Представленная ниже переписка имеет странную историю: весной 2008 года главному редактору «Идиота» пришло письмо некоего Сергея К., сторонника Троцкого, разгневанного публикациями в журнале в далеком 1990 году. К сожалению, то самое первое письмо не сохранилось (ну да не в нем суть).
В. Новиков передал письмо автору тех статей В. Мартову, который и начал отвечать «за базар»… В дальнейшем текст «троцкиста» называется Письмо, ответ Мартова — Ответ.
Некоторые высказанные в процессе переписки мысли кажутся небезынтересными.
Я не понял, что за наезд. Что имеется в виду? Неужели этюд 1990 года кого-то сейчас возбудил? Неужели кто-то еще заинтересовался Троцким? "Ваша цель", "ничего не читать"... Вам сколько лет? А то разговор получается односторонним и беспредметным.
С приветом, Мартов
Уважаемый Владимир,
у Вас что ни фраза, то перл.
«Вам сколько лет? А то разговор получается односторонним и беспредметным».
Отвечаю: 39, — разговор сразу стал предметным?
«Неужели кто-то еще заинтересовался Троцким?»
Не знаю, как у вас, а у нас в России только за последние полтора года по телевидению было показано 5 документальных фильмов, посвященных Троцкому. Но если иметь о нем такое смутное представление, какое имеете Вы, действительно трудно понять, почему эта фигура не дает покоя ни либералам, ни нынешним консерваторам; почему торжествующих ныне сталинистов (из разряда махровых) до сих пор колбасит от этого имени, а в КПРФ даже объявили борьбу с троцкизмом в собственных рядах.
«Неужели этюд 1990 года кого-то сейчас возбудил?»
Возбудил, потому что Вы и Вам подобные с тех пор нисколько не изменились, и Ваше письмо тому лучшее подтверждение.
Желаю успехов,
Сергей К.
Здравствуйте, Сергей.
Приятно разговаривать с ровесником.
Дело в том, что вы меня очень удивили своим интересом к Троцкому. Я им переболел в молодости и остыл.
Не то чтобы Троцкий стал мне неинтересен. У меня сохранилось достаточно материалов по его деятельности и самих его трудов. Очень интересен Архив Троцкого в 4-х томах Фельштинского.
Но я решил для себя все вопросы.
Я пишу только когда мне что-то неясно. Пока было неясно — писал. Программа мира Троцкого, Перманентная революция Троцкого. Почти написал, но не опубликовал Новый курс Троцкого.
Все это было давно.
Как итог — эссе "Лев Троцкий как зеркало русской революции".
Извините за "самолюбование".
Но сейчас меня интересуют совсем другие вопросы. В частности, Великая Отечественная война. Сейчас — 1942 год на Западном направлении. Ранее — разгром советских войск в Белоруссии 1941 года.
Поэтому Троцкий мне сейчас как-то не по теме.
Просто, я думаю, я не нашел для себя интересного оппонента.
Цитата:
Не знаю, как у вас, а у нас в России только за последние полтора года по телевидению было показано 5 документальных фильмов, посвященных Троцкому.
Я не смотрю ТВ. Тем более исторические расследования. Это несерьезно. Читаю книги. Такого раскрытия темы, как в книгах, на ТВ добиться невозможно.
Цитата:
Но если иметь о нем такое смутное представление, какое имеете Вы, действительно трудно понять, почему эта фигура не дает покоя ни либералам, ни нынешним консерваторам...
Я имею о Троцком не смутное впечатление. Его фигура мне достаточно ясна. Просто нет времени: в 40 лет люди заняты каким-то очень серьезным делом, растят детей (двух) и зарабатывают деньги.
Ни войной, ни Троцким я деньги не зарабатываю.
Деньги — это переводы с английского медицинской литературы.
А остальное время — на отдых, в том числе на переписку с вами. На изучение истории и ее уроков.
Цитата:
Вы и Вам подобные с тех пор нисколько не изменились, и Ваше письмо тому лучшее подтверждение.
Меня радует ваши "Ваше" с большой буквы.
Я только хотел бы узнать, что вы хотите от меня и как вы видите фигуру Троцкого.
А журнал "Идиот" — потому что мы идиоты (я, например, да и остальные члены редакции и авторы журнала).
Чего и вам желаю.
С уважением, Мартов
Уважаемый Владимир!
Ваш тогдашний возраст, конечно, многое объясняет. Но лично для меня дело совсем не в Троцком, а, как Вы выразились, в "изучении истории и ее уроков" (я бы выразился иначе: и в извлечении уроков из нее — по необходимости самостоятельном). А беда именно в том, что из истории искаженной (или не понятой) и уроки извлекаются неизбежно ложные, простите за трюизм. Я смотрю телевидение, чтобы знать, что происходит в умах, в том числе и властей предержащих, и происходящее иначе как катастрофой назвать нельзя; и по части "раскрытия тем" книги, которые у нас издаются, за редкими исключениями, не правдивее и не умнее телепродукции. Так вот, наши либералы своим опытом лишний раз доказали: если так безбожно упрощать историю, как это принято у них, изображать исторических деятелей дебилами, не понимающими элементарных вещей, трудно оказаться подготовленными к тому, что в большой политике все не так просто, как хотелось бы.
Другой урок — нынешнее «возвращение» Сталина, перед которым либералы только руками разводят. Они 15 лет со сталинщиной боролись — и все, оказывается, впустую. Но при этом лишний раз доказали (еще раз простите за невольный трюизм), что нельзя развеять одну ложь с помощью другой лжи. А у либералов она сплошь и рядом даже не другая, а все та же самая; и боролись они только одной рукой, а другой — сами оказывали неоценимые услуги своим оппонентам. Им, видите ли, надо похоронить «призрак коммунизма», поэтому Троцкий должен быть ничем не лучше Сталина, а кое в чем еще глупее, — и возродился старый сталинский миф о том, что головы «троцкистов» были заняты мировой революцией, а до России им никакого дела не было (хотели принести Россию в жертву мировой революции и т. п.); а главное, что Сталину в нашей истории не было альтернативы (ну не считать же альтернативой заведомо непригодного для этой роли Бухарина).
Точно так же им оказалась не нужна коммунистическая оппозиция, которая опровергает их излюбленный тезис (сталинщина и есть «настоящий» социализм) самим фактом своего существования — и своим упорством особенно. Тем более нет в их истории неорганизованной беспартийной оппозиции, — и выходит: нравится кому-то Сталин или не нравится, народ его принял, а партия вокруг него сплотилась. Что и требовалось доказать поклонникам «великого кормчего».
Либералы, если Вы помните, в начале пути были поклонниками Бухарина; как в 20-е годы Бухарин и К обвиняли оппозицию в стремлении вернуться к «военному коммунизму» — только потому, что ей не нравился нэп по-бухарински, так и либералы всех, кому не нравился дикий капитализм образца начала века, обвиняли в стремлении вернуться в «коммунистическое прошлое» — словно ничего третьего, четвертого, пятого не дано. И как в истории они не пожелали признать, что поворот Сталина в 1928 г. — результат ошибок предшествующей политики, которые надо было как-то исправлять, так и теперь они уже 8 лет не могут понять причин популярности Путина...
Примеры того, как текущая политика опрокидывается в прошлое, а извращенное прошлое аукается в настоящем, можно приводить бесконечно, но не стоит так злоупотреблять Вашим заслуженным отдыхом. Надеюсь и этих достаточно, чтобы понять, с одной стороны — почему вокруг Троцкого по-прежнему кипят страсти (и он в очередной раз становится агентом мировой закулисы), а с другой — почему, случайно наткнувшись на ваш сайт и прочитав несколько очерков, я так сильно «возбудился».
И последнее: Вы спрашиваете, чего я, собственно, от Вас хочу. Ну, я думаю, что от отца двоих детей можно хотеть некоторой ответственности за то, что он сеет в незрелых умах.
Желаю успехов на всех поприщах,
Сергей.
Извините, Сергей.
Я тут совсем запыхался. Заставил вас ждать. Хотя тема ваша меня очень даже возбудила.
Видимо, так уж сложилось, что мне придется всю жизнь возвращаться к Троцкому.
Проблема первая: проблема альтернативы Сталину, мне кажется, все-таки навязана. Альтернативу следует искать Ленину. И понять причины, почему ткань истории сплетается так плотненько, что все выводит все равно к Ленину—Сталину.
Троцкий здесь — фигура заметная, вероятно, ключевая, но никак не альтернатива. Потому что нельзя упускать тектонических процессов, которые и вывели Россию к пропасти революции 1917 года.
Процессов этих два: раскол этнического поля российского суперэтноса (народовольчество, конфликт поколений и так далее, вплоть до революции 1905 года), во-первых. Тема интересная, но сама по себе она должна была бы закончиться, как мне видится (пока без детального анализа, поэтому на уровне впечатлений) тем же, что и движение чартистов в Англии. Революция 1905 года и Манифест 17 октября — все пока «в русле».
А вот второй процесс все время упускается из виду: речь идет о фазе подъема еврейской пассионарности (толчок примерно в конце XVIII века). Боюсь, эта тема слишком ... короче я вполне вменяем и готов выслушивать возражения по существу. Но вот отказ от обсуждения еврейской доминанты в революции 1917 года — это уже нонсенс. И Троцкий здесь — фигура именно ключевая.
Возращение Сталина — это неизбежная реакция Системы, которая создана-то была Сталиным и имеет его лик. Лица, приходящие теперь в систему (которая с 1953 года будет иметь только инерцию лет этак на 300), не видят в Сталине ничего плохого. Они заказывают музыку. Их мнение становится все более значимым.
Причем сам Сталин никого на самом деле не интересует. Во-первых, это личностный феномен. То есть он неповторим.
Во-вторых, никто не готов высечь «самого себя», что было сплошь и рядом при Сталине. То есть «Ура Сталин!!!» без Сталина.
Поэтому это все риторика. Жалко истории (и историков), которая оказывается в очередной раз заложником мнений власть предержащих.
Да вот нам-то что?
Тут историю Второй мировой войны написать не можем. Чтобы без лозунгов и «давай-давай», а внятно и логично.
...Тут я остановился и задумался: а каковы ваши, Сергей, политические взгляды? Это немаловажно в нашем с вами "диспуте".
Чего вы хотите?
Я ведь не либерал.
Я консерватор.
И я понимаю многое, как мне кажется, чего «не могут понять» кто бы то ни было. И про Сталина. И про Путина. И про Ельцина.
И Горбачев для меня — слово не ругательное.
Вы спрашиваете, чего я, собственно, от Вас хочу. Ну, я думаю, что от отца двоих детей можно хотеть некоторой ответственности за то, что он сеет в незрелых умах.
Зрелые умы не боятся вопросов. Не боятся ответов. И не боятся ошибаться в поиске истины.
С приветом,
Мартов
Добрый день, Владимир!
Извините, на неделе не было никакой возможности ответить: Вы ставите слишком серьезные вопросы, чтобы отвечать наспех.
Если Вы считаете, что это важно, начну с моих политических взглядов: у меня они скорее социал-демократические, потому что консерватором хорошо быть, например, в Англии, где первый акт буржуазной революции свершился еще в 17-м веке, а второй — в 1848 г.; где парламентская культура насчитывает черт знает сколько столетий, и консерватизм, соответственно, — это добротная, цивилизованная буржуазная демократия. В России же консерватизм слишком часто отдает стремлением законсервировать экономическую отсталость и политическую нецивилизованность, именно поэтому сравнение процессов, происходивших в России, с английскими у меня вызывает большие сомнения. Когда-то Троцкий говорил англоману Милюкову: если вы хотите, чтобы в России было как в Англии, надо было запастись английской историей. В России в начале XX века все было иначе, чем в Англии в середине предыдущего.
Вы пишете:
Революция 1905 года и Манифест 17 октября — все пока «в русле».
Но то, что было в 1905 г., — это же на самом деле несостоявшаяся революция. Свободы, предоставленные манифестом 17 октября, при первой же возможности царь батюшка забрал назад, Думу разогнал, и первую, и вторую, избирательный закон изменил так, что ни о каком "народном представительстве" уже и речи быть не могло. То есть даже политическая революция, строго говоря, не состоялась, не говоря уже о социальной или аграрной. Даже в окружении царя, среди безусловно преданных ему людей (как Трепов или Мосолов), были люди дальновидные, умолявшие его не разгонять вторую Думу, ибо это последний шанс наладить диалог с обществом. Бедняга Трепов умер от разрыва сердца (некоторые считали, что он покончил с собой), потому что уже тогда, в 1906 г., понял, что такая политика очень скоро приведет к падению монархии и бог знает к чему еще... А Вы говорите — «все в русле». По-моему, здесь все гораздо проще: система себя давно изжила, реформировать ее не хотели, — тупой эгоизм правящего класса в России, в отличие от той же Англии, некому было сдерживать, — и случилось то, что должно было случиться, что случалось в подобных ситуациях во всех странах Европы (и не только). Почему в России, в отличие от Европы, общество никак не может организоваться для противодействия безответственной власти или обнаглевшей бюрократии, кстати, еще в 1912 г. прекрасно объяснил Троцкий в статье «Об интеллигенции». Что же касается «еврейской пассионарности»... На мой взгляд, в применении к российскому революционному движению, это звучит довольно странно: собственно еврейская пассионарность проявлялась в сионизме — в движении за возвращение в Палестину. Израильская армия со времен образования Израиля, где наряду с мужчинами служат женщины, — вот образец еврейской пассионарности. А в русском революционном движении участвовали евреи, которые сами чувствовали себя скорее русскими и были таковыми по своей культурной принадлежности; евреи, никогда не бывавшие в синагоге, не знавшие ни иврита, ни идиша... (Я выношу за скобки Бунд, национальную социал-демократическую партию; но она большого влияния не имела.) Евреев в революционном движении (и даже в не очень революционной партии кадетов) было много, как, впрочем, и представителей других национальных меньшинств, но, во-первых, на это имелись абсолютно земные, не мистические, причины: еврейские погромы и огромное количество «исключительных» законов. Февральская революция отменила все исключительные законы, и большинство политически активных евреев — те, что были кадетами, меньшевиками и правыми эсерами, бундовцы опять-таки, — тотчас поправели, вся их «пассионарность» на том и закончилась. Ну а во-вторых, большое количество евреев именно в руководящих органах разных партий с самого 1917 г. порождает некоторую аберрацию зрения: когда берутся добросовестно подсчитать процент, он оказывается не так велик, чтобы делать проблему из политической активности иудеев.
В 1906-07 гг. Столыпин всю Россию заставил виселицами, подавляя локальные крестьянские восстания; к осени 1917 г. в деревне уже шла самая настоящая гражданская война, — когда русский мужик борется за землю, при чем здесь «еврейская пассионарность»? Абсолютно русский лидер эсеров Виктор Чернов в своей истории революции цитирует, к сожалению, не помню, чьи слова о том, что история Великой французской революции до сих пор не написана, потому что не исследовано главное — борьба крестьян за землю; и он не даром вспомнил эти слова в начале 30-х годов: в нашей истории это тоже не изученная тема.
Словом, я эту проблему считаю абсолютно надуманной (если у Вас имеются конкретные возражения, я их выслушаю со всем вниманием); другое дело, что надумывают ее, с самого 1917 г., неспроста: если бы в России не было евреев, придумали бы масонов, иностранных агентов — кого угодно, лишь бы только не признать, что именно правящий класс довел Россию до революции. И популярность этой темы в настоящее время имеет тот же самый подтекст: добропорядочный русский патриот никогда не станет бунтовать против власти, какой бы она ни была, — все стерпит.
С тем, что «возращение Сталина — это неизбежная реакция Системы», согласен полностью, как и с тем, что до Сталина этим неосталинистам никакого дела нет. (Я сам уже не одного поклонника Сталина поставил в тупик вопросом: «Какие из его сочинений вы любите перечитывать?»)
Что же касается альтернативы, то здесь надо уточнить, в каком смысле Троцкий — альтернатива Сталину: его изображают этаким мечтателем (в худшем случае — готовым принести Россию в жертву мировой революции) для того, чтобы Сталина можно было представить «здоровым прагматиком», пекшимся об интересах России. Но это чистейшая ложь; большевики-первопроходцы вообще были гораздо прагматичнее, чем их принято изображать, «модернизацию» придумал не Сталин, и Троцкий — это иной подход к решению российских проблем, развеивающий сталинистские мифы, особенно миф об их «здоровом прагматизме», «патриотизме» и т. п. Но если говорить об альтернативах как об исторических возможностях... Что означает «альтернатива Ленину»? Если имеется в виду альтернатива Октябрю, то реально это были только Корнилов и К, и судьба их была бы такой же, как судьба Колчака (его сибирского государства): крестьянские восстания, партизанское движение, неуправляемые атаманы и прочее и прочее, — этот эксперимент история проделала. Но вот недавно на «Эхе Москвы», в программе, посвященной историческому кино, где все участники — при всей разности политических воззрений — сошлись на том, что советская эпоха была исторической закономерностью, Ада Сванидзе (историк более добросовестный, чем ее сын), говоря об исторических случайностях, предложила такую альтернативу: если бы Ленин не пережил покушение Каплан, не было бы Сталина у власти, потому что в 1918 г. он был абсолютно никем; были бы другие руководители, и все могло быть существенно иначе...
Готов выслушать Ваши возражения,
Сергей.
Спасибо, Сергей, за интересную беседу.
Давно не получал такого удовольствия от спора по существу вопросов.
К сожалению, мы с вами только начали разговор, поэтому суть спора даже не обозначена.
То ли это спор о Троцком как альтернативе Сталина (я с вами полностью согласен в том, что в умалении первопроходцев Советской власти в угоду Сталину есть что-то от лукавого),
То ли спор о судьбах революции 1917 года (и здесь есть место обсуждать процесс модернизации Российской империи, ее "отсталости" или, напротив, "все нормально", то есть естественно, совсем не обязательно "вырывать себя за волосы из болота"...),
То ли речь идет об истории России безотносительно революций...
Вы пишете:
По-моему, здесь все гораздо проще: система себя давно изжила, реформировать ее не хотели, — тупой эгоизм правящего класса в России, в отличие от той же Англии, некому было сдерживать, — и случилось то, что должно было случиться, что случалось в подобных ситуациях во всех странах Европы (и не только). Почему в России, в отличие от Европы, общество никак не может организоваться для противодействия безответственной власти или обнаглевшей бюрократии, кстати, еще в 1912 г. прекрасно объяснил Троцкий в статье "Об интеллигенции".
Насчет "безответственности" — вопрос. Бюрократ всегда за что-то отвечает. Дело в том, что он всегда адекватен власти и системе. Это мы с вами можем фрондировать. Вот когда ответственность становится формальной или просто ослабевает (как во времена Брежнева), проявляются самые плохие черты бюрократии. А во времена Сталина бюрократию заставляли работать. Не всегда: на что Сталин обращал свое царственное внимание — там было жарко. Во всех остальных сферах можно было вполне хорошо устроиться.
А в целом, бюрократия — как мне видится, величайшее изобретение Карла V (испанского короля и Императора "всея Европа"): если есть вопрос, назначь за него ответственного, а после спрашивай с него.
Система изжила или не изжила — тоже вопрос спорный. Дело в том, что монархия личностна, и простая смена монарха может очень многое изменить. Про систему и бюрократию — я опять с вами не согласен, потому что масса бюрократии именно и призвана придать государственности солидность, инертность. Без бюрократии государство становится слишком легковесно. Оно легко на подъем, но и легко разрушаемо.
Это не апология бюрократии, это мой опыт осмысления такой сложной структуры, как современное государство (а современным оно стало, вероятно, последние несколько столетий — временной отрезок взят навскидку, могу ошибаться на пару тысячелетий).
Любое разрушение государства воспроизводит его снова, никакого выигрыша при этом не происходит. Россия же в революциях просто потеряла время, которое потом "пришлось догонять за два-три года (иначе нас сомнут)"...
И получилась та же бюрократия, самодовольная и наглая.
Таким образом, революция — просто повышение "вертикальной мобильности" (в терминологии Питирима Сорокина) на короткий промежуток времени. Многие в революции нашли себя. Многие себя потеряли... Но выиграла ли страна в таких событиях — вопрос. И как нам относиться к самому феномену революции? Разве что мы пытаемся в революции найти себя? Я-то точно нет.
Всякая революция — это не свобода, а освобождение. Свобода остается иллюзией. Ее дают, ее отбирают назад. Все общество — баланс энергетики. Когда власть может себе позволить "не замечать народ" — это проблема народа. Потом становится "проблема" власти, когда народ доказывает, что с ним нужно считаться. Подобные ВЕСЫ и есть исторический процесс. Нет ничего необычного в предреволюционных событиях в России. Весы колебались, но в целом происходило движение, развитие системы. А главное, в стране можно было жить. Можно было делать свое дело.
Вся претензия к Сталину у меня лично в том, что в стране перестало "можно жить". Для меня слово геноцид не является лозунгом: я вношу в него совсем другой смысл, чем, вероятно, принято.
А от Сталина (после того, как стало ясно, что дело не в нем, а большевизме как таковом) нити потянулись к большевикам.
Вот холокост (истребление евреев нацистами) — не геноцид, а этноцид: евреев убивали просто за то, что они евреи. А какие они: хорошие или плохие (звание "ценный еврей" было редкостью), было неважно.
Ленин, Сталин и иже с ними устроили геноцид: уничтожение цвета нации по списку (интеллигенции в столичных городах, дворянства, духовенства), уничтожение сначала крупного, затем и среднего крестьянства, и так далее и тому подобное. Так и получилось, что у евреев выжившие сохранили весь спектр "нормального" (гауссовского) распределения стереотипа поведения и энергетики. В России же выжившие — это отбраковка. Мы пережившие. Стержень народа либо принял Сталина и сохранился, либо сгинул. (Про сохранение стержня еще необходимо вернуться).
До сих пор невозможно без боли смотреть на деревню. И ничего пока сделать невозможно. Геноцид. Островки культуры среди океана (не знаю даже чего...)
Цитата:
В России консерватизм слишком часто отдает стремлением законсервировать экономическую отсталость и политическую нецивилизованность, именно поэтому сравнение процессов, происходивших в России, с английскими у меня вызывает большие сомнения.
Именно понимание революции как освобождения, а не свободы отталкивает меня. Столько грома и молний, столько жертв — ради того, чтобы все вернулось?
Просто чтобы изменились имена у Кремлевской стены? Такой зигзаг с колоссальными потерями — и ради чего?
Как не быть после этого консерватором?
Наконец, про еврейскую пассионарность...
Вы знаете, здесь я запнулся, потому что чувствую, между нами слишком большой информационный разрыв.
Для меня тема настолько изучена, что сложно возвращаться и объяснять истоки.
Поэтому я оставлю вопрос на день-два (неделю). Но все же рекомендую прочитать Солженицына "Двести лет вместе" — как источник первичной информаций. Иначе очень сложно говорить.
С приветом
Мартов
Добрый день, Владимир!
И Вам спасибо. Насколько я помню, изначально тема разговора не определялась, но в ходе обмена мнениями обнаружились (некоторые) спорные вопросы:
1) нужна ли была революция (хороши ли революции вообще);
2) какова роль евреев в революции (или, в моей интерпретации, так ли она велика, чтобы о ней говорить специально);
3) могли ли после Октября события развиваться иначе, чем развивались.
Здесь надо, конечно, уточнить, в каком смысле «нужна ли была революция». С одной стороны, постановка вопроса некорректна, потому что настоящая революция — это социальный катаклизм и случается, как любое явление природы, не потому, что кто-то усмотрел в ней благо, а в силу объективных причин. Конечно, в отличие от грозы или цунами, революцию совершают люди; но те люди, которые реально ее совершают, делают это не потому, что хотят революции, — они вообще не знают, что совершают революцию, тем более, что этого и знать невозможно, пока она не свершится. В феврале 1917 г. все теоретики (евреи и неевреи) находились либо в эмиграции, либо в Сибири, революцию совершили русские рабочие при поддержке (на определенном этапе) русских мужиков в солдатских шинелях и казаков. Они выдвигали вполне конкретные требования: изначально — прекращения войны и улучшения снабжения продовольствием; они не знали, что для исполнения этих требований необходима революция. Лозунг «Долой самодержавие» появился лишь на определенном этапе, когда верховная власть ясно дала понять, что не желает с народом разговаривать. Эти люди не знали, что совершают революцию, потому, что не могли знать ни того, как поведет себя царь, ни каковы их собственные силы (кто их поддержит, кто останется нейтральным), ни каковы силы противника; не знали, как далеко они сами готовы идти. Но по ходу событий выяснилось, что народ уже доведен до отчаяния, что на стороне царя нет никого или почти никого и т.д., — и вполне мирная демонстрация 23 февраля через 6 дней закончилась революцией.
