике Цветаевой.
Он что-то говорил. Наверное, о любимой поэтессе.
Я слышала его голос, но не понимала значение слов. Бессмысленные летящие звуки, исчезающие в пространстве.
Реален только Игорь Николаевич в своей чёрной куртке. Но это тоже мираж. Через три остановки то, что было реальным и зримым, – исчезнет. По крайней мере, из моего пространства. А где-то там, в другом измерении, для кого-то он будет реальным и зримым, живым и осязаемым.
В университете мираж опять примет реальную оболочку, чтобы после лекций опять исчезнуть. И так до бесконечности.
– Вы меня слышите?
– Да.
– Я, кстати, говорю о вашем любимом Бунине. Вы его сонет "Вечер" помните?
– Нет. Я рассказы Бунина люблю. Они живые. Настоящие.
– Поэзия Бунина тоже интересна. Вы сонет бунинский прочтите на досуге.
– Хорошо.
– Я заметил, Вы не любите ходить на консультации и дополнительные, вот мой электронный адрес, практические наработки по курсовой можете сбрасывать мне по этому адресу. Да, и если у вас есть желание, можете прислать мне свои стихи... или прозу. Может не так всё безнадёжно, как Вам кажется?
– Хорошо.
Мы подошли к третьей классической гимназии, она в двух шагах от моего дома.
По закону жанра надо пригласить Игоря Николаевича домой и постараться его охмурить. Но Чёрный Ворон не подчиняется законам жанра, он не зайдёт ко мне домой и не позволит себя охмурить. Поэтому и приглашать не буду.
Мы попрощались, и он ушёл.
В другое измерение.
Туда, где мне нет места...
– Ну что, дорогой мой Игорь Николаевич, – размышляла я, садясь за компьютер, – буду бомбить Вас виртуально. Своим богатым внутренним содержанием.
Я отправила Игорю Николаевичу свой последний опус, сочинённый в кафе. Там девочка-хулиганка камешками швыряется. Злая, наверное, девочка.
Ответ пришёл незамедлительно:
– Пришлите побольше стихов. По одному стихотворению очень трудно составить впечатление об авторе и степени его таланта.
Посылать мне особо было нечего. Так, всякие дразнилки, пародии, эпитафии (на врагов). Ну ещё песенки разные. Я шансончики под настроение пишу, но вряд ли моё кабацкое песенное творчество заинтересует такого серьёзного человека, как Игорь Николаевич. Ещё отпугну любимого преподавателя.
Но кое-что я нашла. На втором курсе, когда я встречалась со своим историком, у меня стали стишки сочиняться. Про звёзды, про морскую пену, про небесную лазурь, про снежинки и прочую чепуху, короче, про любовь до гробовой доски.
Чушь несусветная, конечно! Ну почему бы Игоря Николаевича не осчастливить этой мутью? Светлое девичье мировосприятие только подтверждает мой богатый внутренний мир. Пусть-ка Игорь Николаевич захлебнётся в богатстве моего внутреннего содержания.
Я отправила 20 стихотворений, наполненных светлым, жизнеутверждающим смыслом, и с нетерпением ждала ответа.
Ответ пришёл только через полчаса. Наверное, преподаватель утонул в моих стихах.
– Если Вы считаете это стихами, то я вынужден констатировать у Вас полное отсутствие поэтических способностей. Если Вы дурачитесь, то займитесь лучше делом и поищите звукопись и цветопись в ранней лирике Марины Цветаевой. Практические наработки можете присылать до 24.00
Я слегка обиделась. Что значит "полное отсутствие поэтических способностей"? На себя посмотрите, Игорь Николаевич. Вы хоть какими-нибудь способностями обладаете? Способностями критикана и буквоеда? Даже в плохоньких стишках можно найти положительные моменты. А Вы сразу диагноз ставите – способностями, я видите ли, не обладаю. Спокойной ночи, Игорь Николаевич. С вами скучно. Ждите до 24.00, а я ничего не пришлю.
Я отправилась спать, но сон, как назло, не приходил. Обидел меня Игорь Николаевич. Так педагоги не поступают. Сам на Цветаевой завёрнут и ждёт, чтобы и остальные слегка тронулись. Конечно, я не Цветаева, так зачем же мне сразу ярлыки вешать о моей поэтической бездарности? Я не собираюсь быть поэтессой, мне просто лень работать над ритмикой, строфикой и другими поэтическими вывертами.
Что он нашёл в этих поэтессах? Как ни посмотришь на их портреты – все поэтессы такие страшненькие, просто серые мышины. С такой внешностью только и остаётся, что стишки писать. Если бы женщина была хорошенькой, она бы не писала стишки, она бы мужчин завораживала. А так стишки – сублимация убогенькой внешности.
Я включила свет и решила повнимательнее рассмотреть портрет Цветаевой. Чем же, Игорь Николаевич, Вас так Марина Цветаева заворожила? Ничего особенного. Я симпатичнее и, к тому же моложе. Ну и что, что она талантлива, почти гениальна, влюбляются не в талант, влюбляются в женщину. Талант – это второстепенное. Приложение, так сказать, к личности и к хорошенькой женщине.
Спать категорически не хотелось. Обречённо вздохнув, я стала медитировать над ранней лирикой Марины Цветаевой. Ничего сложного, главное проникнуть в мировосприятие автора – и всё становится понятным.
Увлёкшись, я не заметила, как напечатала пять листов. Было 01.30. Опоздала на полтора часа, мой цензор уже спит. Ну и ладно, потом прочитает. С обречённым счастьем выполненного долга, я отправила ему практические наработки по курсовой.
Заснула я мгновенно. Проснулась в 8.30, конечно же, проспала на первую пару.
Проверим, на всякий случай, почту.
Вау! Ответ от цензора пришёл в 6.30. Сердце заколотилось.
"Доброе утро!, – писал Игорь Николаевич. – Когда не дурачитесь – весьма неплохо. Молодец!
Но... ассоциативно-чувственное мировосприятие лирики должно подкрепляться более серьёзной доказательной базой, и посему нужно доработать..." далее следовало шесть пунктов и список литературы, которую нужно проштудировать.