Другая сторона вопроса — была ли она неизбежна. Мне не надо доказывать, что бюрократия, плоха она или хороша, в любом случае необходима (до тех пор пока существует государство). Правда, в цивилизованных странах бюрократический государственный аппарат — это только одна из опор, есть и другие; то, что они называют (у себя) гражданским обществом, — тоже стабилизатор, и часто более надежный; у нас кроме бюрократического аппарата (трижды помноженного на самое себя в советскую эпоху) никогда ничего не было, и такая бюрократия в конечном счете сама провоцирует нестабильность. Но это — к слову. Правящий класс царских времен — это не бюрократия, это крупные землевладельцы — аристократы (в начале века — отчасти, но в меньшей степени и крупные промышленники). Их я и имел в виду, говоря о «тупой безответственности правящего класса». Это те самые ребята, которые всеми силами сопротивлялись реформе 1861 г. (и в значительной мере своего добились), еще раньше Александра I заставили отказаться от каких бы то ни было реформ, а впоследствии сопротивлялись реформам Витте. Эти ребята наживали огромные капиталы, поставляя на фронт сапоги с картонными подошвами, и думали, что народ все стерпит; упорно не хотели пожертвовать частью, не понимая, что однажды могут потерять все. Именно они были главной опорой самодержавия, и с ними приходилось считаться, потому что, в отличие от бюрократов, их невозможно было сменить (а опираться на что-то необходимо любой власти). Зато сами они не один раз доказали, что могут, если надо (если им надо), сменить монарха. И вот этот фактор, как мне кажется, Вы не учитываете, когда говорите, что монархия личностна. Известно, что в окружении Николая были люди разные, и многие очевидцы утверждают, что Николай слушал только говоривших то, что ему хочется слышать, — то есть вовсе не был таким безвольным, каким его принято изображать. Но здравомыслящие люди (люди, способные предвидеть последствия) в его окружении — в самом правящем классе — были меньшинством, и не факт, что другой царь, с другой системой ценностей, смог бы преодолеть это сопротивление. Вот в этом смысле я и говорю, что случилось то, что должно было случиться: не в смысле — непременно благое, некий «выигрыш» (это уже зависит от ряда других факторов), а в смысле — неизбежное. И когда случается неизбежное, все рассуждения о том, хорошо это и плохо, мне представляются праздными.
Революции (и гражданские войны) переживали, и не по одному разу, все европейские страны, но только у нас революция подается как конец света.
Вы пишете:
«в стране можно было жить».
Вопрос: кому? Бунин, как известно, левым не был, но его «Деревня» (1912) — это же мрак непроглядный (и «голодоморы» — с огромным количеством жертв — случались отнюдь не только в советскую эпоху, не в оправдание Сталину будь сказано). Русские рабочие впоследствии выдвинули много требований из области трудового законодательства (кстати, в марте—мае 1917 г. речь шла лишь о том, что в передовых странах уже существовало), но речи о пенсиях по старости не было: у нас рабочие до пенсионного возраста не доживали, и для них это было неактуально. Вот один эпизод из 1917 г.: когда петроградские рабочие явочным порядком установили себе 8-часовой рабочий день, заводчики и фабриканты стали обвинять их в непатриотизме, и наслушавшиеся этой пропаганды мужики не преминули их упрекнуть: люди на фронте кровь проливают, а вы здесь прохлаждаетесь, работать не хотите. Тогда рабочие, не говоря худого слова, предложили им небольшую экскурсию по заводам; и с первого же завода мужики бежали в ужасе, заткнув уши, уже через полчаса. После чего принесли свои извинения братьям пролетариям: "Мы же не знали, что вы работаете в таком чудовищном шуме!" Зато мужики, побывавшие в Питере, хорошо поняли, кто эти люди, что прокучивают в столичных ресторанах заработанные на войне деньги и обвиняют рабочих в непатриотизме. Больше этот номер уже не проходил. И лично мне подобные эпизоды о причинах революции говорят гораздо больше, чем все изыскания на тему «еврейской пассионарности», шпионских и прочих заговоров.
С другой стороны, и при Сталине многие жили припеваючи, за что до сих пор ему благодарны: никакая власть не держится только на штыках, всегда — и на подкупе тоже. И достаточно почитать, как жили в 30-е годы советские писатели, чтобы понять, за что они так любили Сталина. О новой поросли партийных функционеров (из поколения Суслова и Громыко) не говорю.
Отождествлять Ленина со Сталиным, по моим представлениям, значит не усматривать никакой разницы между революцией и контрреволюцией (или глубокой реакцией). С одной стороны, за всякой революцией следует реакция — это закон природы, или гегелевский закон «отрицания отрицания»; вопрос в том, как далеко эта реакция заходит: первопроходцам хватило ума самих себя «термидоризировать» (по выражению меньшевиков) не только введением нэпа, но и отказом от целого ряда «принципов» (начиная с принципов построения армии еще в 1918-м); то есть необходимую, неизбежную реакцию они осуществили сами и в дальнейшей, сталинской, никакой объективной необходимости не было.
Вы пишете:
«Ленин, Сталин и иже с ними устроили геноцид: уничтожение цвета нации по списку (интеллигенции в столичных городах, дворянства, духовенства), уничтожение сначала крупного, затем среднего крестьянства...»
Извините, Владимир, но это пропаганда, а не история. Для начала все-таки отделим Ленина (первопроходцев) от Сталина (эпигонов). Как можно говорить, что первопроходцы уничтожали сначала крупное, а потом среднее крестьянство, если они, наоборот, значительно увеличили удельный вес и тех и других сначала декретом о земле (разделом помещичьих и прочих земель), а потом — введением нэпа? По каким таким спискам они уничтожали интеллигенцию, когда они, наоборот, призывали ее на службу, — начиная с военной и кончая хозяйственной? Из России, кстати, уехало очень мало научной интеллигенции, — а почему? Потому что большевики были первой в России властью, которая взяла науку на государственное обеспечение: научные институты образовались при них. В годы гражданской войны существовала Комиссия по улучшению быта ученых, к которой приписаны были далеко не только ученые (там и поэты значились). Религиозных философов они и вправду ставили не высоко, объявлять их «цветом нации» (как и тех дворян, которые довели Россию до революции) — это дело вкуса, однако и этих первопроходцы не уничтожали, а высылали. То же с духовенством: первопроходцы делили его на прогрессивное и реакционное (объединять тех и других — уже грешить против истины, ибо в самой церкви шла борьба); первых (обновленцев) поддерживали, со вторыми боролись как с белыми. У первопроходцев слишком достаточно своих грехов, чтобы приписывать им чужие (или вымышленные). Я меньше всего хотел бы выступать адвокатом Сталина, но что касается духовенства (церкви вообще), то «уничтожение» — это даже по отношению к нему сильное преувеличение. Ибо если в самом деле уничтожили церковь (как теперь принято говорить), тогда откуда же она взялась в 1942-м, когда Сталину вздумалось на нее опереться? И с дворянами перебор. Я уж не говорю о том, что среди самих первопроходцев (и поддержавших их) имелись и дворяне, а Сталина возлюбили и многие из тех, что не приняли Ленина (некоторые князья ему гимны, помнится, писали); но это исторический факт: когда в конце 80-х объявили свободу, в Москве тотчас образовалось Дворянское собрание. Настоящего коммуниста (образованного марксиста) найти было очень трудно (вот этих ребят Сталин действительно уничтожал поголовно и часто с потомством), а дворян оказалось — что грязи (извините за выражение). И это называется «уничтожили»?
В чем мне с Вами трудно не согласиться, так это с тем, что в России выжили «отбракованные», «пережившие»; согласен и с тем, что «отбраковка» началась в годы гражданской войны, однако и здесь необходимо все же сделать некоторые уточнения. У нас события 1918–1920 гг. теперь принято именовать «красным террором», хотя в действительности — и все прекрасно это знают, — шла гражданская война (если проводить параллель между первопроходцами и эпигонами, то, на мой взгляд, есть все же большая разница между истреблением людей во время войны и истреблением их в мирное время); началась она, строго говоря, с похода Корнилова (в августе 1917 г.), добровольческую армию начали создавать в конце того же 1917-го, чехословацкий мятеж (последний момент, от которого можно вести отсчет гражданской войны) имел место в мае 1918 г., а красный террор был объявлен лишь в сентябре 1918 г. Участвовали в этой войне, условно говоря, четыре стороны: красные, белые, зеленые и интервенты, которые и до похода Пилсудского нередко вели свою игру, — и списывать все жертвы этой войны на одну лишь сторону, по меньшей мере, недобросовестно. Если говорить о крестьянах, то их в эти годы белые уничтожили уж точно не меньше, чем большевики (в качестве солдат чужой или своей собственной армии или в качестве зеленых); на их совести, кстати, и огромные по тем временам потери 1-й мировой — потери главным образом среди крестьян, погибших или вернувшихся домой ни на что не пригодными инвалидами. Это ни в коем случае не в оправдание сталинской «коллективизации»; но научной справедливости ради все же следует признать, что в деревне нашей никогда не было не здорово.
Жду Ваших возражений.
С наилучшими пожеланиями,
Сергей
Здравствуйте, Сергей!
Я очень извиняюсь, но в силу обстоятельств я пока не готов ответить на ваше письмо (я сначала приболел, а сейчас выполняю слишком много функций). Меня это очень огорчает. Дважды я садился за ответ вам, но каждый раз откладывал его, потому что отписки здесь не пройдут, а по существу отвечать — значит переосмыслить все, что я знаю о революции и России начала ХХ века.
Сейчас я к этому не готов. Поэтому я остановился. Надеюсь, возьмусь на содержательный ответ вам.
Это очень важно для меня лично, потому что всегда считал, что «пройденный материал» стоит пересматривать раз в десять-пятнадцать лет.
Все же есть ряд замечаний:
Революция 1917 года как явление и большевицкий переворот 25 октября — вещи разные. Что произошло с монархией, то произошло (как говаривал Троцкий, «Россию радикально вырвало монархией»). Вот попался такой Николай II, с верой в богопомазание (то есть в собственное самодурство), и все тут!
Но далее (после отречения Николая) возникла проблема в профессиональной состоятельности правителей. В условиях крушения монархии правительству просто-напросто не хватало бюрократов высокого уровня (то есть министров, их заместителей, помощников, референтов и так далее). Фраза Ленина: «Есть такая партия!» мною понимается именно так: вы все боитесь взять власть в свои руки, а мы — нет!!!
И это, как мне видится, безответственность.
Потому что такой хаос, в который вверглась Россия после взятия власти большевиками в свои руки, трудно себе представить.
Госслужащие взялись было саботировать «советское правительство». Но большевикам удалось избежать такого кризиса управления. Как — отдельный, но очень важный вопрос. Именно в этом вопросе для меня очень убедителен Солженицын («200 лет вместе»), который писал, что именно получившие высшее образование евреи (а их было уже к тому времени достаточно) во многом заменили отказавшихся «служить».
В этом ключе можно обсуждать отношение большевиков к технической интеллигенции и науке. И можно — к интеллигенции творческой. Да, был Горький, были его проекты, которые спасли от голода массу людей.
Но вот Розанова просто уморили голодом. Гумилева расстреляли.
Он враг?
А как можно было так противопоставить себя половине России?
Гумилев и Володарский. Или Розанов — и Зиновьев. При такой постановке вопроса я — на стороне Гумилева и Розанова.
То есть стратегия власти уже наметилась тогда: в том, в ком большевики нуждались, они прикармливали. Кто им был не нужен — уничтожали, особенно недоброжелателей, врагов.
Понятие геноцид родился именно из тех лет, не из сталинских: когда в ответ на какие-либо контрреволюционные действия (настоящие или мнимые) в Петрограде расстреливали по списку людей из «бывших». Шла настоящая зачистка городов, особенно столиц, особенно богатых центров. И опять на месте зачисток появились... евреи. В середине 20-х годов Москва стала просто еврейским городом (я не говорю про рабочие кварталы). Евреи, доселе зажатые в своих местечках, приезжали к своим родственникам, занимавшим все более важные и ответственные посты. Это очень даже по-людски. Они вселялись в «доходные дома». Они поступали «на службу». Тем более что евреи (в силу фазы этногенеза — пассионарности) были в начале ХХ века очень умным и энергичным народом (очень интересна переписка Гершензона и Розанова, напечатанная где-то в начале 90-х в «Новом мире»; моя реплика напечатана в Идиоте № 28, стиль достаточно спорный, но это «эссе», Опыт).
В крестьянской стране, где подавляющее большинство населения составляли крестьяне, потом — рабочие, а интеллигенция (я к ней, как явлению, отношусь очень серьезно) просто «тонула» в массе необразованных людей, не нужно было уничтожать миллионы. Несколько тысяч, но — по спискам.
Позже Сталин так же делал с поляками (Катынь), с белорусами (борьба с нацдемами): не нужно тотального террора, как у Гитлера. Точечная зачистка — и путь расчищен.
Когда техническую интеллигенцию сумели более-менее заместить — ее прижали (дело Промпартии и так далее; дело не в самом «деле», в той атмосфере, которая в связи с ним появилась; раньше инженер — это небожитель, теперь — скрытый враг...). Вершина этой политики — «шарашки».
Это было позже. Но линия Ленина была та же. В 20-х годах это было ТЕХНИЧЕСКИ невозможно. Но уже желательно.
Вы пишете:
Отождествлять Ленина со Сталиным, по моим представлениям, значит не усматривать никакой разницы между революцией и контрреволюцией (или глубокой реакцией). С одной стороны, за всякой революцией следует реакция — это закон природы, или гегелевский закон "отрицания отрицания"; вопрос в том, как далеко эта реакция заходит: первопроходцам хватило ума самих себя «термидоризировать» (по выражению меньшевиков) не только введением нэпа, но и отказом от целого ряда "принципов" (начиная с принципов построения армии еще в 1918-м); то есть необходимую, неизбежную реакцию они осуществили сами и в дальнейшей, сталинской, никакой объективной необходимости не было.
Здесь я позволю себе попросить вас прочитать еще одну мою вещь «Феноменология фашизма» в журнале Идиот (№ 25). Я ОЧЕНЬ даже размышлял над проблемой перелома в революциях. Но мне не нравится исходный посыл большевиков, он — деструктивный. Это ненависть. Ненависть не может ничего созидать. Матросы в тельняшках — это орудия разрушения. А я по сути — созидатель.
Потому не приемлю большевицкий переворот «физиогномически».
Еще одно: главные аргументы большевиков тогда (а это самые главные аргументы) были — выход из Первой мировой войны (бойни). Взамен Россия мало того что получила войну гражданскую, еще более разрушительную, но она оказалась вне лагеря победителей. Это с ее-то потерями, ее вкладом в победу.
Страну пришлось поднимать из руин. Только за свой счет. Проигрыш во времени, нахождение вне остального мира — разве это на пользу России? Разве в этом были государственные интересы России?
Россию и так и так ждала индустриализация. Разве нужно было совершать ее такой ценой (в числе которой — коллективизация)?
Про землю вы достаточно убедительны. Но Ленин просто не дожил до проблемы, с которой столкнулся Сталин. Вспомните поездку Сталина в Сибирь в 1928 году. Середняк («кулак») почувствовал силу. Что с ним делать? Рост экономической силы неизбежно приводит к росту силы политической. А это — крах большевизма. И крестьянство просто «сломали об колено». В самом грубом смысле этого слова. Теперь крестьянства нет.
Ленин (возможно) смог бы это сделать УМНЕЕ. Но делал бы принципиально то же.
Потому что большевики не любили Россию. Это — духовный аргумент. Но для меня это факт.
Большевики мстили удачливой России. Потому что сами олицетворяли неудачников.
Возможно, это пропаганда. Это трудно доказуемо. Может, даже несерьезно. Но для меня это очень лично и важно — эти мысли и эти ощущения.
Еще раз простите, Сергей, что пока не очень готов отвечать доказательно и по существу.
К вашим услугам.
Думается, в нашем споре может родиться истина.
Добрый день, Владимир!
Прежде всего позвольте выразить Вам сочувствие (по поводу болезни) и пожелать, чтобы это случалось как можно реже.
Я тоже думаю, что в нашем споре может родиться истина; но иногда мне кажется, что с Вашей стороны этому мешает слишком сильное пристрастие по отношению к большевикам. Никто Вас не заставляет их любить, — у меня у самого к ним много претензий, и адвокатом их я выступаю не потому, что в моих глазах они белые и пушистые. Вот И. Фест — ни с какой стороны поклонником Гитлера не был, но сумел написать о нем «без гнева и пристрастия», и получилась не просто образцовая политическая биография — получилась прекрасная книга о целой эпохе, помогающая понять, что происходило и почему.
А что касается «пройденного материала»... В свое время еще Сталин нагромоздил такие завалы фактической лжи и теоретических нелепостей, что в один прием их просто невозможно разгрести, — что я и продемонстрирую Вам на конкретном примере.
Вы пишете:
Революция 1917 года как явление и большевицкий переворот 25 октября — вещи разные.
В каком смысле разные? Вы не обращали внимание, еще в школе, на то, что Великая французская революция датируется 1789–1794 гг., то есть без малого 5 лет, со всеми сменами власти, восстаниями, изменениями конституции, — это все одна революция; а у нас за 10 месяцев — 2 революции? И до сих пор редко кто задается вопросом: что есть революция и когда мы можем говорить, что она действительно состоялась? Ведь на самом деле даже чисто политическая революция предполагает изменение политического строя, закрепленное в конституции; а социальная революция предполагает серьезные социальные изменения; опять-таки закрепленные в конституции. Если подойти к Февралю с этой точки зрения, мы увидим, что по большому счету ничего не произошло. Да, свергли монархию, но Россия при этом не была объявлена республикой (это сделал Керенский в сентябре, да и то чисто символически), — вопрос был отложен до Учредительного собрания. Да, появились Советы, но они не были узаконены, правительство могло считаться с ними, а могло и не считаться, и вся реальная власть советов зиждилась исключительно на их популярности... Это теория, а с практической точки зрения — для тех людей, которые совершили революцию и активно ее поддержали, счастье было не в том, чтобы свергнуть царя; они выдвигали вполне конкретные требования: выход из войны, демократические свободы, гуманное трудовое законодательство, мужики в солдатских шинелях добавили от себя требование земли, и все вместе требовали демократической, ответственной перед народом власти, которая одна могла гарантировать исполнение этих требований. А дальше надо смотреть, что из перечисленного люди получили. Демократические свободы — но не закрепленные ни в какой конституции (в июле Временное правительство продемонстрировало, как легко их можно забрать назад); рабочие явочным порядком установили себе 8-часовой рабочий день, — вот и все. В феврале «буржуазно-демократическая революция» только началась, а доводить ее до конца пришлось уже большевикам. И «первопроходцы», кстати сказать, знали, что в октябре речь шла вовсе не о «социалистической» революции (никакие фабрики и заводы рабочим они не раздавали, и поначалу этого вовсе не планировали: ограничились декретом о рабочем контроле — по требованиям снизу, опять-таки), — это эпигоны придумали 2 революции, искусственно отделили Февраль (буржуазную революцию) от Октября (революции социалистической), хотя, если бы в феврале (в ближайшие месяцы после него) буржуазно-демократическая революция действительно свершилась, «красного Октября» попросту не было бы. Но, увы, у нас на всю страну оказалось только два умных политика — Ленин да Троцкий...
Дальше Вы пишете:
...После отречения Николая возникла проблема в профессиональной состоятельности правителей. В условиях крушения монархии правительству просто-напросто не хватало бюрократов высокого уровня (то есть министров, их заместителей, помощников, референтов и так далее).
Связываете ли Вы эту нехватку с крушением монархии? Если да, то, на мой взгляд, напрасно. Вот генерал Мосолов, начальник канцелярии императорского двора, человек из ближнего круга, которому критическое отношение к монархам (или конкретным их действиям) не мешало оставаться преданным монархии, в своих воспоминаниях («При дворе последнего императора») пишет: «Оскудение в России в эту эпоху государственно мыслящими и работоспособными людьми было прямо катастрофическим. Я помню раз, после одного из посещений императора Вильгельма, государь рассказал, что Вильгельм ему рекомендовал при назначении всякого лица на высшую должность одновременно вписывать в секретный список лицо, могущее его заменить. При этом государь выразился так: «Хорошо ему говорить об этом. Когда я, после больших потуг, нахожу лицо, более или менее подходящее на высокий пост, то уже второго никак не найду. Видимо, в Германии больше лиц, подготовленных для занятий высоких должностей». Тогда все полагали, что он тасует одну и ту же колоду, и полагали, что Дума нам даст новых людей. Эта же причина и была виною тому, что Витте после 17 октября, став председателем Совета, не мог долго составить министерства... Это обстоятельство было одною из причин постигшей его неудачи».
Что у Витте были трудности, мы знаем и от него самого, — т. е. проблема возникла не после свержения монархии, скорее падение монархии имело своей причиной в том числе и вот этот дефицит. Так или иначе, с этой проблемой сталкивались все революции, и Чернов по этому поводу говорил, ссылаясь на исторический опыт, что недостаток навыков у революционной власти вполне компенсируется энтузиазмом (готовностью в буквальном смысле не спать ночами и т. п., чего у старых бюрократов не было); но у нас энтузиасты к власти пришли только в октябре. А многие из царских бюрократов, отвергнутые большевиками или сами их отвергшие, впоследствии находили себе прибежище в различных белых правительствах, но вреда от них, как правило, было больше чем пользы (несчастного Врангеля эти господа просто обворовали, — такие уж привычки)...
Вы правильно трактуете знаменитую фразу Ленина, но кто в этой ситуации был более безответственным, для меня все-таки большой вопрос. Когда в стране все разваливалось (а разваливаться начало еще задолго до Февраля), искать, на кого бы переложить власть, как это делали меньшевики и эсеры, — это высшее проявление чувства ответственности? По-моему, это самое обыкновенное нежелание брать на себя ответственность. Но кто-то должен был ее на себя взять. Правые (в лице Корнилова и прочих) хотели, но не могли: были слишком непопулярны. К осени вообще только две партии еще не утратили доверия: большевики и левые эсеры. Вы видите в этой ситуации какой-то иной выход? Лично я не вижу.
Вы говорите, что Россию «и так и так ждала индустриализация», — если в том смысле, что никуда бы она не делась и это не была дурная прихоть большевиков, я, разумеется, согласен. Но фактор времени играет не последнюю роль, и одной доброй воли здесь недостаточно, нужен еще и целый ряд условий:
во-первых, такое количество квалифицированной рабочей силы, какого к 1917 г. попросту не было;
во-вторых, такое количество инженерно-технического персонала, которого опять-таки не было;
в-третьих, «научно-технический прогресс», то есть целенаправленное развитие определенных научных дисциплин;
в-четвертых, индустриализация (модернизация) предполагает перемещение большого количества людей из деревни в город, а это означает, что, с одной стороны, в городе вновь прибывшим надо создать условия для проживания (инфраструктуру, так сказать), а с другой — сократившаяся деревня должна быть в состоянии прокормить разросшийся город, т.е. еще одно немаловажное условие — высокая производительность сельскохозяйственного труда.
Все эти условия надо было еще создать. До 1917 г. верховная власть этим попросту не занималась. Я не разделяю Вашу склонность во всем винить одного Николая, — тогдашний правящий класс не видел в этом (в модернизации вообще) никакой необходимости, и в программах белых правителей (если в применении к ним можно говорить о программах) мне ничего этого обнаружить не удалось; и те, кто сейчас перепевает эмигрантскую литературу, точно так же воспринимают индустриализацию как некую пагубную большевистскую блажь. Вот провели в 1898 г. перепись, и оказалось, что в России 76 процентов граждан вообще неграмотно, — о какой индустриализации, о какой модернизации может идти речь? Для сравнения: в Германии в это время неграмотных не было в принципе, там еще Бисмарк ввел всеобщее образование. А у нас его ввели только большевики.
На этом я пока прервусь, иначе письмо не влезет в почтовый ящик.
Всего Вам наилучшего,
Еще раз добрый день, Владимир!
Вы ставите такие кардинальные вопросы, что ответить на них в двух словах невозможно в принципе, и я вынужден принести свои извинения за то, что письма получаются весьма пространными.
Особенно меня возбудило вот это замечание:
«Но Ленин просто не дожил до проблемы, с которой столкнулся Сталин».