Похвалил. Радостно как-то!
Наверное, такую же радость испытывала моя собачка Тузик, когда в детстве, на летних каникулах у бабушки, я её пыталась дрессировать, а потом поощряла.
Если Тузик вставал на задние лапки, я бросала ему разные собачьи вкусности. Тузик визжал от восторга, хватал на лету заслуженные призы и готов был меня расцеловать. Если собаки умеют целоваться.
Моё радостно-визжащее состояние напоминало восторг Тузика.
Но главное, нужно было бежать в университет. Да, сегодня нет лекций Игоря Николаевича, но я всё равно могу его увидеть.
Нечаянно. Случайно. Придумать предлог и зайти на кафедру русской литературы. Я ведь умница, я обязательно что-нибудь придумаю.
Разве меня трудно понять? Неужели никто не испытывал ничего подобного?
Я возвращалась из университета. От моего подъезда отъехала скорая помощь.
– Что-то с бабушкой? – мелькнула мысль, и я почувствовала, как подкашиваются ноги.– Нет, этого не должно быть. У бабушки всё хорошо, и врачи говорили...
У подъезда стояла побледневшая консьержка тётя Шура, наша соседка по этажу.
– Бабушка? – выдохнула я.
– Бабушка? – недоуменно спросила тётя Шура. – Нет с ней всё в порядке. Тут другое. Беда-то какая...
Тётя Шура прятала глаза.
– Сашенька...
Я не сразу поняла о ком речь. При чём здесь Сашенька вообще? В моей жизни уже давно нет и воспоминаний о нём.
– Сашеньке плохо стало, скорую соседи вызвали, он успел им позвонить.
Когда до меня дошло, кто такой Сашенька, я разозлилась:
– Тётя Шура, зачем Вы разрешили ему пройти? Это же не общежитие в конце концов и вообще..
– Он поздравить тебя шёл, у вас, он сказал, годовщина отношений. Так он ведь часто приходил и оставался. Как родственник был. Откуда ж я знала...
Чёрт возьми! Теперь призрак этого Сашеньки постоянно будет маячить вокруг меня. Приходил... оставался... все соседи знают... почти родственником считали...
Господи, какая стыдобушка! Теперь на всю жизнь у меня будет скелет в шкафу. Раздражение вызывали и все соседи, и тетя Шура в особенности.
– Тётя Шура, – разъярённо прошептала я, – у вас ведь на посту телевизор стоит, там сериалов много, смотрите себе на здоровье, зачем вы лезете в мою жизнь?
Тётя Шура от возмущения задохнулась:
– Я ведь как лучше хотела...Сашенька сказал, что у вас годовщина отношений, букет цветов нёс... Я ведь только хорошего желаю. Откуда ж я знала...
Я уже не слышала, что говорила тётя Шура, пешком побежала на 7-й этаж, у нас долгоиграющий лифт.
Когда у людей нет своей жизни, они наблюдают за чужой... как смотрят сериалы.
На лестничной площадке перед входом в квартиру валялись головки белых хризантем, осколки разбитой бутылки...
"Поминки, что ли Сашенька отмечал", – с глухим раздражением подумала я.
Увидев меня, бабушка отвела взгляд.
– Ба, ну при чём здесь я? Я ни в чём не виновата. Что он сделал?
– Виновата. Зачем приваживала, если не нужен был? Он в 3-й городской больнице, съезди и узнай, что с ним.
Бабушка ушла в свою комнату. У меня железная бабушка: вынесла свой вердикт – и удалилась.
На такси я доехала до 3-й городской. Меня не хотели пускать.
– Я... почти родственница, – возмутилась я.
– Паспорт!
– Я... гражданская... бывшая... почти родственница...
Возле отделения реанимации сидели родители Сашеньки.
Maman, увидев меня, поджала губы и отвернулась, отец ответил на моё приветствие кивком головы.
– Только бы с ним всё было в порядке, – думала я. – Малахольный идиот! Зачем он припёрся в мой дом и на лестничной площадке отмечал годовщину-поминки?
Меня не покидала уверенность, что Сашенька оклемается, раздражала сама ситуация. Дурацкое положение. Разговоры вокруг моего имени. Сплетни соседей. А если узнают в университете? У меня похолодело внутри... А ведь узнают. В нашем подъезде на третьем этаже живёт Люська Петрова, первостатейная болтушка и сплетница. Она встречается с братом моей однокурсницы. Конечно, все узнают, если уже не в курсе событий.
А если эта грязная история дойдёт до Игоря Николаевича?
Блин, как стыдно! Что подумает он? А вдруг прекратит со мной всякое общение? Он брезгливо относится к ситуациям такого рода.
Распахнулась стеклянная дверь реанимации, вышел улыбающийся врач:
– Да не волнуйтесь, всё в порядке вашим чадом. Промыли. Лошадиная доза коньяка... плюс тазепам. Что ж Вы лекарство по дому разбрасываете? Коньяк хороший, французский. Такой напиток перевёл.
Я пулей помчалась к выходу.
Когда в моей голове хаос, я еду к Анечке. Я не могу собрать путаницу своих мыслей во что-то упорядоченное и цельное, чтобы разноцветные и, казалось бы, бесполезные стекляшки заиграли яркими сменяющимися картинками калейдоскопа.
А Анечка может. Она умеет одним словом, жестом, взглядом все мои расхристанные мысли сложить в некий единый механизм. Слова её часто жестоки, безапелляционны, обидны, режут моё самолюбие без ножа, но то, что раньше было хаосом – становится системным и упорядоченным. И чаще всего не яркими картинками калейдоскопа, а ржавой цепью, бесполезно лежащей на земле.
Как обычно, мы помолчали минут десять. Первой, как всегда, заговорила Аня:
– Всё забываю у тебя спросить: почему ты приходишь ко мне, когда тебе хреново? А когда хорошо, ты обо мне даже не вспоминаешь?
Я чуть не задохнулась от такой несправедливости, но Аня перебила мой праведный гнев:
– Говори по делу, мне собаку выгуливать надо.