И дальше:
«Ленин (возможно) смог бы это сделать УМНЕЕ. Но делал бы принципиально то же».
Это очень большая тема, в нашей истории тотально извращенная дважды: сначала Сталиным, потом либералами. Ленин был намного умнее — именно потому, что не собирался создавать эту проблему. Это Сталин лишь в 1928 г. с удивлением обнаружил, что кулак вовсе и не думает «врастать в социализм», — Ленин и Троцкий знали это с самого начала. Сталин в конце 20-х гг. столкнулся с проблемой, КОТОРУЮ ОН САМ И СОЗДАЛ (вместе с Бухариным). Простите, Владимир, а о чем же они спорили, «левые» с «правыми», на протяжении целого ряда лет?
Мне крайне редко за всю мою жизнь случалось встретить человека, который читал Программу РКП 1919 г., хотя думаю, что без нее о намерениях первопроходцев и их мотивах вообще судить нельзя. Эта программа была написана на фоне «военного коммунизма», и тем не менее даже в ней авторы исходили из того, «что мелкое крестьянское хозяйство еще долго будет существовать». Вообще в этой части программы речь идет не о том, как построить социализм, а о том, как повысить «производительность земледельческого труда».
«Середняк («кулак»), — пишете Вы, — почувствовал силу. Что с ним делать? Рост экономической силы неизбежно приводит к росту силы политической. А это — крах большевизма».
Это рассуждение вполне годится для Сталина, — он действительно был озабочен исключительно сохранением собственной власти, а для него это было возможно только при сохранении власти ВКП(б) и постоянных заверениях в том, что он строит социализм; какой страной править, ему было безразлично. Первопроходцы были умнее, потому что сознавали пределы насилия как метода правления, а кроме того, в отличие от Сталина, обладали здоровым честолюбием; все их мероприятия (из которых Вы видите только репрессивные) показывают, что первой своей задачей они считали создание условий для индустриализации: это и вся их образовательная программа (начиная с всеобщей грамотности и кончая усиленным производством инженеров, учителей, врачей, агрономов и т.п.), и создание научных институтов, создание городской инфраструктуры (дома для рабочих, ясли, детсады и прочее) и — не в последнюю очередь — их сельскохозяйственная программа. Вот здесь была большая головная боль, для умных людей — в 1917 г., а не в 1928-м. Всем социал-демократам очень не нравилась эсеровская программа, поскольку все они были «модернизаторами», знали, что главными поставщиками товарного хлеба в России являются помещики и что раздел помещичьих земель, раздробление крупных и — в значительной части — модернизированных (оснащенных техникой) хозяйств приведет к падению сельскохозяйственного производства (Франция через это прошла после своей буржуазной революции). Эсеры в своей программе воспроизвели устремления самих крестьян; большевики надеялись мужика переубедить, но не вышло; к осени 1917 г. в деревне шла уже самая настоящая гражданская война: не дождавшись декрета о земле, мужики просто захватывали земли, сжигали усадьбы (нередко вместе с хозяевами), и напрасно большевики (тот же Ленин, собственноручно) призывали их не разорять крупные хозяйства и не ломать технику... Прекратить все это можно было только одним-единственным способом: пойти навстречу мужику и ввести этот раздел в законные рамки. (Что ничего другого не было дано, позже доказал опыт белых: все прочие варианты вызывали крестьянские восстания и в итоге принесли победу большевикам.) Так вот, первопроходцы, принимая эсеровский декрет о земле, прекрасно сознавали, что создают себе большую проблему. Вы говорите о сохранении власти, а для них речь шла о товарном хлебе, без которого ни о какой индустриализации (модернизации) и речи быть не могло. 1917 г. они были заняты решения этой проблемы; их план, в очень схематичном виде занесенный в программу партии, лидер эсеров Чернов, кстати, тоже считал своим: параллельно с единоличными создаются различные формы коллективных хозяйств (включая государственные), торговая и потребительская кооперация; никакого насилия над экономикой — только экономическое соревнование: пока кулацкое хозяйство производительнее, оно существует, когда же коллективные хозяйства твердо встанут на ноги (благодаря технике, передовой агрономической культуре и т.п.), они естественным образом начнут вытеснять кулака — именно и только как более эффективные. Сначала вытеснят из тех отраслей, где они раньше окажутся эффективнее (производство зерновых, например), при этом мы можем предположить, что единоличники — именно «крепкие» хозяева — нашли бы свою нишу, и это параллельное существование могло длиться как угодно долго, НИКОМУ НЕ МЕШАЯ. Первопроходцы не искали в кулаке друга, им для этого не надо было, как Сталину, дожидаться «хлебных стачек»; точно так же они заранее знали, что кулак будет главным противником коллективных хозяйств — и потому, что ему не нужен экономический конкурент, и потому, что коллективные хозяйства будут сманивать у него работников; а это означало, что определенными мерами надо было не допускать перерастания естественной экономической власти кулака в деревне в политическую власть (и в Программе сказано, что партия будет решительно пресекать любые попытки кулака противодействовать мероприятиям советской власти). Для первопроходцев кулак был НЕОБХОДИМЫМ злом, которое надо держать в определенной узде, но без которого невозможно обойтись, пока удельный вес коллективных хозяйств недостаточно велик. Им и в голову не приходило, что крестьян можно насильно загнать в колхозы, — они считали, что мужика можно соблазнить только более высокой продуктивностью крупных хозяйств, а для этого еще многого недоставало, в первую очередь техники. Надо было создавать базу для добровольной коллективизации, но этим надо было целенаправленно заниматься, а Сталин и К, как известно, были заняты в то время совсем другим. Разница между первопроходцами и эпигонами — в том, что первые с самого начала делали ставку на коллективные хозяйства и кооперацию (но исходили из того, что насильственная коллективизация не может быть эффективной, а в «сплошной» нет никакой необходимости), а вторые сделали ставку на кулака, отдали ему кооперацию и в итоге сами отдали ему политическую власть в деревне. Но кулак, видите ли, не оправдал их надежды, не врос в социализм! Стал из года в год устраивать кризисы хлебозаготовок, и, что характерно, не в порядке борьбы с советской властью, а просто чтобы больше заработать. Умные люди и это предвидели (ибо это так естественно!), для того, в частности, и нужен был серьезный экономический конкурент (крупное коллективное хозяйство), — чтобы кулак не терял чувство меры. А в итоге — именно ставка на кулака в предыдущие годы и привела в конце 20-х к раскулачиванию и насильственной коллективизации. Я не считаю и то и другое неизбежным (как не считали «троцкисты» и в 30-е годы), но процесс был так сильно запущен — Сталиным и К, — что без тех или иных чрезвычайных мер по отношению к кулаку, я думаю, уже никакая власть не обошлась бы. Прежде всего потому, что стабильное снабжение продовольствием необходимо любой власти. А у Сталина к тому времени, помимо прочего, уже подобралась такая узколобая команда, которая была просто не способна решать сложные проблемы адекватными — не примитивными — способами. И когда Вы пишете, что Ленин «не дожил» до этой проблемы... Если б дожил, проблема не встала бы так остро: как умный политик, он никогда бы не поставил на кулака и не ждал бы от него милостей. (Его знаменитая статья «О кооперации», которую у нас в свое время толковали вкривь и вкось, по-моему, не дает никаких оснований полагать, что этот узколобый и неэффективный, в чем мы убедились, сталинский вариант для него был «весьма желателен».)
Россия, пишете Вы, «оказалась вне лагеря победителей. Это с ее-то потерями, ее вкладом в победу. Страну пришлось поднимать из руин. Только за свой счет».
Вклад в победу — для меня вещь спорная, поскольку потери сами по себе вкладом не являются: в том-то и беда, что с точки зрения локальных результатов они чаще всего оказывались бессмысленными. Но вопрос в другом, — действительно ли был возможен какой-то иной исход? Могла ли Россия, оказавшись в лагере победителей, в самом деле что-то приобрести?
Во-первых, царское правительство под эту войну набрало столько долгов (а в случае сколько-нибудь активного продолжения войны значительно их преумножило бы), что при разделе добычи союзники имели все основания показать России увесистый шиш. И во всяком случае, по долгам пришлось бы платить (от чего большевики, как известно, отказались, выставив встречный счет). Во-вторых, почему противники войны в России и не только в России добивались опубликования секретных договоров и почему, опубликованные большевиками, они вызвали мировой скандал? Потому что одни и те же части добычи, как оказалось, были обещаны разным государствам. Это обстоятельство не в последнюю очередь побудило Вильсона фактически поддержать лозунг мира без аннексий и контрибуций: раздел добычи был чреват острым столкновением между союзниками. И здесь уместно задать себе вопрос: а о чем думала Англия, когда, например, те же Дарданеллы обещала с одной стороны Франции, а с другой — России? Ведь после войны тайное стало бы явным, — и как же она собиралась выходить из ситуации? Сказала бы: а дальше вы уж между собой разбирайтесь? Я не знаю, на чем зиждется этот миф, будто до 1917-го Россию уважали и с ней считались. И я думаю, что расчет у тех же британцев был очень простой: война для всех участников была самым основательным испытанием на прочность, в частности, испытанием на прочность их экономик, и кроме некоторых русских и австрийских "патриотов" все изначально знали, кто здесь наименее прочный (и, соответственно, чья экономика надорвется раньше): Россия и Австро-Венгрия. Это знали здравомыслящие люди и в России, и для этого им вовсе не надо было страдать левизной. «Россия на Голгофе» Верховского (последнего военного министра Временного правительства) — это не о революции, это о 1-й мировой войне, свидетельство непосредственного участника событий, начинавшего войну убежденным монархистом. Но его (и не только его) преданность существующему строю ТАКОГО испытания не выдержала. На чем вообще зиждется убеждение, будто Россия в этой войне могла победить? Ведь существуют же в природе закономерности: в любом поединке побеждает либо сильнейший, либо более ловкий (он же умнейший), но никогда не может победить тот, кто не обладает ни силой, ни ловкостью, ни умом.
Это и к вопросу о евреях, которые, как Вы пишете, «доселе зажатые в своих местечках, приезжали к своим родственникам, занимавшим все более важные и ответственные посты»... Евреи в крупных городах жили и раньше; вот только ни на какие посты их действительно не пускали. Вы уверены, что это было благом, хотя сами пишете, что в начале ХХ века евреи были «очень умным и энергичным народом»; от себя добавлю — в целом по сравнению с русскими (опять-таки в целом) и более образованным народом. Я хочу обратить Ваше внимание вот на какую вещь: в Западной и Центральной Европе к началу ХХ века вообще забыли, что такое местечки, черта оседлости и т.п. (в США об этом изначально не имели понятия), евреи жили, где хотели, занимались чем хотели, и посты занимали — и ни для Англии, ни для Франции, ни тем более для США это не было проблемой; почему для России — проблема? Они там вообще не считают, где у них сколько евреев, а у нас постоянно считают — и приходят в ужас (и в ужасе своем сильно преувеличивают, на мой взгляд). Почему? Кажется, Черчилль, на вопрос, почему в Англии нет антисемитизма, ответил: «А мы не считаем, что евреи умнее нас». Не в этом ли дело? И вот попробуем себе представить, что это не Керенский в марте 1917 г., а Николай при восшествии на престол отменил бы все исключительные законы против евреев (и не только), принял бы этих «очень умных и энергичных» (Ваши слова) и образованных людей на службу, — какую роль сыграли бы евреи в российской истории? Лично я убежден в том, что она была бы совсем-совсем другой. Не говоря уже о том, что это сняло бы значительную часть политической напряженности.
«Потому что большевики не любили Россию. Это — духовный аргумент. Но для меня это факт. Большевики мстили удачливой России. Потому что сами олицетворяли неудачников».
На это многое можно было бы возразить: и то, что многие революционеры вообще не успели стать удачниками или неудачниками, просто потому, что революционерами стали намного раньше (почему я должен считать неудачником человека, которого из университета исключили «за политику»?); и то, что революционеров-евреев (не только большевиков и, кстати, не только евреев, но и другие национальные меньшинства) ЗАГОНЯЛИ в неудачники исключительными законами; оказавшись в странах, где этих законов нет, многие из них весьма преуспели в самых разных областях, в то время как «удачливая Россия» (дворянская) в эмиграции водила такси и пробавлялась сапожным ремеслом... Что же касается любви к России, то здесь Вы сами справедливо сослались на «ощущения»: вопрос, что есть любовь, а что нелюбовь, мы для себя решаем сами — на свой вкус. Можно любить Россию такой, какова она есть, со всей косностью, отсталостью, вот с этими 76-ю (хорошо, если только 76-ю) процентами неграмотных, столь же туповатым, сколь и вороватым чиновничеством, с дворянством, в котором трудно найти государственно мыслящего человека и т.д. Но всякий прогресс в истории России — начиная еще с Бориса Годунова и включая немку Екатерину, — был связан с людьми, которые не любили Россию такой, какова она есть, а хотели видеть ее другой. Любило ли Россию русское дворянство? Эти господа, предпочитавшие говорить на иностранных языках, выезжая за рубеж, точно так же, как нынешние нувориши, часто стыдились своего российского гражданства, обнаружив, что там Россию и русских не любят и совершенно не уважают... Я не готов защищать тот контингент действительных неудачников (не обладавших ни способностями, ни умом, ни трудолюбием), который равным образом мог пойти и за большевиками, и за «черной сотней» (в Германии — за фашистами) и которому было все равно, кого обвинить в своей несостоятельности. Но когда мы говорим о большой политике, сам этот аргумент — удачливые и неудачливые, — на мой взгляд, весьма сомнителен. «Неудачником» был Сперанский, который строил грандиозные планы, а оказался в Сибири, — это что-нибудь доказывает? «Неудачником» оказался Витте, которому мы обязаны манифестом 17 октября и Думой, и которому царь предпочел «удачливых» горемыкиных и протопоповых и особенно удачливого Распутина, — что это доказывает и кто от этого выиграл?
Жду Ваших возражений и тоже надеюсь, что в нашем споре родится истина,
Сергей
Здравствуйте, Сергей.
Наша переписка приносит мне большое удовольствие.
Мне тоже кажется, что в нашем споре может родиться истина.
Единственно, мне не хватает знания материала. Для начала 90-х годов моих знаний мне хватало. Для начала XXI века этого мало.
Может, поэтому я стремлюсь перевести разговор на более мне знакомую тему:
1. Кого вы относите к «первопроходцам», а кого — к эпигонам? Ленин — первопроходец. А кто еще? Троцкий — два (судя по вашему первому письму, но он не был большевиком, и позже это оказалось очень важным). И все? Зиновьева и Каменева мне отнести к первопроходцам трудно — в 20-х годах, как мне помнится, они погрязли в аппаратных играх. Бухарин? Рыков? Помните «перечень» Ленина в «Завещании»?
Кого вы относите к твердолобым сторонникам Сталина? Бухарин тоже, помнится, был сторонником Сталина. А Ленин не очень высоко отзывался о нем, как о теоретике. Размышления Бухарина были вполне в русле Сталина, только Сталин из этих размышлений сделал противоположный вывод.
Меня очень интересует развернутый ответ на мой вопрос.
2. Вы недооцениваете роли ненависти к России, особенно евреев. Источник ненависти может быть оправданным, а может нет — не в этом суть (ненависть с точки зрения психологии ВСЕГДА оправданна). Но ничего хорошего развязывание ненависти России не предвещало. И эта ненависть играла огромную роль в политике уже в начале революции. Газеты, подпитываемые иностранным капиталом (в том числе еврейским), создавали определенное общественное мнение. А в то время роль СМИ еще только узнавали. Эту тему я все еще не готов обсуждать всерьез — все-таки мне требуется основательная подготовка. (Который раз я уклоняюсь от разговора на еврейскую тему, но это от нехватки времени — так я сам себя утешаю). Кстати, я не считаю, что недопуск евреев на посты в начале ХХ века был благом. Но в вашей аргументации не хватает понимания масштабов: в России после присоединения Речи Посполитой оказалось очень много евреев, практически — все европейское еврейство. Чего не было в Англии, во Франции, даже в Германии.
А у нас крепостничество (черта оседлости — просто продолжение крепостного права, ничего исходно антиеврейского в ней не было).
Но вот в Германии (ей достался очень маленький кусочек Речи Посполитой) отношение к евреям отличалось от описанного вами в Англии.
И потом, если бы в Англии евреи влезли в политическую жизнь в таком масштабе, как у нас, в эпоху революции XVII века, я бы их послушал. Но у нас они попали на самый ранимый период истории — период социальной революции.
3. Вопрос про альтернативу Корнилова — это вопрос про армию. А армию развалил приказ № 1 (как мне помнится, сейчас я не готов заняться перепроверкой своей памяти), принятый сразу после Февральской революции.
Я согласен с вашими мыслями насчет двух революций в 1917 году. Меня они тоже посещали.
Но вот кто-то УМНЫЙ лишил в марте 1917 года Россию армии. В ходе войны. Пока нам непонятны мотивы и рычаги этого решения, нам многое непонятно.
А непопулярность Корнилова ничего не значит. Корнилов с армией — это сила. А без армии мы разговариваем про его непопулярность.
4. Меньшевики и эсеры — не альтернатива большевикам в полном смысле этого слова. Они столь же «непрофессиональны», как и большевики. Альтернативу следует искать до июля. Но тех российских деятелей дезавуировали СМИ.
5. Теперь, мне неясно ваше отношение к «ведущей роли партии». Особенно это касается «направляющей и руководящей роли партии» в деревне. Вопрос роста политического веса середняка и кулака (людей, зарабатывающих на хлеб своим трудом) тесно связан с местом и ролью партии в деревне. Кто олицетворял ее в деревне? Какой политики они придерживались? Насколько они имели авторитет в деревне? А если нет — где демократия? А если нет демократии — в чем смысл? Что это за режим?
Под демократией я понимаю совершенно конкретный строй, при котором можно сменить правительство мирным путем (это определение Карла Поппера в свое время меня задело за живое и я всячески его пропагандирую).
Если существует некая мессианская часть людей, «точно знающая» как надо (и уничтожающая своих политических противников), ничего хорошего стране это не сулит. Я посвятил некоторое время изучению гностиков — это и про большевиков. Я всегда был противником такого подхода. Потому что путь в будущее — это всегда поиск, а выбранные цели через какое-то время всегда оказываются ложными. Нужно иметь возможность постоянно выбирать путь.
Я согласен, что путь вперед всегда выбирает некое меньшинство. Но важный вопрос — как происходит отбор в эту «элиту» (принцип отбора в элитную группу определяет уровень этой элиты). Насколько она открыта снизу для пополнения? Насколько она действует в интересах всего народа (извините за высокопарность)?
6. Про Россию в стане победителей Первой мировой войны. В последнее тысячелетие многие страны оказываются в столкновении с «мировым рынком». Англия в середине XIX века вынудила Китай открыть свои порты. Там, помнится, были какие-то требования к поставке наркотиков (Опиумные войны). Позже Японию принудили к модернизации. Россия регулярно сталкивалась с «мировым рынком» (правильнее — с мировым порядком): и в Ливонскую войну (вы вспомнили Ивана Грозного), и в Смутное время (мои предки воевали против вас — я ведь из Беларуси), и во времена Петра Первого, и во времена Екатерины II, и во времена Наполеона, и во времена Восточной войны (у нас — Крымской кампании). В русско-японской войне 1904–05 годов в своих дневниках Д. И. Менделеев предостерегал от раннего заключения мира с Японией. Потому что ранние ее победы ничего не значат. Ресурсы Японии были истощены. А Россия только-только нарастила свою мощь на Дальнем Востоке (с учетом одной-единственной железнодорожной колеи). И вот... США выступают в роли посредника. А Россия принимает эту роль.
Мировой рынок начала ХХ века — это Англия и США. Ничего хорошего нам это не сулило. Но почему мы не могли с этим справиться без большевиков? Вопрос в том, что с большевиками в России получилось хуже, чем без них. Это — суть моих нынешних воззрений.
Жду вашего письма
Добрый день, Владимир!
Извините, что задержался с ответом, — одного выходного мне на это не хватило... К сожалению, и в этот раз переправлять Вам ответ придется по частям: в двух словах не ответишь.
Мне импонирует Ваша искренность — признание в том, что порою не хватает исторического материала. Я подозреваю, что иногда именно это обстоятельство побуждает Вас мистифицировать то, что на самом деле ничего загадочного в себе не содержит. Это относится, в частности, к знаменитому приказу № 1. Кто его принимал, как и почему, описано многими людьми — свидетелями и участниками. Прежде всего надо вспомнить, что Петроградский Совет 27 февраля создавали меньшевики, — они имели большинство (и, кстати, руководящие органы составляли по мажоритарному принципу). К любым формам «союза с крестьянством» меньшевики относились с опаской (из-за аграрных требований крестьян) и сначала хотели создать сугубо рабочий Совет, как в 1905 г., но солдаты Петроградского гарнизона, на определенном этапе оказавшие рабочим немалую помощь, отказавшись в них стрелять или вовсе перейдя на их сторону (обратите внимание: это открытое неподчинение приказам командования и в Питере, и в Москве в те же дни, имело место до приказа № 1, и свидетельствовать оно может о чем угодно, только не о благополучии в армии), потребовали создания в Совете специальной солдатской секции. По инициативе солдатской секции и был принят приказ № 1 (например, Суханов, не видящий в этом приказе ничего рокового, рассказывает, как солдаты — русские мужики — наперебой диктовали его присяжному поверенному Н. Д. Соколову, тоже абсолютно русскому, к слову).
Решающее значение этому приказу придают люди, утверждающие, будто до 1 марта в армии все было превосходно. Но существует масса документов (рапорты царю, переписка между высокими военными чинами и т. п.): на развал армии, на отсутствие боевого духа, катастрофический рост дезертирства и тяжкие проблемы с мобилизацией жаловались задолго до февраля 1917 г. (Чернов специально собрал целую коллекцию свидетельств и невольных признаний на этот счет людей, бесконечно далеких от революции); и, кстати, некоторые специалисты по изучению настроений обещали царю революцию еще в 1915 г., — вот такие были настроения. (А еще по поводу настроений можно вспомнить Маяковского:«В терновом венце революций грядет шестнадцатый год».)Задним числом многие и в этом обвинили «большевистских агитаторов» (даже если до весны 1917 г. и не подозревали об их существовании); вообще голословно «дурное влияние» можно приписывать кому угодно, вот только никакие голосования первых месяцев революции не показывают, что большевики в то время, тем более — до революции, были популярны среди крестьян или среди солдат; а не будучи популярными, как же они могли оказывать столь мощное влияние на умы — к тому же, без газет, без радио, без телевидения? Не стыкуется. Такого рода объяснения развала армии всегда исходили от людей, для которых народ (Ваши любимые крестьяне в первую очередь) — быдло, ничего не способное понять без чужой подсказки. И людей, не способных отвечать за свои собственные ошибки (чтобы не сказать хуже). Я не спрашиваю, например, какой умник догадался принципиальных противников войны наказывать мобилизацией; а ведь это специфическое «укрепление армии», начавшееся в 1915 г., продолжалось и после Февраля — отнюдь не левыми политиками.
Так вот, рассматривать приказ № 1 надо все-таки на этом, реальном фоне: армия уже тогда не была здоровой. Господствовали в Совете правые меньшевики и правые эсеры: русские, грузины, евреи — все они были убежденными «оборонцами» (на чем и разошлись со своими левыми), одни исповедовали «войну до победного конца», другие предполагали мир «достойный» и, разумеется, не сепаратный (лозунг «мир любой ценой», как и идею сепаратного мира в то время даже большевики отвергали), и прекрасно понимали, что никакой «достойный мир» не возможен без боеспособной армии. Пойдя навстречу солдатам, они искренне верили, что демократизация армии оздоровит ее и поднимет боевой дух солдат. Можно упрекнуть их в непонимании того, на каких началах можно строить армию, а на каких нельзя; но это было общее заблуждение социалистов — во всем мире (большевики оказались в плену этих представлений и тогда, когда строили свою «рабоче-крестьянскую» армию, хотя подозревать их в сознательном стремлении развалить собственную армию не приходится); и во всяком случае, именно их политическая позиция, вполне «милитаристская», вряд ли позволяет усматривать в их действиях злой умысел.