Да, для Анечки выгул её любимой Афины гораздо важнее моих переживаний, я с этим уже давно смирилась.
Её булька – это особая статья. В каком-то смысле Афина – моя конкурентка, потому что если во время наших с Аней бесед у Афины что-то зачесалось или собачке чего-то захотелось, всякое общение прекращается и выполняются все потребности любимого домашнего животного.
– Ты ведь Афину поначалу раздражала очень сильно, – делится Аня, – хоть и подлизывалась к ней: носила пачками Педи Гри и мясо из супермаркета. Но моей девочке пришлось смириться с твоим присутствием. А знаешь почему? Афина очень любит меня, и поэтому ей приходится любить всё, что меня окружает. Даже тебя. Очень воспитанная и дисциплинированная собака.
Вообще-то, мне тоже долгое время (почти полгода) пришлось привыкать к этой Афине. Раньше у Анечки была лайка. Очень красивая, умная и ласковая.
С лайкой у нас была взаимная симпатия. Но лайка умерла. Анечка очень сильно переживала, говорила, что больше никогда не заведёт собаку, но потом уговорила родителей завести белого бультерьера. Да ещё Афиной назвала.
Вы, наверное, видели бультерьера, и представляете, какая это красавица. Жуткая гладкошерстная свинья с мордой крысы и маленькими поросячьими глазками. Меня чуть не тошнило, когда Анечка называла её красавицей и постоянно гладила и ласкала. Никогда бы в жизни не завела такое чудовище!
То ли дело карманные чихуахуа! Завяжешь ей бантик, посадишь такую лапочку в карман – и на променад. И удобно и красиво!
Или хотя бы пуделёк серебристый! Это же прелесть, а не собачка! Ласковый добрый, игривый. Принарядишь такую собачку в рубашечку (если мальчик) или в симпатичное платьице (если девочка) – и на улицу. С такой красивой зверушкой не стыдно прогуляться.
А бультерьер? Когда Аня выгуливает Афину – весь народ шарахается, хоть Афина и в наморднике. Это ведь собака бойцовской породы, и, кажется, запрещённая.
На этот раз в качестве подхалимажа я принесла несравненной бульке сахарную кость, купленную в собачьем магазине. Подкормлю красавицу.
Жесткий звенящий голос Анечки испугал меня:
– Сколько тебе раз говорить: не кормить собаку из рук! Память дырявая?
Я бы на такие мелочи и не обращала внимания: ну какая разница, кто покормит эту очаровашку? Но Аня начинает вычитывать меня и говорить, что я поступаю подло и по отношению к ней, хозяйке, и по отношению к собаке:
– Не приваживай мою собаку, тем более она к тебе привыкла! Афина – зверь, и должна есть только из рук хозяйки. Я тебя не один раз об этом просила. Не могу понять одного: или ты до такой степени бессовестная или у тебя склероз?
– Память девичья, – пытаюсь сгладить ситуацию я.
Как бы мне с Аней было здорово дружить, если бы не было этой бульки. Бледно-поганой крысосвинки с хитрыми поросячьими глазками. Приходится мириться с существованием этой красотки! Раз это чудовище привыкло ко мне, значит и мне придётся привыкнуть к ней. Чем я хуже этой Афины-Паллады?
Схрумкав сахарную кость, Афина становится благодушной и ложится возле моего стула.
– Афина, место! – резко одёргивает свою девочку Аня, и булька, недовольно вильнув хвостиком – поросячьим огрызком, уходит в глубины необъятной квартиры.
– Повторяю ещё раз для девушек-склерозниц: собаку не прикармливать! И прекрати сюда носить гадости из собачьих супермаркетов, у Афины – особый рацион питания, а ты мне сбиваешь весь график! А теперь рассказывай, что случилось.
Пытаясь забыть обиду на Анечкину резкость и пересилив подкатывающуюся тошноту из-за вчерашней истории Сашенькиного отравления, я рассказываю ей том, как Сашенька оказался в реанимации.
Анечка вначале прячет сардоническую усмешку, но потом её взгляд становится резким и сосредоточенным:
– Сашенька – это красивый мальчик с четвёртого курса истфака?
– Уже с пятого, – уточняю я.
– У меня вопрос: ты прямо и конкретно говорила своему Сашеньке, что не хочешь с ним встречаться и что он тебе не нужен?
– Аня, как так можно? – удивилась я. – Нет, конечно... я боялась обидеть человека. Но я не отвечала на звонки, не приходила на встречи, и любой, уважающий себя мальчик давно бы мог понять, что он не нужен и что...
– А он не понял! Терпеть не могу полутонов!
– Но у любого мальчика, мужчины должно быть элементарное чувство самоуважения, гордости в конце концов... и не обязательно говорить... можно показать отношение к человеку своими поступками.
– Вначале было слово..
– Какое слово? – удивляюсь я.
– Это ты мне должна сказать! Ты Библию читала, ты же у нас просвещённая и духовная девочка!
– Причём здесь Библия, – начинаю закипать я. – Не обязательно говорить, можно делать и вообще...
Из глубины квартиры донёсся лай Афины.
– Сейчас тебя растерзает моя девочка, потому что ты орёшь, а она подумает, что ты обижаешь хозяйку!
– Да, добивай лежачего в тандеме со своей собачкой!
Мне хотелось расплакаться. Неужели Анечка меня не поймёт?
– А кто лежачий? Ты, что ли? – улыбается Анечка. – Ты сама скоро нас с Афиной до реанимации доведёшь! Просто нужно вовремя расставлять все точки над и. И, возможно бы, не было этой глупой истории.
– В смысле, нужно было сказать: пошёл вон!
– Да, даже так! Человеческие отношения не терпят полутонов, недоговоренности, недослышанности. И, как это ни больно, нужно обрубать сразу.
– Резать по живому?
– Даже не резать – обрубать!
– И концы в воду? – улыбаюсь я.
– Не-а, не спрячешь, скелет в шкафу всё равно останется. Вовремя сказать – это гораздо честнее.
Мы опять замолчали.