Но лично я и в глупости упрекать не торопился бы. Ведь все эти и подобные упреки и обвинения тянутся с самого 1917 г., и обвиняемые уже тысячу раз ответили: если все было так просто, отчего же вы сами этого не сделали? почему сами не справились с солдатами? Почему Хабалов со Спиридовичем в феврале не подавил «беспорядки» (подавили бы — не было бы ни Совета, ни приказа № 1)? Ведь их же специально для того и поставили, «революционных беспорядков» ждали, к ним готовились еще с ноября 1916 г. («меморандум» Римского-Корсакова), — почему же не подавили? На этот вопрос еще в 1917 г. ответил один солдат Московского гарнизона: в какой-то из последних дней февраля пришел в казарму офицер и заявил: «Сволочь вышла на улицу, — надо подавить». Но в то время, объяснял солдат, «слово «сволочь» уже понимали наоборот». Вот это и называется: «когда верхи не могут управлять по-старому»... Не могут — именно потому, что их посылают.
Корнилов, как самый умный, хотел преподать урок политикам: что и как надо делать; но мы знаем, каким срамом закончился его поход. Вы считаете — потому, что приказ № 1 развалил армию; я уже напомнил, что революция состоялась потому, что солдаты отказались подчиняться командирам, а это было до приказа № 1. Можно вспомнить и 1905 г.: Дубасов для подавления декабрьского восстания в Москве просил прислать войска из отдаленных районов, не охваченных революцией, ибо московский гарнизон ненадежен (иногородние и подавляли восстание), — а ведь речь тогда шла о регулярной, «профессиональной», так сказать, армии. Что же говорить о милиционной армии времен войны? «Армия» — это абстракция, а истина, историческая в том числе, всегда конкретна: почему Вы считаете, что, если бы не приказ № 1, обыкновенные мужики, которые восставали еще в 1906 г., оторванные от семьи и от хозяйства непонятной и давно уже ненавистной войной, предпочли бы Корнилова и прочих «усмирителей» той единственной власти (советам), которая давала им надежду на получение земли и прекращение войны? (А ненависть крестьян к затянувшейся войне красочно описана такими очевидцами, которых в революционных настроениях и враг не заподозрил бы.)
Альтернативу, пишете Вы, следует искать до июля. Честно говоря, я не понял, почему именно до июля: после ухода в отставку Львова правительство не сильно полевело, и социалистов в нем было не больше, чем до июля. Вы имеете в виду кадетов и октябристов (явных кадетов и явных октябристов, в отличие от «беспартийных» правительства Керенского)? Но они никаких проблем не решили и оказались вынуждены уйти в отставку. Их правительство с самого начала было непопулярно; именно в силу этой непопулярности реальная власть и оказалась у Советов; именно поэтому еще в начале мая они сами призвали на помощь социалистов; а в августе еще раз расписались в собственном бессилии, призвав на помощь генералов (Корнилова и прочих). Эти же самые люди (весь правый спектр) стояли за спиной Корнилова, он был продолжением той же самой «альтернативы» — ее «сильным кулаком». Но лишний раз доказал, что непопулярные политики могут прийти к власти (или у власти удержаться) только при условии пассивности граждан; а революция — это всегда всплеск массовой активности.
Какие СМИ дезавуировали «тех российских деятелей»? Если Вы имеете в виду 1917 г., то социалистическая печать была каплей в море печати несоциалистической и антисоциалистической, — это совсем не трудно установить. Судя по тому, насколько правые были лучше оснащены средствами пропаганды (по сравнению со всеми левыми и особенно — с большевиками), «немецкие деньги» — это гроши в сравнении с деньгами русских промышленников и русских же землевладельцев. Недаром одним из первых актов победившего восстания (в октябре) был захват кадетской типографии, где большевики впервые издали свою «Правду» в большом формате...
Да и вряд ли можно переоценивать роль СМИ в стране, где подавляющее большинство граждан было либо вообще неграмотно, либо читало по складам. Тем более что хорошо известно: большевиков в 1917 г. не травили только небольшие издания левых эсеров и левых меньшевиков, — это не помешало большевикам победить в Советах. Нечто подобное мы наблюдали и в 90-е гг., когда и телевидение, и радио, и вся пресса, за исключением 3–4 левых газет, травила коммунистов; а они тем не менее побеждали на выборах. Когда люди «слово «сволочь» понимают наоборот», эффект пропаганды вообще предсказать трудно.
Теперь — о «первопроходцах». С одной стороны — это люди, совершившие октябрьский переворот (а еще раньше завоевавшие для своей партии ту популярность, которая позволила ей получить большинство в обоих столичных Советах и на 2-м съезде), вынесли на своих плечах гражданскую войну и послевоенное возрождение хозяйства в первые годы, собрали части распавшейся империи, — то есть проделали всю самую тяжелую работу. Это не члены Политбюро или ЦК — это тысячи людей, многие из которых погибли или умерли в те же первые годы. С другой стороны, «первопроходцы» — понятие идеологическое. Идеология «первопроходцев» (их цели) изложена в Программе 1919 г., но само собою понятно, что не каждый член партии (любой партии) является носителем ее идеологии: ее вырабатывает меньшинство, а большинство лишь присоединяется, и еще хорошо, если искренне: мало ли какие причины приводят людей в ту или иную партию. Вот и «старые большевики» оказались людьми настолько разными и боролись до такой степени не за одно и то же, что в 1923 г. раскололись на две враждебные партии; ибо то, что у нас в учебниках именовали «троцкистской оппозицией», в действительности было расколом «старой гвардии». Идеологию «первопроходцев» — ту самую, которая изложена в Программе, — унаследовала именно оппозиция. О том, как менялась партия, можно судить по стенограммам партийных съездов: атмосфера на ленинских съездах ничего общего со сталинскими (да и постсталинскими) не имеет, и здесь лучше всего можно почувствовать, что речь идет о двух совершенно разных партиях. Ленин не мог в своей партии установить диктатуру — просто не мог, даже если бы очень хотел (хотя я замечаю, что из многих мозгов так и не выветрилось навязанное в свое время генсеком представление о Ленине как «Сталине вчера»); при том, что его, в отличие от Сталина, искренне уважали: просто люди были другие. Для того чтобы Сталин смог, нужна была другая партия. Ленина уже в 1922 г. беспокоило то, что «старая гвардия» в партии составляет крошечное меньшинство («тончайший слой»), а после его смерти это меньшинство разбавили еще и «ленинским призывом»... Так вот, тех людей, которые — в силу своего дореволюционного воспитания — обеспечивали демократию в ленинской партии, людей, которые не умели слепо подчиняться, сами выбирали себе вождей и не обожествляли их (на съездах этим вождям доставалось по полной) и только благодаря этому победилии в 1917 г., и в гражданскую войну, я и называю «первопроходцами».
В каком смысле Троцкий не был большевиком? Когда в мае 1917 г. Ленин пришел к возглавляемым Троцким «межрайонцам» приглашать к объединению (именно так) и их, и левых меньшевиков (мартовцев), Троцкий от имени своих единомышленников говорил, что нельзя требовать признания правоты большевизма и что лично он большевиком называться не может. Но тогда от него этого и не требовали: Ленин еще в апреле предлагал изменить название партии, — с одной стороны, чтобы отгородиться от «социал-шовинистов», с другой — ему страшно не нравилось слово «большевики», не означающее ничего, кроме того факта, что на 2-м съезде РСДРП представители этой фракции «по чистой случайности оказались в большинстве». Если учесть, что в апреле произошла и определенная смена идеологии (Ленин предлагал «старых большевиков» сдать в архив), — фактически речь шла о создании новой партии под новым названием. (Обратите внимание: в тексте Программы 1919 г. партия называется «РКП» — без всякого «б» в скобках; и Ленин всюду писал «РКП»). Все это должно было произойти на 6-м съезде; но не произошло — по двум причинам: во-первых, «большевизм» к тому времени стал брендом, во-вторых, гордость не позволила: большевиков в то время собаками травили. А объединение с межрайонцами состоялось, — так что формально и Троцкий, и прочие межрайонцы стали большевиками. Но суть не в этом, — все перечисленные мной деяния принадлежат не «старым большевикам», а вот этой партии, которая образовалась в июле 1917 г. (после того, как многие "старики" ушли, а многие недавние оппоненты пришли), ПО СУЩЕСТВУ их правильнее называть коммунистами, но так уж исторически сложилось: до 1919 г. они официально именовались большевиками.
Кого я отношу к твердолобым сторонникам Сталина? Я считаю, что «сталинщина» — вообще понятие не идеологическое: никаких идей там никогда не было, и объединяли этих людей не идеи, а стремление подняться наверх, желание удержаться наверху, с определенного момента еще и страх перед расплатой... Хорошо известно, что Сталин любил людей запятнанных, — их легче было держать в повиновении с помощью шантажа... Именно так в «сторонниках» Сталина оказались сильно не любившие его Калинин, Луначарский и многие-многие другие, захотевшие расслабиться и хорошо пожить. Именно это обстоятельство и обеспечивало сталинской партии замечательную «гибкость»: он мог почти безболезненно менять курс на 180 градусов, — от идей так легко не отказываются.
Бухарин, Рыков, Томский, как к ним ни относись, сторонниками Сталина не были, потому что имели собственные головы. Вообще политических сторонников в настоящем смысле этого слова могут иметь только серьезные политические фигуры, а Сталин таковой никогда не был; и хорошо известно, что во 2-й половине 20-х многие поддерживали Сталина потому, что считали, будто его (в отличие от Троцкого) легко отстранить. И «правые» члены Политбюро до 1929 г. Сталина не обслуживали, они просто вели свою политику, как и все прочие «правые»; политически, идеологически — это Сталин к ним примкнул, а не они к нему; собственная политика (если не подразумевать под ней аппаратные интриги) у Сталина появилась только в конце 20-х, когда он — под давлением кризисов хлебозаготовок — разочаровался в политике «правых». А к «твердолобым сторонникам Сталина», искренним сторонникам, можно отнести только твердолобых во всех прочих отношениях, — людей, которым Каменев, помнится, говорил: «Я знаю, что ваши убеждения располагаются не в вашей голове». Всегда были и всегда будут люди, считающие своим «искренним убеждением» то, что исходит от действующей власти.
«Теперь, мне неясно ваше отношение к «ведущей роли партии». Особенно это касается «направляющей и руководящей роли партии» в деревне».
Вот опять Вы путаете «первопроходцев» с эпигонами: в Программе РКП 1919 г. ни о какой «направляющей и руководящей роли партии» в деревне нет ни слова. Речь идет об «абсолютно необходимом повышении производительности земледельческого труда». Что для этого должна делать правящая партия? Перечислены основные меры:
«1) устройство советских хозяйств, т. е. крупных социалистических экономий;
2) поддержка обществ, а равно товариществ для общественной обработки земли;
3) организация государственного засева всех, чьих бы то ни было, незасеянных земель:
4) государственная мобилизация всех агрономических сил для энергичных мер по повышению сельскохозяйственной культуры;
5) поддержка сельскохозяйственных коммун, как совершенно добровольных союзов земледельцев для ведения крупного общего хозяйства».
И еще: «В особенности РКП отстаивает:
1) всемерную государственную поддержку сельскохозяйственной кооперации, занятой переработкой продуктов сельского хозяйства;
2) широко проведенную систему мелиорации;
3) широкое и планомерное снабжение через прокатные пункты инвентарем бедного и среднего крестьянства.
Считаясь с тем, что мелкое крестьянское хозяйство еще долго будет существовать, РКП стремится к проведению ряда мер, направленных к поднятию производительности крестьянского хозяйства. Такими мерами являются:
1) упорядочение крестьянского землепользования (устранение чересполосицы, длинноземелья и пр.);
2) снабжение крестьян улучшенными семенами и искусственными удобрениями;
3) улучшение породы крестьянского скота;
4) распространение агрономических знаний;
5) агрономическая помощь крестьянам;
6) ремонт в советских ремонтных мастерских сельскохозяйственного крестьянского инвентаря;
7) устройство прокатных пунктов, опытных станций, показных полей и т. п.;
8) мелиорация крестьянских земель».
Какое нарушение демократии можно усмотреть в распространении агрономических знаний, устройстве прокатных пунктов или мелиорации земель, — ей-богу, не понимаю. Но когда мужики на выборах в сельсовет голосуют за кулака или его ставленника не потому, что уважают его и доверяют ему, а просто потому, что экономически от него зависят, лично я это демократией не считаю. Демократия фиктивна, если нет альтернатив; и вот тут Вы допускаете одну важную неточность, когда объединяете кулаков с середняками как «людей, зарабатывающих на хлеб своим трудом». «Первопроходцы» кулаками называли тех зажиточных крестьян, которые ИСПОЛЬЗУЮТ НАЕМНЫЙ ТРУД, — здесь и следует искать причину конфликта. Но прежде оговорюсь по поводу того, кто олицетворял партию в деревне: у большевиков в те первые годы просто не было такого количества людей, чтобы посадить — я не говорю: в каждом селе, но хотя бы каждой волости — хотя бы по одному своему, т.е. действительно своему, человеку! И вот представьте себе: приезжают в какую-то волость энтузиасты, вовсе не обязательно большевики, и предлагают создать сельскохозяйственную артель. У тех, кто оказался вынужден продавать свой труд (большая семья, потеря кормильца на фронтах 1-й мировой или гражданской войны, — я не знаю, почему этих людей скопом зачисляют в лодыри только за то, что они бедняки), появляется возможность выбирать между кулаком и артелью. Кулаку это надо? Разумеется, нет. И он, пользуясь своей экономической властью, доступными ему средствами выживает энтузиастов из своих владений (может и местных энтузиастов выжить), — это Вы считаете демократией? Но я не вижу никаких нарушений демократии в том, что «первопроходцы» считали своей обязанностью поддерживать в этом конфликте энтузиастов. До тех пор, пока насильно никто крестьян никуда не загонял (а это уже не на их совести), они своей поддержкой предоставляли мужику возможность выбирать, — чего при абсолютной власти кулака у него не было.
Вообще, Владимир, меня несколько удивляет то, что Вы разным политикам предъявляете совершенно разные требования: большевиков Вы обвиняете в недемократизме, но не требуете никакого демократизма от Корнилова, Колчака и т.п., хотя по сравнению с этими господами большевики-«первопроходцы» были просто образцовыми демократами! В одном из предыдущих писем Вы спрашивали — по поводу большевиков: как можно было вот так противопоставить себя половине страны? Я думаю, что на стороне большевиков все же был некоторый перевес, судя по тому, как относительно быстро они победили в гражданской войне. Но даже если по-Вашему — 50 на 50, — ведь тот же самый вопрос можно адресовать противоположной стороне: а как они могли противопоставить себя половине страны, когда с помощью иностранных интервентов (для меня это очень важный момент: с помощью иностранных интервентов!) — развязали гражданскую войну? Там — никем не доказанная и в принципе не доказуемая «немецкая» и «еврейская» помощь; здесь — совершенно очевидная, открытая и не нуждающаяся в доказательствах помощь, сначала немецкая — оружием (которое Краснов, по его собственным словам, «отмывал в Черном море»), потом открытая военная — англо-французская. Вы говорили, что большевики обещали мир (главная фишка), а дали войну. Но большевики пришли к власти в октябре 1917 г., а война как таковая началась в мае 1918 г., временной разрыв между этими событиями — достаточное свидетельство того, что связь между ними не такая уж прямая. В январе 1918 г. Каледин застрелился, НЕ ВИДЯ ПЕРСПЕКТИВ, считая, что продолжение борьбы с большевиками бессмысленно, — нужны были определенные условия, чтобы сама эта борьба оказалась возможной, в том числе (не в последнюю очередь) иностранная помощь. Причем помощь весьма двусмысленная, поскольку у «союзников» были свои интересы, наши проблемы интересовали их очень мало, — Вас это не смущает?
Я думаю, Вы давно заметили, что я от этой темы уклоняюсь, — потому, что, как говаривал Лаплас, «не нуждаюсь в этой гипотезе». Не считаю нужным искать эфемерные, недоказуемые, порою откровенно фантастические объяснения там, где есть объяснения очевидные, реальные и — что для меня особенно важно — доказуемые. Я не люблю эту тему еще и потому, что давно и не мною замечено, что «евреи» — излюбленный громоотвод для бездарных и недобросовестных правителей. Мне не нравится, когда вместо давно назревших и даже перезревших реформ устраивают еврейские (кстати, не только еврейские, но и польские и даже финские) погромы; когда неподготовленность к войне и бездарность командования — в годы 1-й мировой — вымещается на спинах людей с немецкими фамилиями и т. д. и т. п. Для истинно виновных — для тех, например, кто обещал выиграть войну с Германией за 4 месяца, максимум — за полгода, не потрудившись даже выяснить, чем Германия будет воевать и что мы можем ей противопоставить (то есть вообще не имея понятия о современных методах ведения войны), — это лучший способ уйти от ответственности. И для тех господ, которые дважды про…ли государство, в 1917 и во время гражданской войны, — тоже. Кстати, по поводу пресловутого приказа № 1: ну хорошо, его придумали евреи, чтобы лишить ненавистную Россию армии; но тогда отчего разлагались белые армии? Вы ссылаетесь на Солженицына, а я предпочитаю изучать историю по первоисточникам — по документам и свидетельствам действительных очевидцев. Так вот, в стане белых некоторые люди говорили, что большевики победили, потому что в их армии за пьянство расстреливали, а в белой — нет. Здесь есть известное преувеличение: большевики расстреливали не за пьянство, а за пьяные (и трезвые тоже) безобразия; но белые, действительно, ни за какие безобразия не расстреливали. Май-Маевского (Ковалевского в «Адъютанте его превосходительства») за невыполнение приказа о наступлении по причине запоя даже под трибунал не отдали — отправили в резерв. У красных безобразия шли преимущественно снизу, а белые, по их собственным свидетельствам, разлагались сверху. И что, тоже евреи виноваты?
Так вот, мне трудно обсуждать эту тему, когда Вы не приводите никаких доказательств; а в аргументации Вашей есть неточности. Самая большая «неточность» — утверждение, что «в России после присоединения Речи Посполитой оказалось очень много евреев, практически — все европейское еврейство». Бог с Вами, миллионы евреев жили во Франции, Италии, Англии, Германии, Австро-Венгрии... Я уж не говорю о том, что большую часть Речи Посполитой разделили между собой Германия и Австро-Венгрия (вторая получила особенно жирный кусок — с Краковом, Львовом и много чем еще), — но откуда вообще это представление, будто все европейское еврейство сосредоточилось в Речи Посполитой?
«Но вот в Германии (ей достался очень маленький кусочек Речи Посполитой) отношение к евреям отличалось от описанного вами в Англии». В какие времена? На рубеже веков, после погромов, очень многие российские евреи эмигрировали, — куда? Многие — в США, но еще больше (благо это было ближе) — в Германию и Австро-Венгрию, потому что там давно уже не было ни погромов, ни черты оседлости, ни исключительных законов (российские евреи, не имея возможности получить высшее образование в России, чаще всего отправлялись за ним в Германию и Австро-Венгрию). Антисемитизм, давно забытый в Германии, возродился после 1-й мировой войны, на фоне глубочайшего кризиса, когда, как водится, потребовались виновники всех бед; и даже из биографий знаменитых немецких евреев — ученых, музыкантов, литераторов (того же Эйнштейна, того же Бруно Вальтера, Клемперера и т. д.) — Вы могли бы узнать, какой неожиданностью для них явилась вспышка антисемитизма в начале 20-х годов: слишком давно в Германии ничего подобного не было.
«...Если бы в Англии евреи влезли в политическую жизнь в таком масштабе, как у нас, в эпоху революции XVII века, я бы их послушал». Про Англию не скажу (в те времена вообще трудно было влезть в политическую жизнь, — когда ее как таковой не было), а вот в Германии во главе коммунистического (социал-демократического) движения всегда стояли евреи: Маркс, Лассаль, Либкнехт-отец... Но Бисмарк боролся с социалистами, а не с евреями, и боролся, между прочим, не только исключительным законом против социалистов. На рост рабочего движения он ответил не еврейскими погромами (как это было принято у нас), а законами о страховании рабочих на случай болезни и на случай увечья, о пенсиях по старости и инвалидности (что в России ввели только большевики), всеобщим образованием и — между прочим! — отделением школы от церкви. И лично мне это прекрасно объясняет, почему в Германии революция 1918 г. не приняла такой радикальный характер, как в России.
И наконец, я не понял, каким образом у Вас черта оседлости оказалась «просто продолжением крепостного права». Крепостное право было призвано прикрепить крестьян к земле, а еще точнее — к землевладельцам, — евреи в тот период крестьянами не были, они были ремесленниками и торговцами и никаким землевладельцам (вообще никому) не принадлежали. И как же это «ничего исходно антиеврейского не было», когда законы, запрещавшие жить в определенных городах и районах (которые, кстати, продолжали действовать и после отмены крепостного права), были направлены именно против евреев? А как быть с законами, которые запрещали принимать евреев в гимназии и в университеты или устанавливали жесткие квоты? В них тоже ничего «исходно антиеврейского» не было? Мне это непонятно.
И еще — по поводу ненависти евреев к России. Вы не ответили на вопрос: что есть любовь и что есть ненависть? Вот, например, пьянство — национальная русская черта; правители, которые борются с пьянством, опасаясь, что, в противном случае, Россия выродится в страну дебилов, — они любят Россию или ненавидят? По моим представлениям, Россию ненавидят те, кто ее спаивает. Точно так же ненавидят те, кому она нравится дремучей и невежественной, кто совершенно сознательно и целенаправленно держал народ в невежестве, считая, что таким народом легче управлять.
Жду Ваших возражений (или объяснений),
с наилучшими пожеланиями,
Здравствуйте, Сергей.
Мне кажется, можно подвести некий итог нашей переписки. Не в плане ее завершения, а – этапное соглашение.
Например, при внимательном вглядывании в те события, безусловно, вырисовывается некая стихийная волна, с которой трудно было справиться. Это к вашему замечанию, что революция была возможна уже в 1915 году.
Как и любая революция, наша революция 1917 года — стихия. Как вы правильно писали, она делается людьми, но, безусловно, деяния людей — продолжение стихии.
То есть можно согласиться с тем, что Революция 1917 года — это «неизбежная неизбежность».
Но революция всегда чем-то да заканчивается.
Так вот, меня ужасает, ЧЕМ закончилась наша революция.
Она завершилась не просто победой большевиков — она завершилась приходом к власти Сталина.
Сталин пришел к власти столь же стихийно (на волне революции), как и большевики до того.
Между прочим, изучая события 1941 года (и вообще Вторую мировую войну и место России в ней), я столкнулся с тем, что очень многие считают Сталина вполне адекватным правителем России перед лицом тех страшных и тяжелых вызовов. Он оказался умным и дальновидным политиком. Его воля после долгого периода поражений (им же самим во многом и инициированных) обусловила нашу Победу.
Но его цели были крайне далеки от целей России. У него была «нерусская» дальновидность. Потому его правление для России стало трагедией.
Но вернемся «к нашим баранам». В конце любой революции имеется этап присмирения стихии. Стихия находит форму, структуру. В нашем случае — большевицкую. А меня интересует: можно ли было найти другую форму?
Перечитывая ваши послания и имея тоже некоторое представление о тех событиях, получается, что вряд ли.
Это-то и ужасает. Могу ли я согласиться с вами? Или вы знаете другую альтернативу в конкретных обстоятельствах (какого года, где «мутовка»)?
В чем стихия? Вот уже в начале революции создается двоевластие: Временное правительство и Советы. Советы заведомо непрофессиональны, но популярны в народе. Правительство не может управлять без оглядки на Советы. В конце концов, Советы победили. А в Советах победили самые волевые — большевики. Все правильно, но меня от такой правильности воротит.
Армия, действительно, разваливалась. Изнуряющая война оказалась России не под силу. Но ведь это безобразие, когда в разгар войны принимается приказ № 1, который сводит на нет всю дисциплину (слово безобразие — не эмоция, а словосочетание: нет образа, на которое бы мы могли ориентироваться). Роковая роль приказа не в том, что до него «было все хорошо!», а после «стало все плохо». Роковая роль — в узаконивании развала армии. С точки зрения «революционной демократии» и Советов Приказ № 1 — благо, потому что единственное, что могло помешать Советам взять власть — это армия. Вот если бы она сохранилась!
До Приказа разложение армии носило все-таки точечный характер. А после приобрело лавинообразный необратимый характер. Приказ имел инерцию даже на Белую армию!
Таким образом, в нашем споре пора рисовать некую таблицу с данными, что требовалось изменить и что подлежало ломке в процессе «неизбежной неизбежности».
Вот такая таблица (вы можете предложить другую):
Старая Россия
Династия Романовых
Чиновничество, сословия
Церковь
Старая армия
Новая Россия
Новые лица у власти (повышение вертикальной мобильности)
Перемешивание населения (повышение горизонтальной мобильности)
Новая вера (в рамках православия, например, «обновленцы», или вне его, «толстовство»)
Новая армия
То есть по окончании Гражданской войны должна была выкристаллизоваться Новая Россия. Новой России не случилось.
Когда началась ломка России через колено, при Сталине или при Ленине (большевиках вообще) — вот суть нашего с вами спора.
Все страны проходят жестокий период социальных потрясений. По Л. Н. Гумилеву, период раскола этнического поля («надлома»), после которого из Империи (претендующей на вселенскость) появляется национальное государство (живущее национальными интересами).
То, что Россия и в начале XXI века бредит «вселенскостью», говорит о многом (но это не такой простой вопрос, чтобы его трактовать, просто гипостазируя теорию).
Суть процесса, как я его себе представляю: в недрах развития народа накапливаются силы, которым нет выхода в прежней государственной структуре. Династия Романовых при Николае II стала тормозом на пути развития России (так или нет — вопрос, как я понимаю, окончательно нерешенный, но с аргументами противников Романовых я могу согласиться). Значит, грядет социальное потрясение с «переключением скоростей».
В результате Второй мировой войны Россия стала сверхдержавой, разделив «бремя мировой власти» с США. Переключение скоростей в 20—30-х годах ХХ века стало фактом. СССР смог на равных тягаться с Германией (в отличие от Франции и Англии). Изучая те события, я могу даже сказать, что если бы не некоторые субъективные моменты, это далось бы нам не такой ужасной кровью.
Смогли бы мы войти в ряд сверхдержав без революции 1917 года? Вопрос ключевой, но не самый главный. Потому что меня волнует вопрос, в течении событий (в «истории») выпадает из привычной «схемы»? То есть: какие факторы оказались не учтены? Как в астрономии: именно так устанавливают наличие новых астрономических тел — по возмущениям, ими создаваемым.
1. Фоном переключения скоростей на практике стало разрушение русского (не только — украинского, белорусского, про других знаю много меньше) крестьянства. Колхозное рабство. Разрушение крестьянского быта. Приведение деревни в ее нынешнее состояние.
2. «Новая вера» стала вне православия, вне русской традиции. Толстовство — тема неразвитого русского протестантизма.
Возможно, есть и другие вопросы, но пока эти — на виду.
В начале 90-х годов (еще до рождения всех своих детей) у меня было время читать «толстые» журналы, где меня резанули споры вокруг «рабской» русской души. Slaves — и весь набор.
Тогда же я прочитал Шафаревича («Русофобия»). А потом меня шокировало, как его обсуждали в этих самых журналах (самая настоящая травля: «Как он посмел»?). Мне это обсуждение показалось несоразмерным высказанным идеям.
И вот после того, как я стал задумываться над еврейским вопросом (есть ли он и в чем он состоит), появилось такое вот понимание.
Многие столетия существовали евреи в Европе, испытывали многие притеснения, периодически — расцветы. Периодически их полностью изгоняли из стран (Испании, Англии, Руси, эту историю я знаю не досконально). В итоге к XVIII веку основная часть евреев (вот такое фольклорное, «местечковое» еврейство, МАССА, а не просто некоторые европейские финансовые фамилии) оказалась в Речи Посполитой, которую в конце этого же XVIII века разорвали (разделили) три европейские сверхдержавы: Россия, Пруссия и Австрия. Основная масса европейского еврейства оказалась разделена между тремя государствами.
Много позже (в конце XIX—начале ХХ века) многие немецкие и австрийские евреи эмигрировали, в том числе в Россию (например, в Одессу), а также в огромном количестве уехали в Северную Америку. Это — объясняемый феномен, но не об этом мне…
Так вот, в конце XVIII века в европейском местечковом еврействе (я его противопоставляю евреям в большей степени ассимилированным, таким как Дизраэли, Ротшильды и другие), как в количественном отношении преобладающем, возникло движение Просвещения (Гаскала), как выход из косности кагально-раввинской системы.
Этот момент можно посчитать началом еврейской фазы подъема новой пассионарности. Что мне позволяет так говорить? Через полтораста лет подъема российское еврейство выросло количественно многократно: с 820 000 евреев в Царстве Польском на начало XIX века их число в Российской империи к 1914 году превысило 5 млн (и кроме того, около 1,5 млн евреев эмигрировало в Северную Америку).
Нет больше кагально-раввинской косной системы, нет гетто, влияние евреев на мировую политику не подвергается сомнению. Таким образом еврейский народ, до того прозябавший несколько столетий, приобрел ДИНАМИКУ.
Это биологический процесс, так как этногенез — все-таки биологическое событие.
Энергичный еврейский народ (молодые люди, которые вырвались из кагальной системы), как любой пассионарный народ, склонен к экспансии. Как территориальной (ему становятся тесны любые «линии», до того никого не волновавшие или даже важные с точки зрения защиты от незнакомого, неизвестного), так и в виде «захвата» новых знаний: он тянется к знаниям, к образованию. Он занимает все большее и большее место в жизни России.
Просвещение стало формой этнического подъема евреев.
Причем, как в любом стихийном процессе, что бы ни думали те евреи второй половины XIX века (а начиналось среди них брожение: то ли признать своей Родиной Россию, то ли стараться обрести свой Израиль), а — росло их влияние. Вектор же только выбирался.
Евреи на подъеме легко получали преимущество в соревновании с любым народом: русскими, греками (в Одессе). В защиту русское правительство вводит процент поступления евреев в вузы. Но растущий этнос стремится разорвать любые рамки. Все препоны, особенно придуманные, «искусственные», он воспринимает крайне болезненно.
И конечно, российское радикальное революционное движение становится удобной точкой приложения еврейской пассионарности. Солженицын писал: «Ни в кружках Станкевича, Герцена—Огарева, ни среди петрашевцев не было ни одного еврея (не считая Польши), но в дальнейшем… количественное соотношение русских и еврейских революционеров в разные годы — впечатляет».
Он же: «В 1903 году Витте на встрече с Герцлем указал, что, составляя менее 5 % населения России, 6 млн из 136, евреи рекрутируют из себя 50 % революционеров.
Командующий Сибирским военным округом генерал Н. Н. Сухотин составил на 1.01.1905 статистику политических поднадзорных во всей Сибири по национальностям. И оказалось: русских — 1898 (42 %), евреев — 1678 (37 %), поляков — 624 (14 %)…» (Солженицын А. И. 200 лет вместе, т. 1, с. 237)
Это не «события», в историю «это» почти не попадает (как реальность, которой нет места в современных новостях). Но без этого вообще ничего понять нельзя.
Итак, растущему народу ничто не может помешать (весь вопрос только в цене пролома препятствий), разве только тотальный этноцид (хотя, как показали события в Чечне на протяжении нескольких веков — вряд ли).
Солженицын заключает: «уже к началу ХХ века черта оседлости себя изжила, Она не помешала евреям занять прочные позиции в самых жизненно важных областях народной жизни, от экономики и финансов до интеллектуального слоя. Черта уже не имела практического значения, провалилась и экономическая и политическая ее цели. Зато она напитывала евреев горечью противоправительственных чувств…» (с. 304)
В то же время «антиеврейское» законодательство и, особенно, еврейские погромы (Кишиневский, где русские вообще практически не жили, и Гомельский 1903 года — заметьте, все не в русской России) сильно вредили международной репутации России. А Россия, как и сейчас, сильно нуждалась в союзниках, технологиях, кредитах.
Война с Японией 1904–05 годов привела к новой волне еврейской эмиграции в США, все больше мужчин призывного возраста. А еврейский международный финансовый капитал поддержал Японию (в том числе путем военных займов). И одновременно потребовал полноправия евреев в России (есть нюанс в том, что требовали не равноправия, а полноправия — равенство в правах, но есть разница в обязанностях плюс автономия еврейской жизни).
А Россия обивала пороги в стремлении получить такие же военные займы.
Именно США сыграли большую роль в поражении России в войне с Японией. Помнится мнение Деникина в его книге «Путь русского офицера», где описано, как русская армия на Дальнем Востоке только-только еще набирала силу, когда пришло известие о подписании позорного мира. И мнение Д. И. Менделеева (в дневниках), где описано, что главной ошибкой России было бы заключение мира с Японией.
(Как если бы война с Германией завершилась в 1941 году после сдачи Смоленска или после Вяземской катастрофы).
Но — мир, как подтверждение несостоятельности России, государственности, династии.
А в 1911 году США расторгает многолетний (80 лет) торговый договор с Россией…
А евреи в России организовывали отряды самообороны, хорошо вооруженные (в силу финансовых особенностей), которые сыграли большую роль в событиях революции 1905 года.
А евреи уже играют большую роль в русской журналистике. Еврейская журналистика имеет капитал (мы теперь понимаем, как это важно).
И после революции 1905 года эта журналистика способна замолчать все важное (тот же крестьянский вопрос связать с еврейским) и раздуть все неважное для России. Вывести на первые страницы думского лидера — или замолчать кого.
А со стороны правительства — только куцый «Правительственный вестник». Никуда ни годный, заформализованный, бездушный, как и вся администрация…
Сточки зрения будущих большевиков — все это не важно. «Не по теме».
С точки зрения «раскачивания лодки» — все важно. Все в тему.
Революция 1917 года с самого начала постулировалась как «переключение скоростей».
Солженицын пишет «Первую неделю петроградских революционных событий газет не было. А затем они выступили с трубным гласом, …наперебой спеша поносить все прошедшее. В невиданном размахе кадетская «Речь» призывала: отныне «вся русская жизнь должна быть перестроена с корня».
Но революция 1917 года — это не просто и, может, не столько русская революция. Это вакханалия еврейства (если изучать события, лица, занимаемые должности). Причем самое интересное — не «фотография», а «киносъемка», динамика: еще сто лет до того представить себе такое участие евреев в русской жизни (политической, финансовой) невозможно.
Парадокс в том, что к большевикам это имеет отношение не самое прямое. Многие евреи оказались вне большевизма (их влияние оказалось сильным, если не определяющим, среди кадетов, эсеров, других социал-демократов). Многие пострадали от большевиков, потому что оказались в рядах их противников. На выборах в Учредительное собрание «более 80 % еврейского населения России проголосовало за сионистские партии» (Солженицын. т. 2, с. 73). Солженицын заключает: «До Октябрьского переворота большевизм не был сильным течением среди евреев».
Второй парадокс — в том что нарастает «нефольклорное» еврейство. Мы сталкиваемся с еврейской энергетикой, а не с еврейской культурой. Старое (местечковое) еврейство рушится. Взамен кагального раввинского еврейства растет еврейство новое. Старые евреи называли их отщепенцами. Троцкий отвечал как-то в одном опроснике съезда: «национальность — социал-демократ».
Вообще фаза подъема этногенеза — не время рассеяния культуры, а просто завоевание пространства, которое только спустя несколько столетий будет переварено в новую культуру, а затем — цивилизацию.
Но, во-первых, большевики (как некое политическое течение) не могли не воспользоваться таким источником энергии, как еврейская пассинарность. Особенно столкнувшись с большим дефицитом управленцев и саботажем. С. Диманштейн (большевик, с января 1918 – глава еврейского комиссариата при Наркомнаце) так передал высказанные мысли Ленина: «Большую службу революции сослужил также тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент». Ленин считал «нецелесообразным особенно выделять этот момент в прессе… но подчеркнул, что овладеть государственным аппаратом и значительно его видоизменить нам удалось только благодаря этому резерву грамотных и более или менее толковых трезвых новых чиновников». (Н. Ленин. О еврейском вопросе в России / Предисловие С. Диманштейна. М.: Пролетарий. 1924. Цит. по Солженицыну т. 2, с. 79)
Во-вторых, велико было влияние евреев в руководстве большевиков, еще больше оно усилилось после прихода к власти (когда к ним примкнули Бунд, меньшевики и другие политические течения). Еврейские «отщепенцы» возглавили Красную армию (Троцкий), ВЦИК (Свердлов), обе столицы (Зиновьев и Каменев), Коминтерн (Зиновьев), Профинтерн (Лозовский) и Комсомол (Рывкин, затем Шацкин). И ниже, ниже, ниже…
Таким образом, место евреев в «завоевании России» трудно переоценить. Они — исполнители «военного коммунизма», продразверстки, «красного террора» (расстрельные списки из «бывших»), всех антицерковных деяний — чрезвычайного насилия над русским народом.
Вы не восприняли мои слова про «расстрельные списки». А между тем, готовя вам письмо, я перечитал В. В. Шульгина «Что нам в них не нравится» (1929), который тоже говорит об уничтожении большевиками (руками «еврейской Чеки») всех членов дореволюционного Клуба русских националистов. В приложении он публикует списки расстрелянных. Это Киев. А расстрелы в Питере (эту литературу я никогда не собирал, потому что никогда не интересовался именно этой конкретикой, но ее теперь легко поднять)? Причем как в Питере, так и в Киеве в числе основных расстрельщиков — евреи.
Мне кажется (может, я не прав), что у русских могли оставаться хоть какие-то сдерживающие мотивы (хотя бы общепринятое православное воспитание) — у евреев-«отщепенцев» их не было исходно.
Проблема не в том, что среди русских мало уродов. Проблема в том, что уродству нужно придать организацию, привнести в уродство энергетику. Шульгин пишет, что евреи «придали» хребет большевицкому режиму. И в этом немало правды.
Интересно (именно с этнологической точки зрения), что в Венгрии и Баварии во время социалистических революций удельный вес евреев оказался также чрезвычайно велик. — Это пассионарность, это — энергетика народа.
Может, вот этой пламенности («пассионарности»), которую привнесли в Красную Армию евреи, не хватало Белому движению? Перечисление евреев, нажившихся на революции, паразитировавших на ней, смещает взгляд — не в этом дело, не это суть важно. Суть важна энергетика процесса.
…А еврей Каннегисер убил еврея Урицкого, а еврейка Каплан стреляла в Ленина. Масса евреев оказалась после революции и гражданской войны в эмиграции. — Это уже не просто подъем, это — перегрев.
Пусть мои «рассуждения» могут показаться вам голословными и недоказательными, а все же я стремлюсь увидеть историю, как она была. И пытаюсь рассмотреть в ней, что в ней было, даже если об этом было сказано мало.
А то самые важные события остаются незамеченными.
Вы как-то сказали, что не нуждаетесь в «такой» гипотезе. А я нуждаюсь.
Я уже говорил в одном своем письме о «еврейском завоевании столиц». Солженицын собрал большой материал на этот счет (т. 2, сс. 198-205). Меня интересует опять же этнологический аспект всего вопроса: резкое (скачкообразное) возрастание еврейского населения городов, особенно столиц (для этого пришлось основательно «очистить» столицы от «буржуев»). Припадение еврейских переселенцев к истокам знаний и снабжения. (А деда моего постоянно до войны «вычищали» из института «за происхождение»; ему пришлось покинуть Питер и оказаться в Томске, и он смог получить высшее образование только после войны, но уже заочное).
Усилилось влияние евреев на культуру, так что перестала культура в СССР быть русской, а — советской (это ни плохо, ни хорошо, а просто — иное).
И все удары по деревне — это удары не по евреям (которых в деревне почти не осталось). При этом объявлялась «гегемония города над деревней», «диктатура пролетариата» — с этнологической точки зрения все это приобретает несколько иной оттенок.
И самый страшный голод 30-х годов ударил по деревне. И не поднялась больше деревня.
Что произошло далее в СССР, после крушения Объединенной оппозиции, возвышения и полного воцарения Сталина — отдельная тема, весьма сложная. Я не готов пока говорить о ней. Кажется (внешне), что Каганович и Мехлис к 1941 году оставались в большевицком руководстве как реликты.
Но дело, как вы сами понимаете, вовсе не в личностях, даже самых выдающихся. Что может статься с целым слоем, целым народом, который уже укоренился в стране, в ее городах, в ее столицах?
…
Если посмотреть теперь вперед (а крупные исторические процессы следует смотреть в большом масштабе), то в наше время (конец ХХ—начало XXI века) имеется несколько пиков еврейской пассионарности. Мне трудно сказать, насколько на самом деле влиятельно российское еврейство. Возможно, оно лишь осколок того послереволюционного взлетевшего еврейства. А еще возможна ассимиляция русских и оставшихся евреев в России.
(Хотя в 90-е годы в моей родной Беларуси меня в свое время поразил один феномен, который тоже заставил меня задуматься: у меня был товарищ еврей, с которым мы вместе работали, но потом он вдруг взял, и собрался в Израиль. Меня вдруг поразило: у него не получилось ничего сделать в ЭТОЙ стране, и он собрался в другую — СВОЮ. А у меня другой НЕТ.)
Но роль еврейства США в мире трудно переоценить. А есть еще еврейство Израиля, у которого с США и Россией ЕСТЬ разногласия. Так что евреи, как и любой исторический суперэтнос, расколется (или уже раскололся) на несколько самостоятельных линий, каждая со своей судьбой.
Но мы не об этом…
Как евреи стали врагами русской государственности?
В 1905 году этот вопрос встал во всей сложности.
Было ли так в Германии и Австро-Венгрии?
Гитлер, например, (родом из Австрии и проведший молодость в Вене) вынес из своей молодости ненависть (почти животную) к евреям, представление о засилье евреев в Вене. А его антисемитизм нашел живой отклик в Германии (из чего вырос холокост).
Но я не знаю событийной канвы всего этого. Выходит, я много не знаю из истории Европы ХХ века?
Такие вот мысли.
Этапные в нашем с вами разговоре…
Начну я все-таки с пресловутого приказа № 1. Когда Вы пишете: «единственное, что могло помешать Советам взять власть, — это армия», — я усматриваю здесь ложный исходный посыл. Во-первых, потому, что армия — и не только та ее часть, что в февральские дни находилась в Питере или в Москве, самым активным образом участвовала в установлении власти Советов (то есть опасаться того, что она кому-то в чем-то помешает, не было оснований, если не считать армией высшее офицерство), и приказ № 1 был своего рода наградой за труды. Во-вторых, юриста Соколова, который под диктовку солдат этот приказ писал, председатель Петросовета Чхеидзе, по свидетельству Суханова, называл «роковым человеком»: далеко не самый «правый» представитель «революционной демократии» осуждал этот приказ! Именно потому что он, если и не развалил (уже разваливавшуюся) армию, то укрепить ее уж точно не помог. Меньшевику-оборонцу Чхеидзе развалившаяся армия вовсе не была нужна; а опасаться ее как орудия контрреволюции не было никаких оснований: одни высшие офицеры были бы бессильны, а солдаты и низшие офицеры (сами сплошь и рядом эсеры или, на худой конец, социал-демократы) скорее обратили бы оружие против своего командования, чем против Советов (что лишний раз доказал Корниловский мятеж).
С чем я категорически не согласен — и считаю это важным: с тем, что Сталин пришел к власти на волне революции, на волне стихии. Революция всего лишь извлекла его, как и многих, из небытия; но Сталин — это классический (хотя и убогий) случай бонапартизма, который возникает — и может возникнуть — именно и только после (а не во время) революции: спад массовой активности — необходимое условие их прихода к власти.
Что делали Бонапарты (и Наполеон I, и Наполеон III после революции 1848 г.) во Франции? Как говорил Дантон, кто бесконечно продолжает революцию, рискует не вкусить ее плодов. На определенном этапе французы разделились на тех, кто урвал от революции свой плод и не хотел его потерять, и тех, кто ничего от революции не получил, при том, что во всех буржуазных революциях среди ничего не получивших оказывались именно те самые «массы», чьими руками революции совершаются и чьими телами выигрываются революционные войны. Первые заинтересованы в том, чтобы революцию остановить, и совершают соответствующие перевороты, — причем удается им это только при наличии известного спада активности, разочарования в результатах революции (Корнилову, как мы помним, не удалось, хотя поклонники прочили его именно в бонапарты: послеиюльское затишье оказалось только затишьем, а не спадом). Но при этом они сами и их политика часто оказываются слишком непопулярны, чтобы в стране мог прочно установиться гражданский мир.
И вот в чем разница между Наполеоном I и Сталиным: пока Наполеон воевал в Египте, во Франции разразился острый политический кризис; тем, кто свой кусок урвал, нужен был популярный (благодаря своим военным и политическим талантам) Наполеон, чтобы преодолеть кризис и закрепить их личные революционные завоевания; непопулярному (просто неизвестному) в народе и не слишком уважаемому в партии Сталину надо было выдумать кризис (отчасти создать его собственными руками), чтобы оказаться нужным бюрократии. Наполеон пришел к власти благодаря своей популярности в армии (в тот момент, когда именно она, а не народ, была реальной политической силой), Сталин — с помощью шантажа и закулисных интриг. Нужен был спад массовой активности (той самой стихии), чтобы власть из рук народа (советов образца 1917 г.) перешла в руки бюрократии. И уж конечно, нужна была глубокая политическая пассивность не только «широких народных масс», но и партийного «народа» (всех этих послевоенных новобранцев), чтобы шантаж и закулисные интриги стали действенным оружием в политической борьбе. Если Наполеон защитил интересы нуворишей и выдвиженцев революции, — от тех, кто ничего не получил; то Сталин стал защитником и «спасителем» той самой бюрократии, которая урвала в революции свой кусок в виде постов и привилегий, — от народа, который еще не получил того, что хотел (и что ему обещали). Вот почему я настаиваю на том, что Сталин, как и оба Бонапарта, продукт именно контрреволюции: помимо стремления к реставрации дореволюционного порядка вещей, в истории существует контрреволюция «умеренных», как их принято называть, революционеров, которым революции становятся не нужны, как только они удовлетворят свои личные потребности.
Наполеон, как известно, не только сохранил трехцветное революционное знамя, но и нес на штыках в соседние страны прогрессивное для того времени постреволюционное французское законодательство (и, обратите внимание, совершенно не важно, каковы были его личные убеждения: надо было обладать революционным происхождением, чтобы прийти к власти, и нельзя было удержаться у власти, не закрепив определенные завоевания революции), — это никому не дает повода считать его эпоху продолжением революции; всем ясно, что это был некий переходный период для реставрации Бурбонов. В заслугу Наполеону можно поставить то, что благодаря продолжительности этого переходного периода многое во Франции уже не могло вернуться на круги своя, как бы ни хотелось этого Бурбонам. И точно так же сталинский «социализм» закончился реставрацией капитализма. В заслугу Сталину — если очень хочется найти у него «революционные» заслуги, — можно поставить то, что реставрация эта случилась не сразу после его смерти (как хотел Берия, и, конечно, не он один), а несколько десятилетия спустя...
И когда Вы пишете, что многие считают Сталина хорошим, адекватным и т. п., — простите, а каким же его должны считать те люди, чьи интересы он защищал? Да, из тех, кто поддержал его в середине 20-х, он большую часть расстрелял по разным причинам; но прикиньте в уме, сколько людей сделали карьеру, продвинулись по службе благодаря сталинским «чисткам». Эти чистки открывали несметное количество вакансий! Суслов кому-то из сослуживцев уже на старости лет говорил: «Если бы не Сталин, где бы мы с тобой были?» Конечно. Потому что такие, как Суслов (а он в этой когорте был еще не самым худшим), нужны были именно Сталину. При более добросовестных политиках они никакой карьеры не сделали бы. А теперь даже внуки их пожинают плоды карьер, сделанных благодаря Сталину. И не устают его за это благодарить.
Но если вынести за скобки личные карьеры, при Сталине — не значит: благодаря Сталину. То могущество, которого СССР добился в известный период, в действительности лишь доказывает, что «социалистическая» система имела определенные преимущества (если они сказались даже несмотря на всю бездарность «великого кормчего»), а либеральный экономист Ясин Вам даже объяснит, какие именно: прежде всего, это возможность сосредотачивать в руках государства огромные капиталы и направлять их в приоритетные отрасли (Ясин это по-настоящему оценил в постсоветский период); не в последнюю очередь — это плановость (что давно уже поняли и взяли на вооружение и вовсе не марксистские экономисты); многие историки добавят, что в годы войны именно коллективизация позволила бесперебойно снабжать продовольствием армию и оборонную промышленность (Вернадский, кажется, во время войны понял — и записал в дневнике, — для чего была нужна коллективизация). Но, во-первых, все это и многое другое придумал не Сталин (и механизмы создавал не он); во-вторых, все это можно было сделать с гораздо меньшими накладными расходами. В-третьих, для обеспечения армии продовольствием не нужна была сплошная коллективизация, а потери от нее огромны и долговременны... В-четвертых, люди, ставящие Сталину в заслугу победу в ВОВ (та еще заслуга: обещал «малой кровью на чужой территории», а на деле...), воспринимают историю как нечто предначертанное свыше и не задаются, в частности, вопросом: а нельзя ли было этой войны вообще избежать? Кто хорошо знает европейскую историю 20–30-х гг., может доказать вам, что, если бы не было Сталина, не было бы и Гитлера. Это не означает, что не было бы 2-й мировой войны (умные люди еще в 1919 г. говорили, что версальская политика ни к чему, кроме новой мировой войны, привести не может), но это могла быть совсем другая война, и другая, в первую очередь, для СССР.