Афине наше молчание показалось подозрительным, и она пришла разведать ситуацию.
– Всё хорошо, моя девочка, – говорила Анечка, почёсывая собаку, – к нам в гости пришла роковая женщина, из-за неё студенты травятся.
Афина радостно залаяла.
– О, слышишь, даже Афина со мной согласна. Так что не кисни, ты – роковая женщина. Стопудово!
Мне стало весело и грустно одновременно. Почему-то захотелось расцеловать Афину, но ведь Анечка всё равно не разрешит.
– Ань, слушай, – набравшись решимости, говорю я. – Вот если бы со мной что-то произошло, ну там нечаянно, случайно, и вот если бы меня не стало, ну насовсем... Всё, нет меня… и... Игорь Николаевич... он бы переживал? Да? – наконец выдыхаю я.
Опять воцарилось молчание. Слышно было только поскуливание Афины.
– Моя собака гораздо умнее тебя, – внезапно нарушила молчание Анечка. – Да, он бы очень переживал, и нёс бы впереди гроба на подушечках твои ордена.
– Какие ордена на подушечках? Что ты несёшь? – возмущаюсь я.
– Прошу пардону! Не ордена, а твои шедевральные стишки и практические наработки по курсовой! – изрекает Аня.
Опять молчание, потому что я не знаю, что ответить и как отреагировать на Анины издевательства.
– Твой Игорь Николаевич – обычный жлобствующий пижон и прагматик, – опять нарушает молчание Анечка. – В стенах университета он никаких отношений заводить не будет, просто не позволит себе этого, но твой фанатизм направит в нужное русло: ты ему поможешь докторскую написать.. Вот увидишь, когда ты будешь на пятом курсе, у Игоря Николаевича будет готова докторская. Возможно, после окончания университета, он тебя и отблагодарит, ты ведь уже не студентка.
Мне стало холодно. Почему Аня такая жестокая?
– Аня, ты несёшь ересь, Игорь Николаевич – очень порядочный и умный человек, он не позволит себе...
– Я не оспариваю его ум и порядочность, конечно, он не Карабука и не Топорков, он обычный прагматик. Умный и порядочный жлоб-прагматик.
Афина требовательно заскулила.
– Так… всё, сеанс психотерапии окончен, мне девочку выгуливать надо. Пойдёшь с нами? Или будешь наслаждаться своими душевными страданиями?
– Ань, мне надо побыть одной.
– Ну-ну... давай, только долго наедине с собой не оставайся, иди в народ, это полезнее.
После Аниных прогнозов (думаю, она будет первоклассным юристом – судьёй или прокуроршей, но никак не адвокатом), так вот, мне захотелось выпить. Это необъяснимо. Бабушка говорит, что мне нельзя употреблять алкоголь, у меня дурная наследственность. Не знаю, до какой степени моя наследственность дурная, но после 50 граммов я почему-то вспоминаю детство.
Мои родители развелись, когда мне было 7 лет, а брату – 5. Мама забрала с собой брата, а папе оставила меня.
"Никто никому ничего не должен, – объяснила она, – и не только в смысле алиментов. Родительские обязанности делятся поровну. Это и демократичнее и честнее".
Я очень любила брата (мы даже мечтали, когда вырастем – пожениться. В 7 лет я не знала, что за братьев нельзя выходить замуж).
После отъезда мамы и брата я стала слегка заикаться. Папа вызвал из деревни мою бабушку, и она честно и долго водила меня к детским психотерапевтам. Заикание прошло и почти никогда не появляется. Очень редко, когда мама приезжает с братом, а потом они опять уезжают, я начинаю заикаться.
Бабушка занималась моим воспитанием, а папа пытался заниматься бизнесом и постоянно терпел неудачи.
"Нет, у нас это невозможно: или прибьют или посадят", – говорил он бабушке. Через год после отъезда мамы и брата в дальнее зарубежье папа уехал в Москву.
Бабушка видела, что из-за постоянных неудач папа начинает спиваться и "водиться с грязными девками". Тогда, в семь лет, я не понимала эпитета "грязные девки" и однажды задала папе вопрос:
"Папа, почему ты своих девок не помоешь? Бабушка говорит, что они грязные".
"Гы, – оскалился подвыпивший папа, – дык мыла не хватит!"
Перед отъездом в Москву папа говорил бабушке:
– У меня всё будет в шоколаде, вот увидишь. Психостерва ещё пожалеет...
"Психостервой" папа называет маму, иногда прибавляет эпитет "озабоченная".
А мама называет папу "контуженным импотентом". Когда мама приезжает из-за границы, она садится на телефон и обзванивает всех подружек и папу называет контуженным импотентом, никак иначе. Папа служил где-то на афганской границе, у него была лёгкая контузия, он две недели лежал в госпитале, наверное поэтому мама придумала такой эпитет.
В Москве у папы, действительно, всё стало в шоколаде. Он удачно приженился плюс у него оказалась хватка.
– Бульдожья хватка, – с удовольствием отмечает бабушка, – это в моего отца, твоего прадеда Исидора Ефимовича, неуёмный был человек...
Моя бабушка считает, что "гены пальцем не заткнёшь" и что "природа науку побеждает".
Я не совсем согласна с бабушкой. Получается, что мы изначально обречены быть такими, как наши предки. Есть в этом какая-то несостыковка, какая-то генетическая обречённость.
Несмотря на бульдожью хватку, мой папа – добрый и щедрый, он меня любит, хоть я и похожа на маму, которую он обзывает психостервой.
Мама с братом приезжает несколько раз в год, привозит много красивых вещей и украшений, придирчиво пересматривает мой гардероб и злится:
– Почему ты не вылазишь из потёртых джинсов и растянутого свитера? У тебя шкаф ломится...
Я равнодушна к маминым подаркам, мне удобнее свитер и джинсы, к тому же во мне нет маминого лоска и изысканности, которыми так восхищаются её друзья. Мама уже в возрасте, ей почти 40 лет, но она, наверное, поставила цель – оставаться вечно молодой. Это её право.