Все это, в сущности, к вопросу о «присмирении стихии». Не согласен я именно с тем, что стихия в итоге обрела «большевицкую» форму: вовсе нет. Правильно было бы сказать, что все — абсолютно все — революции заканчиваются неким компромиссом. Большевики-первопроходцы закончили ее компромиссом с мелкой буржуазией, включая крестьянство (нэп); а вот сталинщина — это уже совсем другой компромисс. Что Сталин сделал с мелкой буржуазией, хорошо известно, — он «примирился» со старым, дореволюционным чиновничеством, с теми, кто обслуживал прежний режим, включая литераторов, которых он попросту прикормил; он «помирился» со многим из тех, кто в годы гражданской войны сражался на стороне белых (ярчайший тому пример — его знаменитый прокурор Вышинский, у него в ОГПУ и на ОГПУ работали бывшие белые, в том числе эмигранты); его компромисс хорошо виден и на примере церкви: первопроходцы поддерживали то течение, которое считали прогрессивным (обновленцев), и боролись с тем, которое считали реакционным (бывших верных слуг царского режима, которые в гражданской войне поддерживали белых). Сталин сначала всех преследовал, потому что его в принципе не устраивала церковь — как некий параллельный центр притяжения; а потом — в годы ВОВ — помирился именно с той частью, которую первопроходцы считали реакционной (и которая впоследствии многократно это доказала). Первопроходцы заключили компромисс с людьми, которые отстаивали свои нормальные экономические интересы и не очень-то интересовались политикой (если она не мешала им жить); Сталин заключил компромисс с людьми заведомо беспринципными (потому что на службу к нему не шли ни принципиальные красные, ни принципиальные белые), отягощенными не экономическими в обычном смысле слова, а карьерными интересами; но отчасти и «политическими»: сведением счетов, например (это хорошо показал Никита Михалков в фильме «Утомленные солнцем»; я не поклонник Михалкова, но в этом его фильме исторической правды несоизмеримо больше, чем в трактатах, изображающих сталинщину апогеем большевизма). Сталинщина — наш убогий бонапартизм — это не неизбежное следствие революции, а лишь один из возможных постреволюционных компромиссов. Почему восторжествовал именно он — вопрос отдельный. Но лично для мня совершенно очевидно, что печальные дореволюционные традиции и крайне низкий уровень массового образования сыграли в этом далеко-далеко не последнюю роль. Вот только евреи к этому отношения не имеют — потому что и сам Сталин, и многие в его окружении (все эти ворошиловы и прочие куйбышевы) были откровенными антисемитами и в борьбе с оппозицией играли, среди прочего, на антисемитских чувствах тех, у кого они имелись. По поводу борьбы в верхах так и говорили: «В Политбюро жиды бузят».
Вот теперь самое время перейти к еврейскому вопросу
По поводу прессы, которая настраивала общество против власти: я долго напрягал память, но так и не смог вспомнить в дореволюционной России ни одной газеты, которую издавал еврей (если, конечно, не считать газеты социал-демократов, которые редко выходили легально и тираж имели скромный). Можно, конечно, утверждать, что все газеты издавались на еврейские деньги, — вот только как это доказать? Особенно если учесть, что значительная часть легальной прессы была откровенно антисемитской. И почему же это на сторону правительства — только куцый «Правительственный вестник»? Разве не было — всегда — проправительственным «Новое время»? А все эти разноообразные «Ведомости»? А издания «черносотенных» организаций? Я уж не говорю о том, что в годы реакции (как раз после революции 1905 г.) поправели очень многие, и даже кадеты предпочитали не ссориться с властью, не говоря уже об октябристах. И те и другие начали ссориться только в 1916 г., в предчувствии военного поражения, а еще точнее — революции, которой они ох как не хотели! Они хотели изгнания Распутина, отстранения императрицы от участия в государственных делах, на худой конец — на самый худой — смены монарха, но ни в коем случае не свержения монархии; поэтому даже их «ссоры» с верховной властью были весьма осторожными. При этом среди кадетов — обратите внимание — тоже водились евреи...
Вы говорите, что погромы происходили не на территории России, но Вы выбрали те два погрома, которые прогремели на весь мир. А сколько было не прогремевших, не столь масштабных, но в самых разных местах, включая Москву (погромщиками был убит даже один из лидеров кадетской партии — в Москве!)
Вы цитируете Солженицына — о том, что евреи смогли в начале века «занять прочные позиции в самых жизненно важных областях народной жизни»... Но так голословно можно утверждать все что угодно; а вот попробуйте-ка назвать хотя бы одного высокопоставленного чиновника — еврея. Я не нашел. То же и в деловой сфере. Да, на уровне владельца мебельной фабрики кое-кого в начале века отыскать можно; но не более того. Там делали погоду Путиловы, Морозовы, Мамонтовы, Алексеевы, Смирновы, Терещенки и т. д. и т. п. Или иностранцы (обрусевшие и в первом поколении): Гужоны, Нобели и прочие Михельсоны.
Когда Вы говорите, что еврейство сосредоточилось в Речи Посполитой, Вы представляете этих местечковых евреев как некую особую породу, как истинных евреев. На самом деле были страны, где евреям не мешали ассимилироваться (Англия, Франция, Италия, Германия и Австро-Венгрия) и они в значительной своей части ассимилировались еще в 19-м веке (отец Маркса, как известно, был преуспевающим адвокатом, и для Германии даже в начале 19-го века это уже не было чем-то сверхъестественным), — поэтому даже трудно было установить, сколько в этих странах проживало евреев, пока туда не пришли нацисты и не начали определять их количество по длине носа и т. п. А были страны, в которых евреев загоняли в этот замкнутый мир. Таковой всегда была Польша (один из самых громких погромов — Львовский). И вот когда ее разделили, те евреи, что попали в Германию, могли быстро вырваться из местечек и стать полноценными германскими гражданами, адвокатами, университетскими профессорами, предпринимателями и т. д.; а те, что попали в Россию, так и остались местечковыми, не по своей воле. Все, что вы говорите о пробуждении национального самосознания у российских евреев на рубеже веков, убедительно; вот только наблюдалось это явление в России не у одних только евреев, а у многих (в той или иной степени, в зависимости от уровня образования, — у всех) национальных меньшинств. Это отразилось и в политической сфере: на рубеже веков образовалось великое множество национальных политических партий: польских, латышских, литовских, грузинских, армянских... А самыми большими националистами оказались украинцы: у них были и свои национальные эсеры (боротьбисты), и свои национальные социал-демократы и еще целый ряд организаций буржуазно-националистического толка. Вот на этом фоне я не вижу никакой особенной еврейской «пассионарности» (коль скоро вы предпочитаете это слово). Перед всеми национальными меньшинствами встал тогда вопрос: бороться ли за свои национальные интересы против русских или, во всяком случае, отдельно от них, — или бороться вместе с русскими, так сказать, «за вашу и нашу свободу»: не за отмену антиеврейских (антипольских и т. п.) законов, а за такой политический строй, в котором не будет места никаким исключительным законам (и никаким погромам). Первые создавали сугубо национальные партии с программой защиты национальных интересов, вторые вступали в общероссийские. Евреи в этом вопросе оказались не намного более «едины», чем русские: у них была буржуазно-националистическая партия Поалей Цион, была национальная партия социал-демократического толка — «Бунд», и наконец, интернационалисты предпочитали вступать в РСДРП. Эти партии никогда не ходили в обнимку, и в 1917 г. Поалей Цион, Бунд и левое крыло РСДРП (не только большевики, но и меньшевики-интернационалисты во главе с Вашим однофамильцем) оказались враждебно противопоставлены друг другу. Я не вижу на этом политическом ландшафте места для некой «еврейской идеи». Во всяком случае, она могла объединять лишь некоторую часть евреев, в то время как другие евреи с ней боролись, считая ее пагубной для российской государственности, как и всякую националистическую идею.
Некоторые историки считают, что евреи при большевиках играли ту же роль, что немцы при Романовых: они оказались большими государственниками, чем это вообще свойственно русским. Я бы обратил внимание на то, что на руководящих постах у большевиков-первопроходцев (после их прихода к власти) было много представителей и других национальных меньшинств: грузины, поляки, латыши (наиболее образованные из «малых» национальностей) тоже играли не последнюю роль, именно потому, что они переживали аналогичный подъем (среди умеренных меньшевиков самыми популярными оказались два грузина — Чхеидзе и Церетели). Перечисляя евреев, занявших высокие должности, вы забыли о двух важнейших: еврей в России никогда не возглавлял правительство и во главе ЧК-ОГПУ лишь очень недолгое время — в 30-е гг. — находился еврей Ягода. Если Шульгин говорит о «еврейской ЧК» первых революционных лет, то это целиком на его совести. Ему-то уж точно больше понравилось сталинское ОГПУ, — где на второстепенных ролях было много евреев, но именно таких, которым собственное еврейство не мешало проводить сталинскую антисемитскую политику. Именно, именно, Владимир, националистам — в том числе и лично Шульгину — Сталин пришелся по вкусу! Возьмите себе это на заметку: большевикам-первопроходцам он совсем не нравился, не они его к власти привели, а вот националисты его и по сей день любят.
Я в предыдущем письме уже пытался объяснить, почему мне не нравится еврейская тема, почему я считаю, что она лишь уводит в сторону. И вот что мне представляется неубедительным в Ваших рассуждениях о «раскачивании лодки»: у меня создается впечатление, будто во всем виновата та сторона, которая возмущается, а не та, которая вызывает — или провоцирует — это возмущение. С этой точки зрения правящий класс «раскачивал лодку» на протяжении столетий; и во всех странах, где в свое время не были созданы механизмы сдерживания самодурства правящего класса, оно неизбежно приводило к революциям. Наша революция только подтверждает общую закономерность, ровно ничего особенного — по сравнению с другими революциями — в ней не было (на эту тему существует даже специальное исследование — «Анатомия революций»). Вот поэтому, в частности, мне непонятно, почему во всех революциях решающую роль играли экономические и политические причины, а в нашей ее должны играть евреи, — словно никаких экономический, политических, социальных проблем у нас не было. Марксистский взгляд на исторический процесс из революций извлекает простой и ясный урок: не надо доводить общество (народ) до исступления. Это очень полезный урок для всех правителей (и правящих классов). А какой урок можно извлечь из «еврейской пассионарности»? Изгоните всех евреев — и можете самодурствовать, сколько душе угодно, никто против вас не взбунтуется? Во-первых, не верю; а во-вторых — не нравятся мне такие уроки. Это похоже на новолиберальное: запретите «коммунизм» — и все сразу образуется. Не образовалось.
Жду Ваших возражений!
Добрый день еще раз, Владимир!
Уже отправив Вам письмо, я обнаружил, что не откликнулся на некоторые важные места в Вашем послании (к сожалению, у меня проблемы с Интернетом — не грузится, и никак не удается отправить Вам это письмо).
1. Вы упрекнули меня в том, что я не воспринял Ваши слова о «расстрельных списках». Я уже не говорю о том, что Шульгин не самый беспристрастный автор, но если он публикует список, это же никоим образом не доказывает, во-первых, что большевики расстреливали людей по этому списку, а во-вторых, что расстреливали их за принадлежность к дореволюционному Клубу русских националистов. Если все они, как и сам Шульгин, в годы гражданской войны оказались в стане белых (а где еще они могли оказаться с таким образом мыслей?) или активно сотрудничали с ними, то и расстреливали их, надо полагать, за это. И Шульгина расстреляли бы, если бы он попал в ЧеКа, — и уж точно не за то, что до революции он состоял в некоем клубе, о котором большевики могли и вовсе ничего не знать! В глазах большевиков у него были куда более тяжкие грехи, чем этот клуб.
2. Когда Вы пишете, что «у русских могли оставаться хоть какие-то сдерживающие мотивы (хотя бы общепринятое православное воспитание)», хочется спросить: неужели Вы никогда ничего не читали о зверствах белых и казаков? Ведь об этом можно прочесть и у Шульгина, об этих «подонках», у которых никаких сдерживающих мотивов не оказалось. А о зверствах «зеленых» — ничего не слышали? А кто такие были эти «зеленые»? Обыкновенные русские мужики. О зверствах русских православных крестьян можно прочесть и у Бунина в «Окаянных днях»; но Бунин был честнее Шульгина, он и задним числом не списывал все зверства гражданской войны на евреев.
Вы вспомнили, что вскоре после переворота ВЦИК возглавил еврей Свердлов, но как будто забыли, что Свердлов умер в начале 1919 г. и председателем ВЦИКа стал русский крестьянин Калинин, — кому от этого стало легче?
На еврея Урицкого, прежде чем он был убит, поступила жалоба в Москву: дескать, слишком «мягкотел» и для своей работы не годится. Когда на смену ему пришел русский Комаров, никому мало не показалось. Вы вспомнили, что Наркомат по военным и морским делам возглавил Троцкий, но во-первых, это случилось лишь в марте 1918, а в октябре 1917 г. его возглавили три украинца: Антонов-Овсеенко, Дыбенко и Крыленко. Кстати, в правительстве, созданном в октябре 1917 г. еврей вообще был только один — Троцкий; да и в впоследствии их было не много. Главкомом сначала был латыш Вацетис, а в середине 1919 г. стал русский С. Каменев. Можно очень долго перечислять русских офицеров (в том числе и генералов, и адмиралов), добровольно перешедших после Октября на службу к большевикам... К чему я все это говорю? Те, кому очень хочется доказать «еврейский характер» русской революции (а таковых с самого 1917 г. был легион, и Солженицын их всего лишь повторяет, не открывая ровно ничего нового), очень тенденциозно подбирают факты, преувеличивая значение одних и вовсе забывая другие.
Вы вспомнили убийства, совершенные евреями, и совершенно забыли знаменитого русского террориста Савинкова, — к которому можно прибавить еще многих и многих столь же русских и православных... Ведь когда-то, во времена «Народной воли», терроризм в России вообще был исключительно русским: евреи и прочие национальные меньшинства еще не проснулись...
3. Влияние евреев, пишете Вы (как я понимаю, с подачи Солженицына), было «сильным, если не определяющим среди кадетов, эсеров, других социал-демократов»... Давайте все-таки не будем забывать таких деятелей, как Милюков, Шингарев, Набоков, Родичев и т. п., — они определяли лицо кадетской партии, а не те относительно немногочисленные евреи, которые в ней состояли. Давайте не будем забывать, что партию эсеров возглавлял русский Чернов, лидером правого крыла был Авксентьев, а лидером левого — не менее русская Спиридонова (а главным террористом после разоблачения Азефа стал Савинков). Действительно много евреев было среди социал-демократов; но и всех прочих национальных меньшинств было несоизмеримо больше, чем в других партиях. Я, например, среди известных эсеров не помню ни одного грузина, ни одного поляка или латыша, а среди социал-демократов — устанешь перечислять (при этом грузины в целом тяготели к меньшевикам, а поляки и латыши — к большевикам). Надо ли объяснять, почему национальным меньшинствам социал-демократия оказалась ближе?
В конце 80-х—начале 90-х годов многие исследователи советской истории приводили некоторые теоретические мысли К. Маркса и Ф. Энгельса насчет преждевременного взятия власти радикальной революционной пролетарской партией.
В письме к Ведемейеру от 12 апреля 1853 года Энгельс писал:
Мне кажется, что из-за беспомощности и вялости всех остальных партий в одно прекрасное утро наша партия (партия немецких коммунистов) будет вынуждена взять власть, чтобы проводить, в конце концов, то, что не отвечает непосредственно нашим интересам, а отвечает общереволюционным и мелкобуржуазным интересам: таким образом, побуждаемыми пролетарскими массами и связанные своими собственными, в большей или меньшей степени ошибочными толкованиями и в большей или меньшей степени страстно выдвигаемыми в партийной борьбе декларациями и планами, мы будем вынуждены делать коммунистические эксперименты и прыжки, для которых, сами лучше всего знаем, что не время. При этом мы потеряем головы — будем надеяться, только в физическом смысле, — наступит реакция и до того, как мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, начнут считать нас не только чудовищами, что было бы нам безразлично, но и глупцами, что в значительной мере хуже…»
К. Маркс за 3 года до этого писал («Крестьянская война в Германии», 1850):
Самым худшим из всего, что может предстоять вождю крайней партии, является вынужденная необходимость обладать властью в то время, когда движение еще недостаточно созрело для господства представляемого им класса и для проведения мер, обеспечивающих это господство. То, что он может сделать, зависит не от его воли, а от того уровня, которого достигли противоречия между различными классами, и от степени развития материальных условий жизни, отношений производства и обмена, которые всегда определяют и степень развития классовых противоречий. То что он должен делать, чего требует от него его собственная партия, зависит опять-таки не от него самого, но также и не от степени развития классовой борьбы и порождающих ее условий; он связан уже выдвинутыми им доктринами и требованиями, которые опять-таки вытекают не из данного соотношения общественных классов и не из данного, в большей или меньшей степени случайного, состояния условий производства и обмена, а являются плодом более или менее глубокого понимания им общих результатов общественного и политического движения. Таким образом, он неизбежно оказывается перед неразрешимой дилеммой: то, что он может сделать, противоречит всем его прежним выступлениям, его принципам и непосредственным интересам его партии; а то, что он должен делать, невыполнимо. Словом, он вынужден представлять не свою партию, не свой класс, а тот класс, для господства которого движение уже достаточно созрело в данный момент. Он должен в интересах самого движения отстаивать интересы чуждого ему класса и отделываться от своего класса фразами, обещаниями и уверениями в том, что интересы другого класса являются его собственными. Кто раз попал в это ложное положение, тот погиб безвозвратно».
То есть понятно, о чем идет речь.
И понятно, почему в 1917 году социалистические партии шли на сотрудничество с либеральными, почему Советы сразу же декларировали поддержку Временного правительства.
В этом смысле позицию Ленина нельзя трактовать иначе как «бланкизм». Причем эта трактовка известна задолго до революции 1917 года, в 1917 году эти споры по поводу взятия власти между социал-демократами усилились. Однако, судя по всему, Ленина интересовала власть как таковая, как точка приложения сил. Он никак не мог отказаться от власти и сделал все от него зависящее, чтобы взять власть.
Троцкий, как и Ленин, много размышлял над проблемой прихода к власти в стране, совершенно не готовой к пролетарской революции. Не готовой по уровню развития промышленности и степени индустриализации. По месту в стране пролетариата. По зрелости самого пролетариата (в большинстве своем — вчерашних крестьян).
Вот мы с вами пережили «введение демократии». Без объективных предпосылок: без опыта демократии и опыта самого простого самоуправления, без опыта работы независимых общественных организаций, без специальных политических институтов, которые поддерживают разделение властей и реальную сменяемость власти, без экономической независимости субъектов — демократия осталась только красивой декларацией. Теперь это тоже ругательное слово.
То что казалось простым, оказалось сложным.
Вот что я когда-то вычитал у Троцкого:
…День и час, когда власть перейдет в руки рабочего класса, зависит непосредственно не от уровня производственных сил, а от отношений классовой борьбы, от международной ситуации, наконец, от ряда субъективных моментов: традиции, инициативы, боевой готовности…
В стране экономически более отсталой пролетариат может оказаться у власти раньше, чем в стране капиталистически передовой… Представление о какой-то автоматической зависимости пролетарской диктатуры от технических сил и средств страны представляют собой предрассудок упрощенности до крайности «экономического» материализма.
Русская революция создает, на наш взгляд, такие условия, при которых власть может (при победе революции — должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть свой государственный гений…» («Итоги и перспективы», сборник работ 1906 года, издан в 1919 году)
До этого момента Ленин и Троцкий вполне согласны друг с другом. Далее теоретические воззрения Троцкого и Ленина расходились. Ленин, признавая преждевременность взятия власти пролетариатом на этапе буржуазно-демократической революции, находил выход из этого противоречия в политике «самоограничения» пролетариата, в лозунге «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства».
На историческом заседании II съезда Советов Ленин громогласно заявил: «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась!»
Он выдвинул лозунг «диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства».
Но рассуждая теоретически: а что такого в беднейшем крестьянстве, что он, как и пролетариат, становится «передовым» классом?
Троцкий говорил иное:
«Политическое господство пролетариата несовместимо с его экономическим рабством. Под каким бы политическим знаменем пролетариат ни оказался у власти, он вынужден будет встать на путь социалистической политики…
…Здравая политика заставит пролетариат приобщить к власти влиятельных вождей мещанства, интеллигенции и крестьянства. Весь вопрос в том, кто даст содержание правительственной политике, кто сплотит в ней однородное большинство? … участие пролетариата в правительстве и объективно наиболее вероятно, и принципиально допустимо лишь как доминирующее и руководящее участие. Можно, конечно, назвать это правительство диктатурой пролетариата, крестьянства и интеллигенции, или, наконец, коалиционным правительством рабочего класса и мелкой буржуазии. Но все же останется вопрос: кому принадлежит гегемония в самом правительстве и через него — в стране? И когда мы говорим о рабочем правительстве, то этим мы отвечаем, что гегемония будет принадлежать рабочему классу.
Под каким бы теоретическим знаком пролетариат ни стал у власти, он не сможет сейчас же, в первый же день, не столкнуться лицом к лицу с проблемой безработицы. Вряд ли ему в этом деле сильно поможет разъяснение разницы между социалистической и демократической диктатурой. Пролетариат у власти должен будет в той или другой форме …взять немедленно обеспечение безработных за государственный счет. Это, в свою очередь, вызовет могучий подъем экономической борьбы в целую эпопею стачек: все это мы в малом размере видели в конце 1905 года. И капиталисты ответят тем, что они ответили тогда на требование 8-часового рабочего дня: закрытием фабрик и заводов… Что сможет сделать рабочее правительство перед лицом закрытых фабрик и заводов? Оно должно будет открыть их и возобновить производство за государственный счет. Но ведь это же путь к социализму…» (статья периода 1907-10 гг. «Наши разногласия» в книге «1905», 1922 г.)
«…Каждый новый день будет углублять политику пролетариата у власти и все более и более определять ее классовый характер. И вместе с тем будет нарушаться революционная связь между пролетариатом и нацией, классовое расчленение крестьянства выступит в политической форме, антагонизм между составными частями будет расти в той мере, в какой политика рабочего правительства будет самоопределяться и из общедемократической становиться классовой…
…Но как далеко может зайти социалистическая политика рабочего класса в хозяйственных условиях России? Можно одно сказать с уверенностью: она натолкнется на политические препятствия гораздо раньше, чем упрется в техническую отсталость страны. Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное господство в длительную социалистическую диктатуру…
…Предоставленный своим собственным силам, рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется от него. Ему ничего другого не останется, как связать судьбу своего политического господства и, следовательно, судьбу всей российской революции с судьбой социалистической революции в Европе… С государственной властью в руках, с контрреволюцией за спиной, с европейской реакцией перед собой, он бросит своим собратьям во всем мире старый призывный клич, который будет на этот раз кличем последней атаки: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» («Итоги и перспективы»).
Конечно, это не марксизм. И Ленину и Троцкому далеко до Маркса по глубине анализа и, так сказать, интеллектуальной честности.
Но конечно, энергичному лидеру невозможно ограничить себя в деле взятия власти. Ленин и Троцкий верили в возможность выйти из теоретически сложного (даже безвыходного) положения.
Можно себе представить, что далеко не все понимали, в чем опасность преждевременного взятия власти, в чем проблема, вставшая перед большевиками. Аргументы меньшевиков выглядели заумью. Власть — вот она, руку протяни. Большевики были революционерами, людьми дела, а не теоретиками. Разве могли они предполагать, что социализм и смена общественно-экономической формации — это очень непросто?..
А если вспомнить, какие аргументы разводили порознь революционных и легальных марксистов, большевиков и меньшевиков — какие «нюансы теории» после этого могут обсуждаться революционерами?!