Мой брат – перспективный хоккеист. Мама всем знакомым рассказывает, что уехала за границу из-за сына, чтобы достойно развить его задатки. Это полное враньё. Когда мама с братом уехала за границу, Женьке было пять лет и он ещё не стоял на коньках. Перспективным хоккеистом мой брат стал именно там.
Когда приезжает брат – это счастье. Он очень красивый, и мы с ним совсем не похожи. Когда мы с братом гуляем по Городу, нас принимают за счастливую пару.
– Жень, оставайся здесь, пусть мама одна едет, у нас тоже Ледовый Дворец есть, будешь здесь шайбу гонять.
– Нет...
– Пожалуйста... мне без тебя плохо.
– А маме там будет плохо без меня...
– У мамы муж есть.
– Дело не в муже, – морщится Женька, – ей будет плохо, если меня не будет рядом, и я её не оставлю.
– А как же я? – мне хочется расплакаться.
– У тебя есть бабушка... да и батя недалеко... 10 часов езды на машине.
Брат и бабушка – самые близкие для меня люди, мне бы хотелось, чтобы они всегда были со мной. Но я заметила, что в жизни никогда не получается так, как хочется. Из-за этого грустно.
– Ты сама к нам почаще приезжай. Мама на каждые каникулы тебе приглашение присылает. А у тебя вечные закидоны...
– Я не хочу к вам, мне там скучно.
По электронной почте мы с братом переписываемся почти каждый день. Женька говорит, что благодаря мне он не забудет русский язык.
Мой бывший мальчик Сашенька очень похож на моего брата. Но это чисто внешнее сходство. У Женьки, хоть он и добрый, есть стержень, а Сашенька, несмотря на доброту, бесхребетный. Я до сих пор не могу себе простить, что сразу не смогла разобраться в том, что собой представляет Сашенька.
Мама и брат приезжают ненадолго, на несколько дней. У брата постоянные тренировки и игры, а мама не может долго находиться в этой серой стране.
Я часто думаю: почему мама забрала с собой брата, а не меня?
Наверное, дело в генетике. Мама считает, что я пошла в папину родню, а Женька перенял наследственные признаки маминой родни. Значит, он для неё более родной, чем я.
А может быть, мамин муж согласился только на одного ребёнка, и поэтому мама оставила меня папе.
А может быть, просто потому, что Женька – красивый, и маме приятнее порхать по Европе с красивым сыном, чем с капризной, упрямой и не такой уж красивой дочкой.
Я не знаю точного ответа на этот вопрос, а у мамы никогда не спрошу.
Когда брат с мамой уезжают, мне каждый раз кажется, что меня в очередной раз обманывают: наверное, так дразнят ребёнка красивой конфеткой, но в руки эту конфетку не дают.
Я никогда не смогу с этим смириться. Бабушка говорит, что я упёртая, как мой прадедушка Исидор Ефимович. Бабушка считает, что нельзя быть такой, нужно уметь смиряться, и что из-за этого несгибаемого упрямства у моего славного предка были большие неприятности.
Я никогда не видела своего прадеда, но я его почему-то очень уважаю.
Вы не представляете, с какой радостью я иду в университет. Даже не иду – бегу.
Встаю я теперь в шесть утра, крашусь и думаю, какой наряд приодеть. Мамины подарочки теперь кстати, а вообще-то привезённые ею наряды и украшения лежали до сих пор мёртвым грузом. Иногда подружки просили напрокат, я без зазрения совести выдавала, даже дарила, мне не жалко.
Я перекрасила волосы в рыжий цвет. Ведь моя подруга Анечка сказала, что я – роковая студентка, а все роковые женщины должны быть рыжими.
К рыжему цвету подходит зелень или бирюза, поэтому я теперь предпочитаю вещи зелёного или бирюзового цвета. В универе все на меня пялятся, наверное, я не такая уж страшненькая, как думала о себе, очень даже ничего. Брат у меня красавчик, от него местные девушки, когда он приезжает, глаз не отводят, смотрят на меня и кривятся, наверное, думают: что этот красавчик нашёл в бледной поганке?
Ну, теперь я тоже красавица – глаз не отведёшь. Не зря все смотрят. И Игорь Николаевич смотрит – и отводит глаза. Наверное, ослеплён моей красотой.
На переменке я опять встретила неразлучную парочку: Адамчика Карабуко и Петрика Топоркова.
– Ух, ты! – выдохнул Петр Михеевич, увидев меня.
– Курс, группа, прозвишча, имя? – автоматной очередью произнёс неисправимый Адам Игнатьевич.
– Адам, супакойся, яна не з беларускага аддзялення, – остановил друга Петрик.
– Якая розница, адкуль яна? Навучальная установа – гэта не бардзель. Скора на общежитие красный фонарь будзем вешать. И без подпису будзе зразумела – филалагичны факультэт.
– Адам...
– Я 50 лет як Адам, – остановил друга борец за нравственность и обратился ко мне: – К дэкану факультэта. Нямедля. Хай Елизар Ягоравич раскажа, як нада апранацца у навучальнай установе... развёл дэмакрацию… аж тошна!
– Хорошо, – подтвердила я свою покорность и послушание.
А зачем мне с этим придурком ругаться? Что этот алкаш, выходец из деревни, понимает в женской красоте?
Я, может, имидж сменила. Мне надоело серой мышью ходить. И не для этого долбодятла с белорусского отделения я стала красавицей.
Я теперь сажусь за первую парту и записываю лекции Игоря Николаевича. До единого слова.
Вообще-то он грамотный. У него каждое слово выверено. Везде логические цепочки и такие же логические обобщения. Ему бы где-нибудь в правительстве сидеть, равных бы ему там не было: умный, образованный, с чувством юмора... красивый. А то там одни дядьки пенсионного или предпенсионного возраста сидят и что-то непонятное говорят. Игорь Николаевич разбавил бы эту компанию, приятнее бы было телевизор смотреть.
Но Игорь Николаевич, наверное, поэзию серебряного века любит больше, чем политику. Уважаю... я тоже политику не очень люблю. Гиблое это дело!
В среду я пришла на консультацию по курсовой. У меня уже столько практических наработок, что мой преподаватель устал, наверное, читать. Анечка говорит, что Игорь Николаевич может использовать мои труды в корыстных целях. Ну, и ладно. Мне не жалко. Я буду рада, если он докторскую защитит.
Увидев меня, Игорь Николаевич смутился.
"Наверное, обалдел от моего нового имиджа," – подумала я.
– Я давно у Вас хотел спросить, – вдруг начал разговор не по теме мой наставник, – что Вы с собой сделали?
– В смысле? – не поняла я.
– Зачем Вы изуродовали себя?...Вы ведь были хорошенькой... а сейчас... непонятно что...
Я обалдела: Вот оно что получается: значит, я нравилась Игорю Николаевичу ненакрашенной, с пепельно-русым, почти мышиным цветом волос, в потёртых джинсах и растянутом свитере? Не, он точно извращенец! Неужели я тогда была красивой, а сейчас нет? Мне все подружки, и Лера в том числе, сказали, что я на человека стала похожей, а для Игоря Николаевича – я изуродовала себя.
– Вы были настоящей... а сейчас...
Я выбежала с кафедры русской литературы: нужно было срочно успеть в парикмахерскую и восстановить свой естественный цвет волос.
– Странный мужчина, этот Игорь Николаевич, – думала я, – всем нравится, а ему нет. У него какой-то изощрённый вкус.
Сидя в салоне (под ворчание знакомой парихмахерши Любки: нельзя так часто окрас менять, лысой останешься, если ещё раз в этом месяце придёшь), я думала о превратностях судьбы.
Потёртые джинсы, старый свитер, отсутствие косметики, естественный цвет волос – вот идеал моего преподавателя.
Наверное, это не извращение, скорее всего в студенческие годы Игоря Николаевича именно так выглядели студентки, и такой образ нравится моему преподавателю. А может быть, в одну из таких студенток он был влюблён?
Я ведь чувствую, что Игорю Николаевичу я не просто нравлюсь... гораздо больше, чем нравлюсь… просто он не позволяет потоку своего сознания вырваться наружу... он держит себя в рамках преподавателя… но это всё ложь!!!
Сегодня у меня была встреча с Чёрным Вороном. Опять провальная встреча-консультация по курсовой.
Мне иногда кажется, что он уже сам не рад, что меня консультирует.
Лера предложила мне воспользоваться афродизиаком.
Это такие духи, которые возбуждают мужчин.
Лера говорит, что именно благодаря афродизиаку она закадрила своего будущего второго мужа.
– Попадание стопроцентное, не дрейфь, – учила меня Лера. – Не выкрутится твой Ворон, это на всех мужчин безотказно действует. Ты как увидишь, что он дошёл до кондиции, так ненавязчиво веди его на квартиру. Я специально сняла на сутки, вот ключи, для тебя старалась. Деньги можешь не отдавать, лучше отдай мне тот костюмчик коктейльный, цвета фуксии, он всё равно у тебя без дела висит.
Наверное, Ворон был без настроения, потому что, увидев меня, он почему-то разозлился и чуть не закричал:
– Приходите завтра на зачёт, оформите как следует курсовую, я поставлю Вам оценку.
– Хорошо, – ответила я и продолжала стоять.
– Что ещё? – вдруг Игорь Николаевич скривился и с какой-то яростью зашептал:
– Что это за запах? На каком блошином рынке Вы покупаете парфюм? – Ворон распахнул окно и с ещё большей яростью продолжал:
– Вы не самая глупая студентка, и я всегда считал, что у Вас достаточное количество мозгов, чтобы понимать элементарные вещи, а не пользоваться чёрт знает каким парфюмом, краситься в непонятные цвета и напяливать на себя вещи из борделя.
– Какого борделя?
– Какого? – возмутился Ворон. – Это мне нужно спросить у Вас, из какого борделя. Да, я ошибся. Интеллект – не есть показатель ума, вкуса и воспитанности. Помните милую булгаковскую собачку Шарика? Да, Клим Чугункин оказался сильнее.
– Вы о чём? Какой Клим Чугункин? При чём здесь собачка Шарик?
– Это мне бы хотелось задать Вам несколько вопросов. Зачем Вы ходили в канцелярию и брали моё личное дело? Вы думали, я об этом не узнаю?
Я чуть не хлопнулась в обморок. Как он узнал? Кто меня сдал? Это же стыдобушка!
– Понимаете, – заикаясь, начала я, – мне нужно было узнать, служили Вы в армии или нет, мы с Ваней Кудряшовым, нашим старостой, поспорили... мне очень нужно было узнать… мы на деньги поспорили. Извините... я не хотела...
На удивление, Ворон смилостивился:
– У меня нельзя было спросить? Нет, не служил, у нас в университете была военная кафедра. Ещё вопросы задавайте, чтобы больше по канцеляриям не бегать.
– Мне нужно много спросить... но я не знаю... о чём спросить...
Минуты три мы молчали, потом Учёный Ворон неожиданно спросил:
– Вы знаете, что такое апперцепция?
Апперцепция... контрацепция... концепция... апробация... интервенция... индульгенция... – увы, я не знала, что такое апперцепция, и на ум ничего подходящего не приходило.
– Вот это да, – улыбался Чёрный Ворон. – Не самая глупая студентка, идёт на красный диплом и не знает, что такое апперцепция. Вот это, действительно, стыдобушка! Узнаете, что такое апперцепция – поговорим более обстоятельно, сейчас, извините, спешу. К зачёту курсовую оформите, не забудьте.
Зачёт Чёрный Ворон поставил мне автоматом, курсовую (на зависть многим однокурсникам, некоторые ещё только тему взяли) оценил на десять баллов, а про апперцепцию мы поговорить не успели, потому что начались зимние каникулы.
Я подъезжаю к Москве. Папа должен меня встретить. Обычно на зимних каникулах мы с ним куда-нибудь ездим.
Папа любит Египет. Он говорит, что нужно походить по святым местам, где евреи ходили, и очиститься.