И. Джугашвили в статье «Коротко о партийных разногласиях» (в июле 1905 года) писал так: «…в нашей партии выявились две тенденции, тенденция пролетарской стойкости (большевики) и тенденция интеллигентской шаткости (меньшевики)…»
Короче, большевики «протянули руку» и взяли власть. Можно даже отметить, что для Ленина было принципиально захватить власть перед открытием II съезда Советов. «Правые» в большевицкой партии тормозили подготовку к вооруженному восстанию. Ленина поддержал Троцкий («…и не было лучшего большевика…»).
В итоге, большевики совершили государственный переворот, в ответ лидеры других социалистических партий покинули Советы, а большевики сформировали собственное советское правительство.
Ну и что?
Вернемся к выкрику Ленина «Есть такая партия!»: учреждение нового советского строя означало взять на себя ответственность за сохранение правопорядка, за руководство экономикой, обеспечение продовольствием и топливом (шел октябрь—ноябрь), а также за проведение социальных реформ и выход России из войны.
М. Володарский говорил на большевицком совещании в начале октября 1917 года: «Власть взять еще мало… Мы должны знать, что встав у власти, нам придется понизить заработную плату, увеличить количество выходов на работу, придется ввести террор…» (цитата по книге А. Рабиновича «Большевики приходят к власти»).
Таким образом, сразу встает первая проблема: большевицкая партия должна потерять свою тесную связь с массами, должна потерять свой демократизм, свойственный ей в 1917 году. Потому что она становится партией порядка. А наводить порядок в стране, охваченной стихией революции — хлопотно, кроваво и антидемократично. Партия должна перестать чутко реагировать на мнение большинства народа.
В итоге большевики пришли к отказу от любых форм представительства (так как через все щели народовластия лезла «мелкобуржуазная стихия»). Все общественные и политические организации стали «пристяжными ремнями» партии, то есть не более чем ширмой: Советы, профсоюзы, комбеды, пролеткульт. Партия заняла место «руководящей и направляющей силы» (как записали много позже в Конституции 1977 года).
Более того, «мелкобуржуазная стихия» проникала и в саму партию. Не помогали никакие «чистки».
Все закончилось резолюцией Х съезда о запрете фракций. В принципе демократического централизма победил последний (интересно, сколько раз Ленин до Х съезда практически действовал против демократического централизма — и в 1917 году, и в дни вооруженного восстания, и в вопросе Брестского мира?..).
Второе: столкновение со сложными проблемами огромной страны — кто и как их будет решать?! Так реанимирован был государственный аппарат — разбитый или не разбитый, новый или обновленный, в условиях все возрастающих административных функций он креп и рос, как на дрожжах. Так сформировался целый слой, который в конце концов приобрел характер социального класса.
В своих последних работах (а их можно читать, в сущности, по порядку) Ленин только и говорил о негодности государственного аппарата.
«О кооперации» (январь 1923): «Перед нами являются две главные задачи, составляющие эпоху. Это — задача переделки нашего аппарата, который ровно никуда не годится и который перенят нами целиком от прежней эпохи… Вторая наша задача состоит в культурной работе с крестьянством…»
«Как нам реорганизовать Рабкрин» (январь 1923): «Наш аппарат, за исключением Наркоминдела, в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям…»
«Лучше меньше, да лучше» (март 1923): «Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его…»
Немало стрел против бюрократизма выпустил Н. И. Бухарин.
Но отчего-то эти «марксисты» совершенно отказывались видеть «классовую суть» явления, слепо повторяли и повторяли как заклинание: «диктатура пролетариата», «диктатура пролетариата».
Даже в декабре 1927 года Бухарин, этот «видный марксист», в статье «Культурные задачи и борьба с бюрократизмом» писал, как о мере борьбы с бюрократизмом — стирание граней между управленцами и управляемыми, между «массой» и «кадрами» и далее повторял весь энгельсовский бред про стирание границ между умственным и физическим трудом и даже ленинский лозунг про «каждую кухарку, которая должна управлять государством»!
Земельный вопрос — большевики, конечно, приняли Декрет о земле. Но разве они сами были удовлетворены этим своим решением? Как известно, это был эсеровский декрет. И сами большевики именно в этом земельном, крестьянском вопросе, уже в 1918-1920 годах погрязли в самых страшных ошибках. Обобществление земли (восстановление помещичьего землевладения без помещиков) началось уже весной 1918 года.
Или вот кузнец из платоновского «Чевенгура» сокрушался:
«Мудреное дело: землю отдали, а хлеб до последнего зерна отбираете; да подавись ты сам такой землей!»
При этом большевики в процессе захвата власти возбудили против себя такие силы по всей России, что полномасштабная гражданская война стала неизбежной.
Как ни странно, все политические силы, например, кадеты с эсерами и меньшевиками (мне больше нравится современное слово «социал-демократ»), могли мирно уживаться рядом друг с другом — все, кроме большевиков.
Вот что вспоминал один из лидеров большевиков Н. А. Угланов: на следующий день после приезда Ленина в Петроград 4 апреля 1917 года состоялось собрание всех российских социал-демократов, на котором он выступил с изложением своих Апрельских тезисов.
«<Первым по докладу В.И. выступил Церетели. В своей речи Церетели, повернувшись в сторону В.И., сказал: как ни непримирим В.И., но я уверен, что мы помиримся. Сидевший в журналистской ложе В.И. быстро встал и громко крикнул: НИКОГДА…
Затем выступил покойный тов. Гольденберг (Мешковский), который также держал речь против т. Ленина. Тов. Гольденберг ударил кулаком по трибуне и крикнул — я утверждаю, что царивший тридцать лет мир среди демократии, сегодня здесь нарушен и здесь сегодня Лениным водружено знамя гражданской войны. — При последних словах т. Гольденберга В.И. быстро встал и крикнул: ВЕРНО, ПРАВИЛЬНО» («О В.И.Л. (в период 1917-22 гг.)», январь 1925).
Самый яркий эпизод в этом отношении — разгон Учредительного собрания. Именно он привел к окончательной ликвидации двоевластия, и именно он показал со всей определенностью, что большевикам и Ленину не по пути ни с кем в России (союз с «левыми» эсерами, как известно, был слишком краток и чисто внешним). Монополия на власть, монополия на истину — чистый бланкизм и доктринёрство.
Потому что как ни говорил в 1917 году Ленин о том, что взятие власти большевиками необходимо чтобы завершить буржуазно-демократическую революцию, на самом деле логика взятия власти привела к «введению социализма». Существует достаточно доказательств, что большевики начали «введение социализма», как они это понимали (а что они на самом деле в этом понимали?..), практически сразу после переворота.
И конечно, в деле «введения социализма с завтрева» большевикам трудно было найти попутчиков…
Все действия большевиков порождали гражданскую войну. А все усилия как либеральных, так и социалистических партий любыми способами избежать гражданской войны пошли прахом.
А уж какая «демократия» выпестовалась в ходе гражданской войны — мы знаем. Советский историк М. Н. Покровский писал впоследствии, что большевики с фронтов возвращались военными коммунистами. «Начался период милитаризации… Что соблазняло и увлекало нас в этом угаре милитаризации?.. Во-первых, к этому времени уже определенно выяснилось, что рабочая революция на Западе запаздывает… Приходилось создавать это социалистическое хозяйство, которое в первый, «пацифический», период мыслилось в общеевропейском плане… Это с одной стороны. С другой — быстрота ликвидации белых фронтов… порождало надежду, что дело пойдет так же быстро и в хозяйственном строительстве, стоит только пустить в ход военные приемы…»
Вершиной военного коммунизма (не как всем известного строя, а как стиля мышления) стал IX съезд РКП (б). Когда в СССР хотели ругать Троцкого, вспоминали именно его доклад по хозяйственному строительству на этом съезде. Я тут перечитал политический отчет Ленина на съезде, а затем беседу с американским корреспондентом газеты «The World» в феврале 1920 года — то же самое.
Ленин говорил корреспонденту:
«Благодаря изумительным подвигам Красной армии, уже началось восстановление народного хозяйства. В настоящее время часть этой армии превращена в трудовые армии; это необыкновенное явление стало возможным только в стране, которая борется за высокий идеал…»
Сталин в это же время стал председателем Украинского совета трудовой армии, созданной на основе воинских частей Юго-Западного фронта.
Что думал по всему этому поводу «народ», мы знаем очень мало. Народ всегда безмолвствует. За него говорят какие-нибудь отдельные личности, отщепенцы, так сказать, народа. Зато известно, что конец 1920 года ознаменовался не меньшим социально-экономическим кризисом, чем в 1917 году.
Сохранять тесную связь с массами в условиях крайнего социально-экономического кризиса правящей партии невозможно. Кронштадтский мятеж, волнения среди самого что ни на есть пролетариата, крестьянские восстания — это, конечно, «обратная связь» с массами, но уж точно не демократия.
Все закончилось (и началось кое-что новое), как вы помните, предложением Троцкого о «перетряхивании» и «огосударствлении» профсоюзов в ноябре 1920 года. Сам Троцкий, назначенный наркомом путей сообщения, настаивал на военно-репрессивных мерах в отношении работников транспорта, для чего было необходимо «заручиться поддержкой» профсоюзов работников транспорта (Цектрана).
Мне в этой связи было очень интересно перечитывать историю прихода большевиков к власти, особенно в части предложений Л. Г. Корнилова в августе 1917 года для восстановления порядка в стране: военное положение на транспорте, на военных производствах…
Ну и к чему большевики привели Россию?
В журнале «Вопросы истории» (№ 4 за 1989 год) были опубликованы воспоминания И. Врачева, касающиеся работы Х съезда: на квартире А. Серебрякова состоялось фракционное заседание сторонников Троцкого (первое и последнее), на котором присутствовали Андреев, Дзержинский, Смилга, Яковлева и другие. Троцкого в Москве не было — он был занят Кронштадтом. Совещание было созвано для обсуждения кандидатур в члены ЦК партии, которых потом можно было бы рекомендовать съезду.
После того, как кандидатом в члены ЦК был выдвинут Дзержинский, он взял слово: «Товарищи, вы называете мою кандидатуру в члены ЦК, вероятно, имея в виду, что я буду продолжать работать в качестве председателя ВЧК. А я не хочу, а главное — не могу там больше работать. Вы знаете, моя рука никогда не дрожала, когда я направлял карающий меч на головы наших классовых врагов. Но теперь наша революция вступает в трагический период, во время которого приходится карать не только классовых врагов, а и трудящихся — рабочих и крестьян — в Кронштадте, в Тамбовской губернии и в других местах. Вы знаете, товарищи, что я не щадил своей жизни в революционной борьбе, боролся за лучшую долю рабочих и крестьян. А теперь их приходится репрессировать…»
Х съезд обозначил полный поворот в политике партии — во «внешней» политике партии. Но что началось в самой партии?..
Партийный централизм окончательно победил партийную демократию. Аппаратная борьба стала главной. Воцарил «вождизм» (в Германии он позже получил название «фюрер-принцип»).
А в аппаратной работе, в представлении интересов нового класса-слоя бюрократии (пусть это была советская бюрократия, в которой верховное положение заняли партийцы) вскоре оказалось, что Сталину не было равных.
Никакие попытки вернуться к внутрипартийной демократии ни к чему не привели. Противостоять утвердившейся власти бюрократии было уже невозможно.
Я тут перечитал свои материалы к ненаписанному этюду «Новый курс Троцкого» и очень жалею, что не написал его тогда.
Но я думаю, вы владеете информацией по дискуссии 1923 года. И знаете, какие «методы» привели к поражению троцкистской оппозиции. Но что это меняет в истории? Победителей не судят, а побежденных наказывают.
А главное, устрой Троцкий новую революцию против аппарата и приди он к власти в 1923–24 году, что бы это изменило принципиально? С точки зрения технической невозможности построить социализм в отдельно взятой стране — опять «коммунистические прыжки и ужимки», работа Коминтерна на коммунистическую революцию и так далее…
Нужна индустриализация через директивное управление промышленностью (и всем хозяйством) — это в экономике. Я тут увлекся чтением предложений Троцкого 1922–23 годов по реорганизации управления экономикой. Выглядит внешне симпатично — куда веселее сталинской пятилетки. Но ведь принцип остается тем же.
Политически — что будет в партии, во-первых, и как обеспечить народовластие, то есть связь партии с беспартийными массами, во-вторых? Я вижу здесь опять же тупик.
А что будет с идеологической работой? Возможна ли некоммунистическая печать? (Без нее никакого народовластия быть не может.) Помнится, Ленин крайне возбудился насчет издания эсером Масловым книги про крестьянское хозяйство в 1921 году. Разве Троцкий лучше? Ведь никто не позволял подвергнуть сомнению лозунг «диктатуры пролетариата», который при том пролетариате не что иное как занавес диктатуры «от имени и по поручению».
Государственный капитализм гораздо хуже обычного, «негосударственного», потому что опирается на мощь государства, с которым не могут бороться никакие профсоюзы. При сильном государстве не может быть сильного общества. Сильное государство — это сильная бюрократия. Неограниченная или ограниченная чем-либо и как-либо — но в сильном государстве других правящих классов быть не может. Всё остальное лозунги.
Вообще, как вы видите альтернативу Троцкого?
Да, это была бы другая Россия. Но лучше ли?
И причем здесь социализм?..
При социализме отчуждение человека от своего труда должно преодолеваться (это если совсем уже влезть в теоретические дебри), тогда как все большевицкие деяния вели к усилению отчуждения. Производство пожирало человека, а не наоборот. Угар революции и гражданской войны — плохое оправдание тому что произошло, потому что теоретически они — составной элемент большевицкой модели перехода к социализму.
Помните теоретический спор между Бухариным и Лениным насчет лозунга «государственный капитализм»? И помните аргументы Бухарина: у нас не может быть госкапитализма, потому что у нас — «диктатура пролетариата»?
Ленин и Троцкий, в конце концов, пришли к желательности, максимум, развития госкапитализма. Как ступеньки к развитому социализму в конкретных условиях России. А между тем все это опять же «ужимки» людей, попавших «в ситуацию». Теорией социализма здесь и не пахнет.
Повторюсь: социализм должен преодолевать отчуждение, уменьшать его. Большевики на этот путь даже не становились. И я не вижу, чтобы в этом смысле Троцкий до своего отстранения от власти чем-то завидно отличался от других большевиков. Тема преодоления отчуждения до опять же определённого момента ими не поднималась. Не только в экономике (что очень важно), но даже в политике: отчуждение народа от им же завоёванной власти. Выступление от имени пролетариата не есть выступление пролетариата.
А далее — дело техники…
Как было ясно с самого начала, в 1917 году в России социализм был технически невозможен. В итоге большевицкий переворот завершился провалом. Его творцы один за одним в недоумении вычеркивались из партии, затем из жизни.
Большевицкий переворот в 1917 году — это:
наихудший выход из Первой мировой войны;
международная изоляция России на долгие годы (кроме того, международная политика Советского государства привела к поражению рабочего движения во многих странах, откату вправо и победе фашистских и полуфашистских режимов во многих европейских странах);
хаос и окончательный развал экономики; в 1933 году Сталин вспоминал «некоторые факты из жизни рабочих в 1918 году, когда целыми неделями не выдавали рабочим ни куска хлеба, не говоря уже о мясе и прочих продуктах питания. Лучшими временами считались тогда те дни, когда удавалось выдавать рабочим Ленинграда и Москвы по восьмушке фунта черного хлеба и то наполовину со жмыхами. И это продолжалось не месяц и не полгода, а целых два года…» (цитата по Ю. В. Емельянову);
позднее начало восстановление народного хозяйства (по сравнению с развитыми странами), так что требовало постоянно их догонять, то есть «вытаскивать себя за волосы из болота»;
колоссальные человеческие потери, как за счет террора (Красного, Белого, «зелёного») и гражданской войны, так и за счет развала экономики (голод и болезни), а также раскол общества и уход большой (во многом, мыслящей) части страны на Запад;
формирование самостоятельного слоя-класса бюрократии, ликвидация любых форм народовластия (а без него длительное забвение политической культуры народовластия отбросило нашу страну в XIX век; нам незнакомо даже земство, и посейчас предпринимаются какие-то жалкие попытки реанимировать «местное самоуправление»);
остановка развития социалистической мысли, дискредитация социализма.
Вот если бы большевики, выполнив буржуазно-демократическую часть революции, на этом остановились! Но это были бы не большевики, а диалектика готовности страны к социализму казалась им слишком сложной и заумной.
Ну, раз это субъективно невозможно, пусть тогда большевики проиграли бы и были отстранены от власти!
Или даже бросили строить социализм после введения нэпа. Термидор — не худший вариант в данных условиях.
А так их «коммунистические прыжки и ужимки» уже после того, как все стало ясно, сделали из них чудовищ и глупцов…
Теоретические заслуги Ленина — в открытии сложности перехода к социализму, в открытии многоукладности экономики и связанных с этим проблем (на это обращал внимание С. Платонов). Но как верно писал М. Горький в 1917 году, все эти «открытия» были сделаны «на шкуре российского пролетариата и его кровью».
И потом, кто востребовал эти открытия?
М. С. Горбачев на Пленуме ЦК в июне 1987 года говорил:
«Главный вопрос в теории и практике социализма — как на социалистической основе создать более мощные, чем при капитализме, стимулы экономического, научно-технического и социального прогресса, как наиболее эффективно соединить плановое руководство с интересами личности и коллектива…»
Ну и к кому теперь этот вопрос?
Социализм, как его понимали в ХХ веке, оказался наименее возможен в странах наиболее развитого капитализма (Великобритания, США). Возможно, имеет смысл пересмотреть законы перехода к социализму, теоретические посылки необходимости социализма и вообще его трактовку.
Скорее всего, «строить социализм» невозможно. Он созидается сам собой, причем на этом пути много этапов. «Строить социализм» — глупость и большевизм. Это как «строить капитализм», «строить феодализм» — как будто кто-то нарочно что-то строил, «созидал», так сказать, «феодальные путы» или «товарное производство» и «прибавочную стоимость»…
Надо просто развивать экономику. Надо заниматься просвещением, развивать культуру, в том числе политическую, развивать самоуправление во всех областях. И главное: забыть о всяком «строительстве социализма». Любое насилие, любой рецидив гражданской войны — это усиление отчуждения.
С точки зрения большевиков, это пошлость оппортунизма. Но это, мне видится, самый правильный и реальный путь куда бы то ни было. Если социализм существует, то это и есть путь к социализму, коммунизму и далее-далее вперёд.
А теперь, после большевизма, слово «социализм» притёрлось, полностью дискредитировано. Кто в России занимается теорией социализма? Да и зачем?..
Зачем всё это было? Неужели только для того чтобы выполнить в 1917 году буржуазно-демократические требования революции, выйти из войны и решить земельный вопрос?
Или, как я уже писал вам, дело заключается в смене лиц во главе государства?
Любое разрушение государства воспроизводит его снова, никакого выигрыша при этом не происходит. Россия же в революциях просто потеряла время, которое потом "пришлось догонять за два-три года (иначе нас сомнут)"... И получилась та же бюрократия, самодовольная и наглая. Таким образом, революция — просто повышение "вертикальной мобильности" (в терминологии Питирима Сорокина) на короткий промежуток времени. Многие в революции нашли себя. Многие себя потеряли... Но выиграла ли страна в таких событиях — вопрос. И как нам относится к самому феномену революции? Разве что мы пытаемся в революции найти себя? Я-то точно нет.
Я тут вычитал прелестный пример из жизни Троцкого в книге Ю. В. Емельянова. Речь идёт о конце XIX века и первом опыте революционной деятельности.
«Бронштейну пришлось много учиться, прежде чем он стал кумиром массовых аудиторий. Эта учеба началась в Николаеве. Свои первые уроки он получил от рабочего И. А. Мухина, который был старше Лейбы на 10 лет и, по словам последнего, казался ему стариком.
Объясняя Бронштейну свой метод пропаганды среди сектантов, Мухин говорил: «Евангелие для меня в этом деле, как крючок. Я с религии начинаю, а перевожу на жизнь. Я штундистам на днях на фасолях всю правду раскрыл». — «Как на фасолях?» — «Очень просто: кладу зерно на стол — вот это царь, кругом еще обкладываю зерна: это министры, архиереи, генералы, дальше — дворянство, купечество, а вот эти фасоли кучей — простой народ. Теперь спрашиваю: где царь? Он показывает в середку. Где министры? Показывает кругом. Как я ему сказал, так он мне и говорит. Ну теперь постой… Тут я, значит, рукой все фасоли и перемешал. А ну-ка покажи, где царь? Где министры? Да кто ж его, говорит, теперь узнает? Теперь его не найдешь… Вот то-то, говорю, и есть, что не найдешь, вот так, говорю, и надо все фасоли перемешать».
Спустя несколько лет после 1917 года — года «перемешивания фасолей» — в России имелся «новый царь», «новые министры» — народные комиссары, «новое дворянство» — члены большевицкой партии. Разрушение сословных перегородок и перемешивание фасолей — вот революция.
Но после этого перемешивания — к которому большевики, возможно, имеют далеко не самое прямое отношение, — все вернулось на круги своя, только в наихудшем варианте и через страшные испытания.
Вот почему я ищу альтернативы большевикам.
К революции привел продовольственный кризис в Петрограде. Далее началось стихийное движение, в котором проявилось недовольство продолжающейся войной.
Был ли продовольственный кризис случайным или инспирированным — суть даже не в этом. Скоро выяснилось, что правлением Николая II недовольны очень многие, включая высший генералитет. Нечто подобное произошло тогда же (или чуть раньше) в Германии, где от трона (только неофициально) был отстранен Вильгельм II, а власть была сконцентрирована в руках военных (Гинденбург, Людендорф).
Я писал вам, что смена монарха многое могла изменить в России. Петр I и II, Анна Иоанновна и Елизавета Петровна, Павел I и Александр I, Николай I и Александр II, Александр III и Николай II — все это совершенно разные эпохи. Вот Николай с верой в свое богопомазание и его «королева» — оплоты реакции, суть ничегонеделания — довели страну «до ручки». Но любое изменение общественной атмосферы могло многое изменить. Централизованная власть создаёт как бы магнитное поле, в котором движутся люди в определённом направлении и с определённым смыслом.
Смена монарха и изменение «характеристик» магнитного поля могла привести к мобилизации совсем других людей. Вы писали, как Николай II не мог найти достаточного числа толковых управленцев — да, он не мог. Но вы ведь сами знаете, кто такой был Николай. И скольких он оттолкнул от себя, потому что умны, прозорливы и предлагают какую-то либеральщину…
То есть я не могу сказать, что все было так безнадежно. Потенциал любого строя достаточно велик. Потенциал монархии в России, как выяснилось при Сталине и его преемниках, не был исчерпан.
Воцарение Михаила — это умозрительная альтернатива. Михаил, как и Николай, отрёкся от престола, то есть не взял на себя ответственность. Так завершилась история династии Романовых и Российской империи.
Но если и была «силовая» альтернатива большевикам, это — генералитет. Отказ от монархии лишил многие правые силы стержня. Я совсем не знаю Михаила, но это, может, и не важно. Важно, что монарх в Смутные времена — это знамя. Знамя правых. Этого знамени правым не хватило.
Революция 1917 года (февральская буржуазно-демократическая) и свержение монархии оказались, в определенном смысле, неожиданностью для всех политических партий. Если бы либеральные и социалистические партии готовились к падению монархии и формированию кабинета, они бы знали ответы на насущные вопросы.
А таких вопросов было несколько:
- во-первых, вопрос о земле: Как развязать туго завязанный узел в деревне? Как цивилизованно развести интересы помещиков и крестьян? Где взять деньги на земельную реформу и как не спровоцировать в деревне гражданскую войну? Конечно, Гордиев узел проще разрубить, чем развязать. Но разве это решение проблемы? Разбирать разрубленный узел, как показали большевики — тоже проблема.
- во-вторых, вопрос о войне: в войне на истощение первой «истощилась» Россия (за ней через год последовали Австро-Венгрия и Германия). Как снять с России непосильный груз (при той зависимости от Англии и Франции)? Как освободить транспорт от воинских перевозок, с тем чтобы срочно направить его на решение хозяйственных нужд и продовольственного кризиса? Как вернуть людей из окопов и начать восстанавливать экономику?
За несколько месяцев своего существования Временное правительство не смогло решить эти вопросы. Менялся состав правительства, менялись его политические программы — а между тем время не ждало. В деревне начались волнения, стихийный захват земель стал фактом.
В этих нарастающих событиях видится мне несколько стержней, которые являлись определяющими.