Мой родитель, как обычно, всё путает. Чтобы, как он говорит, очиститься, лучше бы в Израиль съездить, там святых мест много, а по египетским пустыням евреи 40 лет бродили – выход искали.
Но папа уверен, что в Египте очищение лучше происходит. А мне, в принципе, всё равно, куда ехать. Главное – с батей, мы с ним не так уж часто видимся.
Он такой смешной, мой папка. Вот и сейчас встретил меня возгласом:
– Что за мудосня? Ты чего такая страшная стала? Худая, синяя? Тебя что, бабка не кормит?
– Па, кормит, просто я сама есть не хочу.
Мы уезжаем завтра, поэтому приходится переночевать у него дома. Я не очень люблю папину семью. У него красивая жена, похожая на Хозяйку Медной Горы.
Почти Змея.
Папин пасынок тоже какой-то змеиный. Он учится в Университете Правоведения и работает юристом в семейной фирме. Я папиного пасынка так и зову – змеиный адвокат. Не хочу много рассказывать про папину семью, это скучно.
На следующий день в аэропорту папа пытается вытянуть из меня инфу о том, почему я стала страшненькой и непривлекательной. Я боюсь, что папа меня не поймёт, но кому ещё я могу рассказать? Не змеиному же адвокату.
– Серьёзно, я смотрю, тебя прихватило...
– Да, пап, очень серьёзно...
– Колись, что за фрукт!
Поймёт ли меня папа? – с тревожным ужасом думаю я и вываливаю весь поток сознания:
– Па, он преподаватель... твой ровесник, точнее на два месяца моложе (прикольно... ровно на два месяца моложе… ты 11 февраля родился, а он 11 апреля... представляешь?)... Он очень хороший... он женат... у него трое детей... его зовут Ворон,... – прерывающейся скороговоркой, чуть не задыхаясь, говорю я, и чувствую, что сейчас разрыдаюсь. На весь аэропорт. И не надо мне Египет. Я хочу домой.
Папа в ступоре.
Это видно по его напряженной позе и неподвижному взгляду.
Звонок мобильного выводит моего родителя из состояния неподвижности. Он раздраженно, даже грубо, что-то объясняет собеседнику, и эмоции, излитые на невидимого оппонента, помогают ему придти в себя.
– Да, млин... напрягла ты меня как-то... пошли выпьем...
После выпитой полбутылки коньяку папа успокаивается и пытается выведать у меня подробности.
– Па, я тебе больше ничего не скажу. Да, это серьёзно... очень серьёзно...
Чувствуется, что в папиной черепной коробке происходят сложные мыслительные процессы, которые он переварить пока не может:
– Ворон, говоришь?.. Пернатый, мля...
Как бы ни выражался мой папа, я знаю, что он меня очень любит. Я у него как талисман, который не знаешь куда надеть и где спрятать.
Десять лет назад, когда папа женился, он забрал меня в Москву. Но я часто плакала и стала заикаться, мне не понравилась ни его новая жена, ни её сынок – змеиный мальчик.
Папа не знал, что со мной делать: меня водили к хорошим врачам, дарили много подарков и покупали много разных вкусностей, но я всё равно плакала и заикалась.
– Отвези меня домой, – скулила я, – я хочу домой, к бабушке.
Когда папа привёз меня в родной город, я перестала плакать и заикаться.
Я подслушала, как перед отъездом папа жаловался бабушке:
– Всё ж для неё, дочки... кручусь,.. покоя не знаю… постоянно на грани... чтоб ей хорошо было, а она вот так...
Бабушка молчала, а я была счастлива, что наконец-то дома.
Папа никогда не обделял меня ни вниманием, ни помощью.
Когда я заканчивала 11-й класс, папа затребовал, чтобы я готовилась поступать в Московский ВУЗ. На юридический или экономический факультеты.
Я поступила в местный Гуманитарный университет.
Папа злился:
– Кому сдалась твоя филология и литература?
А?..
Кому надо, те и без тебя книжки прочитают…
Семейное дело надо укреплять…
Юрист, экономист – вот дельные профессии…
А ты?..
Эх, ты!..
В самолете папа сидел пришибленный и раздавленный, как и десять лет назад, когда не знал, что со мной делать.
А потом, допив остатки коньяка, заснул. Сладко и с прихрапыванием.
Десять дней в Египте я валялась на пляже и читала тупые дамские романы, в которых "она в порыве страсти бросилась ему на грудь".
Папа пил, спал и водил в свой номер разных дамочек.
У нас даже с папой была такая игра, "Закадри чувиху" называется. На пляже мы выбирали симпатичный объект (такой, чтобы нравился нам обоим), папа кадрил этот объект и приглашал к себе в номер. Обычно никто не отказывался.
Ещё мы любили играть в "папочку и молодую любовницу". В каком-нибудь дансинге мы до упаду отплясывали с папой эротические танцы. Все думали, что я не дочка, а папина любовница. Нам нравится вводить в заблуждение окружающих. В этом какой-то особый кайф.
На обратной дороге в самолете папа опять возвратился к разговору о Вороне.
– О Пернатом своём думаешь?
– Да, думаю... Не мешай мне думать.
– Я тут знаешь... отдохнул... подостыл чуток... Ладно... Бог с вами... живите... Я помогу... Только передай ему, – губы папы сложились в тонкую злую ниточку, – пусть не бегает туда-сюда, а конкретно и сразу уходит... или вообще не уходит. Будет бегать туда-сюда – я сам с ним поговорю.
Перед моим отъездом из Москвы папа открыл на моё имя ещё один счёт:
– Можешь Пернатому подарок купить... От меня... К 23-му февраля... Машину... Небось, пешком ходит...
Папа подмигнул:
– От нас, Михайловских, ещё никто не уходил...
– Папа, а мама? Ушла ведь!
– Исключения подтверждают правила..
– Папа, а если Ворон тоже исключение? – мне опять захотелось расплакаться.
– Млин... дык хорошо б было... хорошо, если б исключение. Значит, правило подтвердилось. Вот. Я всё спросить забываю: Ворон – это фамилия или погоняло?
– Па, ну какая разница... я тебя очень люблю...
Вы не представляете, с каким бешеным нетерпением после зимних каникул я иду в университет.
Да, почти месяц я не видела Игоря Николаевича. Мне столько нужно ему сказать.
Почему не работает его электронная почта? Все мои письма приходят назад.
Я, наверное, тоже после окончания университета останусь на кафедре русской литературы. Может, и оставят, я ведь по успеваемости – одна из первых.
Просто мне надо увидеть Игоря Николаевича и убедиться в правильности своего решения.
В родных стенах – всё, как и прежде, внутри меня – что-то непонятное, нераскрытое, это "что-то" терзает меня и не даёт спокойно жить.
Переклинило. Какой-то эффект тревожно-безысходного ожидания.
Интересно, а почему на кафедре стоит какая-то новенькая преподавательница? А где Игорь Николаевич? Расписание поменяли, что ли?
– Вань, – толкаю я в бок своего соседа, – а где Ворон? Его лекции по расписанию.
– Улетел Ворон, – с насмешливо-непроницаемым лицом ответил Иван.
– Не прикалывайся, где Игорь Николаевич?
– Ну, мать, ты даёшь! Как в другом измерении живёшь. Он у нас зачёт принял – и уехал. Его один российский университет пригласил, кафедру дали.
– Вань, что ты несёшь? Как среди учебного года можно уехать? Не ври, скажи правду.
– Можно. Он с семьёй уехал. Наверное, квартиру дали, так бы не поехал. Видишь, какой серьёзный учёный дядька у нас поэзию преподавал. Век помнить будем.
Моё тревожно-безысходное ожидание подтвердилось.
Да, наверное, вот так происходят в жизни самые крутые обломы.
Я боялась говорить, потому что чувствовала, что начну заикаться как тогда в семь лет, когда мама забрала брата.
Мне не хотелось, чтобы однокурсники знали, что я могу заикаться, и я тупо молчала.
– Ася, ты чего? Смешная, ей богу, – тормошил меня Ваня Кудряшов. – Я, глядя на тебя, стишок вспомнил, мой дед любил по утрам этот стишок декламировать:
Я проснулся: здрасьте! -
Нет советской власти.
Я ещё в 11-м классе перефразировал этот стишок, для себя, ну, надо мне было, а теперь для тебя расскажу:
Я проснулась: здрасьте! -
Нет объекта страсти!
Я не знала, как реагировать на поэтические потуги Ваньки.
– Ась, я дело тебе говорю, – не отставал от меня Кудряшов. – Ты как накатит – повторяй:
Я проснулась – здрасьте! –
Нет объекта страсти!
Поможет. Проверено, – продолжал утешать меня друг. – Я ещё в 11-м классе месяц ходил, повторял – и всё как рукой сняло. Мой дед ерунды не посоветует. Ну, чего молчишь? Слышь, а давай на балет сходим. Мне в профкоме два билета на "Кармен-сюиту" предлагали, а я не взял, не с кем идти. Ты ж всякие балеты, оперы любишь, – не останавливался Иван.
Мне срочно нужно было уйти.
Чтобы тупая, щемящая боль, внезапно накатившая изнутри, вдруг не вырвалась наружу и не смыла ударной волной всех окружающих.
Эта тупая, щемящая боль длилась неимоверно долго. Не помогало ничего. Я сотни раз повторяла Ванин стишок:
Я проснулась: здрасьте! -
Нет объекта страсти!
Но это тоже не помогало.
Хотелось исчезнуть, кануть в небытие, перестать существовать вообще.
Разве ж оправдано такое бесцельно-бессмысленное существование, когда неразличимы ни цвета, ни запахи, ни звуки. Когда с бесконечным отупением ждёшь окончания дня, чтобы погрузиться в сон, такой же бессмысленный и бесконечный…
Мне часто снилась Апперцепция – злая тётка в пёстром фартучке и с чугунной сковородкой в руках. Эта тётка не пускала меня в некую бронированную дверь, а мне очень нужно было туда пройти. Просто жизненно необходимо. Я прилагала массу усилий, чтобы уговорить тётку пропустить меня в ту дверь. Но тётка Апперцепция была неумолима. Вход в ту дверь был для меня закрыт.
А потом мне приснился Игорь Николаевич и Анечкина собака Афина. Мы вместе гуляли на спортивной площадке возле нашего дома.
И как Анечка разрешила мне одной выгуливать мне Афину? – с недоумением думала я. – И что здесь делает Игорь Николаевич?
– Прогуливаюсь, – ответил Ворон на мой вопрос.
– Почему Вы не получаете мои письма? "This message will exceed account quotа user is over quota"
– Зачем?
– Почему вы уехали?
– Мне нужно было у Вас разрешения спросить? – возмутился Ворон.
– Я про Вас знаю всё... Не такой уж Вы и правильный... Вы к Наталье Александровне с кафедры английского... видели часто как Вы от неё выходите...а она страшненькая…
– Подростковый бред... Вам примерещилось, – невозмутимо улыбался Ворон.
Афина жизнерадостно залаяла.
– Вот видите, даже собачка со мной согласна.
– Вы некрасиво поступили со мной...
– Что? – ещё больше засмеялся Ворон. – Я посягнул на Вашу честь и не женился?
– Вы бросили меня...
– Я Вас и не подбирал. Что Вы себе нарисовали? Проснитесь!..
– Вы посвящали мне стихи...
– Разминка поэтического пера, знаете ли... Любой раздражитель, даже жужжащая муха на окне, достойны, чтобы о них писали.
– Всё равно я Вас ненавижу...
– И на здоровье. Эмоции разными бывают... Вам самой не смешно? Проснитесь!..
Я на самом деле проснулась и обалдела от обилия запахов и звуков, которые стала чувствовать и слышать.
Бабушка пекла блинчики. Сочные, масляно-шипящие. Мне дико захотелось есть.
За окном шёл дождь. Нудный, моросящий, но такой осязаемо свежий, что мне захотелось выбежать на улицу. Без зонтика и плаща. В одной пижаме.
Это огромное счастье – слышать и осязать дождь.
Я проснулась: здрасьте!