Первый: вопрос об армии. Я не очень понял ваши мысли на этот счёт. Поэтому повторюсь: восстановление в стране порядка — первая предпосылка восстановления хозяйства. А порядок — слово полицейское, в случае больших беспорядков (смуты) — армейское. Потому — армия.
Я, честно говоря, до сих пор плохо знаю фактологическую сторону дела. Мне вообще непонятно, как возможен был Приказ № 1. Ведь политология учит нас, что любое недомыслие в политике сопровождается чьим-то холодным расчётом.
15 марта 1917 года в условиях продолжающейся войны Петроградским советом принимается Декларация прав военнослужащих, 11 мая в несколько переработанном виде она публикуется военным министром А. Ф. Керенским.
В апреле в армии было введено двоевластие (так писал А. И. Деникин). По постановлению Исполкома Петроградского совета власть над петроградским гарнизоном была вручена социалистическим партиям (Чхеидзе и другие).
Все это, конечно, под красивые слова о контрреволюции. Но все же: это в какие ворота? Это что?
Волнения в армиях происходили во всех странах, и во Франции, и в Германии, и в английской армии и английском флоте. Но чтобы отменить единоначалие в ходе войны, ввести демократию в армию — это надо было додуматься! В Красной армии, по мнению Сталина (как видно из воспоминаний С. М. Будённого), создавать солдатские комитеты не нужно — «это может посеять недоверие к командирам и расшатать дисциплину в частях».
После всех этих документов и декретов очень трудно говорить о провале Корниловского мятежа, о провале наступления Керенского—Красного на Петроград в ноябре 1917-го — российской армии больше не существовало. Оставались еще какие-то островки порядка, осколки боевых частей, оставались штабы — но и только.
В этих условиях как продолжение войны (о чём говорили «оборонцы»), так и выход из войны (на котором настаивали «пораженцы») стало проблемой. Ведь выход из войны страны без армии — это совсем не то же самое, что выход из войны страны с армией.
А так мятеж немногочисленного, но спаянного чехословацкого корпуса стал огромной проблемой и, как считают многие, положил начало полномасштабной гражданской войне.
Союзники по Антанте свободно заняли ключевые порты (Мурманск, Архангельск, Одессу, Баку, Владивосток) — кто им мог помешать? Вмешательство во внутренние дела страны стало легким делом.
Германская армия свободно продвигалась на восток и заняла Украину (в это время в крупных городах России голод), поддержала украинскую самостийность, простирала своё влияние на казаков…
Приказ № 1 и так далее — это ведь уже не армия, это милиция, причем даже не общегосударственная, а местечковая. Такая местечковая милиция не способна обеспечивать никакие общегосударственные интересы, общегосударственные проекты и программы. Повторюсь: любое недомыслие в политике сопровождается чьим-то холодным расчётом.
Как виделось властителям России с марта 1917 года продолжение войны «до победного конца»?
И кому все это было выгодно?!!
Не надо скидывать со счетов, как вы выразились, «мировую закулису». Тем более что в разные исторические эпохи она разная. Для всей Европы 20–30-х годов одной такой «закулисой» был Коминтерн, а мы ведь знаем, насколько это было правдой.
Итак, «закулисы» 1917 года:
1. В годы Первой мировой войны такие «закулисы» — органы внешней разведки противоборствующих сторон. Ослабление России было на руку, в первую очередь, её противникам: Германии и Австро-Венгрии.
У Ю. В. Емельянова я вычитал о специальных приготовлениях германских офицеров своих солдат к «братаниям» на фронте.
Но и Англии и Франции было выгодно ослабление России (правда, без её крушения).
2. Недавно я вычитал ещё об одной «закулисе» (у того же Ю. В. Емельянова): международный рынок зерна. А ещё одним итогом большевицкого переворота стало вытеснение России с мирового рынка зерна в пользу США.
Между прочим, с началом индустриализации именно на возвращение на международный рынок зерна делали ставку большевицкие руководители (об этом, в частности, говорил А. И. Рыков в конце 1923 года). Потому что он мог стать серьезным источником средств для индустриализации.
3. Мировой еврейский капитал — третья «закулиса». Он настаивал на даровании российским евреям полноправия, оказывал, так сказать, давление на царское правительство, вероятно, с конца XIX века. Так, он отказал России в военном займе в годы русско-японской войны, зато предоставил кредит Японии. Это то что известно…
В условиях продолжающегося и усугубляющегося социально-экономического кризиса неизбежна была радикализация населения, как минимум, Петрограда и других крупных городов. Но население, как таковое, не имеет организации, не имеет оружия, не имеет денег на печать и другие методы пропаганды.
В то же время большевики в 1917 году имели сплочённую организацию, имели оружие, имели свою печать. Всё это требовало денег. Большевики не могли их заработать, и вряд ли источником денег были членские взносы.
Здесь налицо фактор, о котором я, например, знаю недостаточно.
Теперь, вот вопрос: вероятно, не большевики радикализировали массы. Но с другой, к чему же тогда пропаганда? Почему в истории сохранились яркие свидетельства о пламенных ораторах революции (Троцком, Володарском, Луначарском), если дело не в них?
Роль большевиков в радикализации масс велика. В итоге большевики победили в Петроградском совете, который стал одним из центров вооруженного восстания. В массах был сформирован образ светлого будущего, некоего «социалистического государства», ради которого люди шли на смерть. Попробуй потом не введи социализм «с завтрева»!
Пропаганда в массах, в частях петроградского гарнизона, среди кронштадских моряков — всё это элементы будущего переворота.
И всё это требовало «пламенности» (суть пассионарности).
Когда я говорю об участии евреев в русских революциях, я ведь делаю это не в плане обвинения. Энергичный народ нашёл точку приложения своей энергии. Возможно, режет слух мой полемический настрой. Просто когда я начитался в 90-х годах статей про «рабскую славянскую душу» как объяснение сталинизма, когда еврейские авторы просто отстранялись от истории революции 1917 года — это мне показалось слишком.
Мне это показалось неприличным. Как унтер-офицерская вдова, русский народ «сам себя высек».
Я далёк от мыслей, что, как вы писали, «добропорядочный русский патриот никогда не станет бунтовать против власти, какой бы она ни была, — всё стерпит…»
И среди революционеров было достаточно русских. И среди большевиков (особенно после роста партии в 1917 году). Но энергичность процессу могут дать только энергичные люди. Они есть среди любого народа. Среди пассионарного народа их на порядок больше.
Потому евреи и стали одним из катализаторов революции 1917 года — очень много энергии вело к активному участию в политической жизни свободной России. Евреев в революции было очень много (на порядок больше, чем их численность). И многие из них находились в столице — этой точке приложения силы, которая позволяла «повернуть Россию».
А в силу особенностей воспитания (особенно в России XIX века, когда каждый народ жил в национальных особенностях, а не как сейчас) евреи 1917 года, в большинстве своём, не искали возможностей сохранить российскую государственность, их с ней ничего не связывало, она им не была душевно родной.
В конце концов, немало их, переживших революцию, после стали ярыми проповедниками сионизма (собирания еврейского народа в Израиле).
Впрочем, для моих сегодняшних рассуждений эта тема не главная.
Главное — альтернатива большевикам.
Временное правительство ей стать не могло. Но дело не в «силах», которые были там представлены. На определенном этапе дело оказалось в А. Ф. Керенском. Так, по крайней мере, кажется.
Я перечитал тут ваше письмо от 27.04.2008:
Что означает "альтернатива Ленину"? Если имеется в виду альтернатива Октябрю, то реально это были только Корнилов и К, и судьба их была бы такой же, как судьба Колчака (его сибирского государства): крестьянские восстания, партизанское движение, неуправляемые атаманы и прочее и прочее, — этот эксперимент история проделала. Но вот недавно на "Эхе Москвы", в программе, посвященной историческому кино, где все участники — при всей разности политических воззрений — сошлись на том, что советская эпоха была исторической закономерностью, Ада Сванидзе (историк более добросовестный, чем ее сын), говоря об исторических случайностях, предложила такую альтернативу: если бы Ленин не пережил покушение Каплан, не было бы Сталина у власти, потому что в 1918 г. он был абсолютно никем; были бы другие руководители, и все могло быть существенно иначе...
Я не знаю, можно ли согласиться с тем, что альтернатива в лице Л. Г. Корнилова и М. В. Алексеева — нежизнеспособна? Дело не в рестьянских восстаниях — у большевиков их было немало.
Генералы не смогли бы выйти из войны; боюсь, они бы продолжали вести активные боевые действия. Хотя, с другой стороны, никто лучше их не знал состояние армии. В этом смысле лучше всего — ничего не делать на фронте, но армию не распускать. Но могли бы они сопротивляться взятым Россией на себя обязательствам перед союзниками?
Генералы не решили бы земельный вопрос (думается, без выхода из войны земельный вопрос вообще не решаем — другие расходы). Хотя — кто знает?..
Хватило бы им энергетики «успокоить» Россию — тоже вопрос, но он решается чисто практически.
Но для всего этого нужна армия. А в ней-то все и дело. В ее единоначалии, в отсутствии пропаганды среди солдат (я все представляю себе пропаганду против «империалистической» войны в окопах Сталинграда или под Москвой в ноябре 1941 года!)
Но вот все рассуждения об альтернативе после взятия большевиками власти (типа убийства Ленина) мне кажутся мнимыми.
Зато реальная альтернатива — правые эсеры и социал-демократы. Типа Эберта и Шейдемана в Германии. При соглашении с генералами. Интересно, это обязательно? Вот Черемисов и Брусилов, даже Духонин — вполне подходящие фигуры для революции.
Реальный механизм этой альтернативы — Учредительное собрание.
Решение многих важных вопросов (по крайней мере, декларативное). Восстановление общественного согласия (кое-где — силой).
При наличии армии — отсутствие широкомасштабной гражданской войны. Отсутствие огромного раскола общества. Отсутствие строительства социализма. Развитие самоуправления. Послевоенное восстановление экономики на основе растущего крестьянского хозяйства. Проблемы с союзниками будут, но нет международной изоляции.
Масса проблем с национальными окраинами. Вообще — масса проблем. Много крови (с точки зрения фазы этногенеза дело в том, чтобы выйти к инерционной фазе без излишков энергии, то есть самые «пламенные» должны сгореть в огне Смуты).
Но все же меньше, чем у большевиков.
Для этого необходимо, чтобы большевики не взяли власть 25 октября. Как и предлагали «правые» большевики (Л. Б. Каменев). Важно в этот момент нейтрализовать В. И. Ленина. (Можно даже соорудить ему мавзолей — шутка). Убивать не обязательно, достаточно просто арестовать в Финляндии и не выпустить к открытию II съезда Советов.
Хорошо бы не выпустить из тюрьмы Л. Д. Троцкого.
А для этого нужно (желательно), чтобы не было Корниловского мятежа.
Чтобы левые не консолидировались против генералитета. Чтобы большевики не были реабилитированы в глазах социалистов.
Чтобы кадеты не были скомпрометированы участием в заговоре генералов (их интеллект необходим для решения теоретических задач, их практический опыт пригодится в государственном аппарате).
И тогда общественное согласие на основе признания решений Учредительного собрания могло переломить ход истории с накатанной колеи.
Да, все альтернативы после взятия большевиками власти мне кажутся мнимыми.
В случае поражения большевиков был бы воспроизведен опыт Парижской Коммуны. Но ведь когда-нибудь революционеры должны были победить!
Проблема в том, что вопрос не в недопущении Сталина к власти, а в недопущении к власти доктринёров. А это практически все большевики.
Вы, мне кажется, слишком высокого мнения о «первопроходцах». Ведь и Молотов, и Ворошилов, и Калинин, и Каганович, и Орджоникидзе, и Микоян, и Ягода, и Куйбышев, и Киров, и Андреев, и Косиор — первопроходцы. Как и Сталин — по какому формальному признаку его можно исключить из их числа?
Зиновьев и Угланов — тоже первопроходцы, что не мешало им в сталинском аппаратном стиле громить троцкистскую оппозицию.
Да и в оценке роли и месте Сталина в большевицкой партии в 1917–18 годах Ада Сванидзе пребывает в счастливом неведении.
Он был достаточно силен и энергичен, чтобы из любой позиции пробиться на вершину — то ли с позиции генсека (раньше тоже были секретари, то только Сталин придал аппарату блеск и силу), то ли с другой позиции (Рабкрин, зампред СНК и СТО и т. д. и т. п.).
За сим заканчиваю своё сильно разбухшее письмо (скорее статью).
Жду ваших замечаний. Мне очень интересно услышать ваши мысли про альтернативу Троцкого Сталину 1922–24 годов и далее.
С уважением,
Мартов
Прочел внимательно Ваш трактат, и больше всего меня удивил Ваш метод изучения истории: по цитатам из классиков, которые до тех времен сильно не дожили, никакого понятия о наших событиях не имели (зато предсказывали: если в России однажды свершится революция, это будет кровавая баня, — хотя ни о Ленине, ни о Троцком, понятно, никакого представления не имели, зато имели определенное представление о России...), и никто не знает, что бы они сказали, если бы оказались в России в 1917 г. Вообще цитаты вместо фактов — это довольно странно. Но если Вам по душе цитаты, могли бы обратиться к "Истории русской революции" Троцкого: он там очень обстоятельно объясняет, как случилось, что большевики в России пришли к власти. А в предисловии объясняет подробно, почему наработки Маркса и Энгельса для России XX в. оказались непригодны, — в чем заключались особенности развития России, во времена Маркса еще не обнаружившиеся. Кстати, эти не предусмотренные Марксом особенности хорошо видели в начале века и теоретики германской социал-демократии, почему и сочувствовали Ленину и Троцкому (последнему особенно). Наконец, эсеры именно по этой причине Маркса всегда отвергали: утверждали, что теория Маркса совершенно для России не годится. Да и вообще Энгельс, помнится, в последние годы писал: наше учение не представляет собой нечто законченное, это всего лишь руководство к дальнейшим исследованиям. Вот Ленин с Троцким (а еще раньше Парвус и Каутский) и исследовали — с того места, на котором остановились классики. Маркс и Энгельс называли свою философию "научной", потому что главный ее принцип — опора на новейшие достижения наук.
По поводу того, что Ленин и Троцкий не были теоретиками, они были людьми дела, напомню, что только эти двое и остались в истории как теоретики, — кого из наших меньшевиков или эсеров помнят как теоретиков (не говорю — читают) за рубежом?
Еще более странно, когда цитатами из Маркса Вы пытаетесь объяснить, почему эсеры и меньшевики не хотели брать власть в свои руки. Странно, во-первых, потому, что в этом тандеме сильной стороной всегда были эсеры: именно они были весной 1917 г. самой многочисленной и самой популярной партией; а осенью, когда влияние меньшевиков стремилось к нулю, эсеры еще кое-что сохраняли, особенно их левое крыло. Но эсеры никогда не были марксистами, и никогда не стали бы искать совета у Маркса. Во-вторых, с этим вопросом, по-моему, лучше всего было бы обратиться к самим меньшевикам и эсерам, и в первую очередь к самому честному среди них — лидеру эсеров В. Чернову. В своей "Великой русской революции" он на этот вопрос отвечает: оказались психологически не готовы, боялись взять на себя ответственность. При этом утверждает, что сам не единожды вносил в ЦК партии эсеров предложение о сформировании однородного социалистического правительства; в последний раз делал это в октябре, был даже составлен примерный список министров... Не поленюсь процитировать один абзац (с. 385): "Черновский план создания "правительства трудящихся", так часто отвергавшийся или клавшийся на полку, был наконец принят. Центральный комитет партии эсеров единодушно проголосовал за эту резолюцию в отсутствие Чернова и без давления с его стороны. "Признано необходимым немедленно сформировать однородное социалистическое правительство с представителями всех социалистических партий". Так гласила резолюция, принятая 14 ноября 1917 г. Но слово "немедленно" возникло слишком поздно. Оно появилось через три недели после свержения Временного правительства и прихода к власти большевиков".
Запомните, Владимир, хорошенько эту дату: 14 ноября 1917 г. По-видимому, она дается по старому стилю, коль скоро — "через три недели после свержения Временного правительства".
А теперь обратимся к фактической стороне, которую Вы упорно игнорируете.
Июнь 1917 г., Первый съезд Советов. Эсеры и меньшевики однозначно преобладают в советах и, соответственно, на съезде. Ленин и Троцкий уговаривают эти эсеро-меньшевистские(!) советы взять власть в свои руки (вообще не будем забывать, что лозунг "Вся власть Советам!" появился у большевиков в апреле (а Троцкий его выдвинул еще в марте), когда большевики и близкие к ним "троцкисты" были в этих самых советах ничтожным меньшинством).
5 июля, стихийный взрыв в Питере по поводу катастрофы на фронте. Ленин с Троцким (и присоединившиеся к ним Ваш однофамилец, лидер левых меньшевиков) чуть не на коленях умоляют эсеро-меньшевистский ЦИК взять власть в свои руки - и тем самым успокоить народ. Вместо этого вызываются войска с фронта — для подавления "беспорядков".
Конец августа, Корниловский мятеж. Ленин пишет в свой ЦК: надо предложить компромисс меньшевикам и эсерам; мы их поддержим, пусть только, ради бога, возьмут власть в свои руки. Но пока он писал, было сформировано новое "коалиционное правительство"...
Это упорное нежелание меньшевиков и эсеров взять власть в свои руки — и начать наконец обещанные реформы — не прошло им даром: в 20-х числах сентября большевики вместе с левыми эсерами (которые в общем и целом всегда их позицию поддерживали) получают большинство в обоих столичных и некоторых других Советах. И вот на этом фоне — на фоне растущего влияния большевиков и левых эсеров (и, наоборот, падения популярности правых эсеров и особенно меньшевиков) Чернов в очередной раз вносит в свой ЦК предложение сформировать однородное социалистическое правительство. Составляется список предполагаемого кабинета, в котором левые эсеры, кажется (боюсь соврать), отсутствуют начисто, а "большевик" — один-единственный: Красин. Пишу в кавычках, потому что Красин в это время (и уже очень давно) в партии большевиков не состоял и никакого сочувствия к ним не проявлял. Кого они надеялись обмануть таким "большевиком" не знаю, но когда Чернов с огорчением пишет, что его коллеги по эсеровскому ЦК использовали этот список всего лишь для шантажирования Керенского, я думаю, что они прекрасно понимали: ни для чего другого такой кабинет, сплошь состоящий из теряющих популярность политиков, и не годится.
25 октября большевики об руку с левыми эсерами совершают свой переворот. На 2-м съезде Советов, открывшемся в тот же день, они имеют подавляющее большинство. Большевики предлагают левым эсерам сформировать вместе правительство, — те отказываются. То есть предлагают большевикам одним расхлебывать то, что они вместе заварили. Неужто непонятно, что после этого большевики действительно никогда не могли относиться к левым эсерам как к надежным партнерам.
Да, у левых эсеров благородный мотив: они хотят "однородного социалистического правительства" — с участием всех социалистических партий. И напрасно Ленин и Троцкий объясняют им, что меньшевики и эсеры не хотят власти, они уже 8 месяцев только и делают, что от этой власти отбиваются. А тут Викжель, ЦК профсоюзов железнодорожников, во главе которого стоят меньшевики, объявляет забастовку, требует все того же "однородного социалистического правительства". Большевикам соглашаются на эти переговоры; Ленин заявляет публично, что они готовы включить в состав правительства меньшевиков и эсеров, в частности, готовы предложить Чернову портфель министра земледелия (благо большевики по просьбам трудящихся приняли его декрет о земле). К сожалению, Чернова в это время в Питере не было: он готовился к выборам в Учредительное собрание и еще до переворота отправился в предвыборное турне. Честно говоря, мне здесь видится некоторое лукавство: не представляю себе, как в те дни, когда все уже было накалено, лидер партии мог покинуть Петербург... Не предпочел ли он сам находиться подальше от места событий, чтобы не оказаться вынужденным принимать решения? Но это факт — Чернова не было.
И вот они садятся за стол переговоров. И меньшевики с эсерами выдвигают совершенно немыслимые условия. В частности, по составу правительства: возглавить его должен либо центрист Чернов, либо правый эсер Авксентьев; Ленин и Троцкий вообще должны правительство покинуть; портфелей им предлагали этак штук 5, то есть ничтожное меньшинство (левые эсеры вообще в расчет не принимались, их из партии эсеров как раз только что исключили); если учесть, что во Временном правительстве существовала практика: особенно важные вопросы решать голосованием в кабинете министров, — большевики фактически устранялись от решения важных вопросов. Спрашивается: неужели эсеры и меньшевики не понимали, что такие предложения большевики принять не могут, что для них это было бы политическим самоубийством? Народ переходил на их сторону, потому что устал от эсеро-меньшевистского ничегонеделания, и вот они, придя к власти, не находят ничего лучшего, как отдать ее все тем же постылым меньшевикам и эсерам! Люди, которые действительно хотят договориться, станут выдвигать заведомо неприемлемые условия?
И вот тут самое время вспомнить свидетельство Чернова: резолюцию о необходимости сформирования однородного социалистического правительства ЦК партии эсеров принял лишь 14 ноября! Хотя Чернов пишет "через 3 недели", я мог бы допустить, что он ошибся и речь идет о 14 ноября по новому стилю (то есть 1 ноября по старому). Но в любом случае, переговоры проходили 30–31 октября, а 1 ноября большевистский ЦК уже обсуждал вопрос, стоит ли продолжать эти бесплодные переговоры, коль скоро противоположная сторона явно договариваться не хочет. Вот и выходит, уважаемый Владимир, что меньшевики и эсеры вступили в переговоры, не имея даже никакой резолюции на этот счет, то есть сами еще толком не зная, хотят ли они "однородного социалистического правительства с представителями всех социалистических партий" (или точно зная, что не хотят). И все их поведение на протяжении предыдущих 8 месяцев наводит на мысль, что на этих переговорах они преследовали одну-единственную цель: создать впечатление, что это не они уклоняются от власти, а гады большевики их не пускают. Что ж, этой цели они добились (судя хотя бы по Вашему письму), но не забудем: лидер партии эсеров В. Чернов ответственность за провал проекта возлагает на правое крыло своей партии.
О позициях Ленина и Троцкого: позиция Ленина очень изменилась в 1917 г. — именно под давлением окружающей действительности и полностью сблизилась с позицией Троцкого. Но чтобы понять это — понять, почему, — надо хорошенько изучить 1917 год.
Вообще, Владимир, не в обиду Вам будь сказано, очень трудно дискутировать с человеком, который в качестве аргументов приводит цитаты из Сталина (который теоретиком никогда не считался, — разумеется, пока не стал диктатором и, соответственно, "гением всех времен и народов", а уж честностью и вовсе никогда не отличался) или из его учебников. Вот Вы пишете:
Все закончилось (и началось кое-что новое), как вы помните, предложением Троцкого о «перетряхивании» и «огосударствлении» профсоюзов в ноябре 1920 года. Сам Троцкий, назначенный наркомом путей сообщения, настаивал на военно-репрессивных мерах в отношении работников транспорта, для чего было необходимо «заручиться поддержкой» профсоюзов работников транспорта (Цектрана).
Особенно мне понравилось это "как вы помните". Я, Владимир, помню, что это замшелое сталинское вранье; что "огосударствление" профсоюзов, например, — это совсем-совсем не то, что Вы думаете (но нам абсолютно умышленно внушали совершенно превратное представление об этом предмете), читать по этому вопросу надо не перепевы советских учебников (почему Вы не пишете, что Троцкий стал злейшим врагом советского строя, социализма вообще? разве Вы в советских учебниках об этом не читали?), а, например, стенограмму X съезда; да и Программу РКП 1919 г. (похороненную Сталиным вместе с прописанной в ней будущей ролью профсоюзов) неплохо было бы прочесть; там вообще много интересного, а главное, неожиданного — и с точки зрения сталинской идеологии, и с точки зрения нынешних толкований идеологии и целей большевиков. Вообще, почитав документы, Вы узнали бы, что во всей этой истории с Цектраном народ (прежде всего тот народ, который на железной дороге не работал) больше всего раздражал фактический отказ от уравниловки, проведенный Троцким вопреки стоявшему на дворе "военному коммунизму"...
Надежны при изучении истории только первоисточники; я это понял уже давно. Нам, например, не только сталинисты, но и либералы внушают, что Троцкий был заклятым врагом НЭПа, ссылаясь ни к селу ни городу на это "огосударствление" (просто искренне не зная, что это такое: для них ведь история не предмет изучения, а материал для актуальной пропаганды) или на "перетряхивание"... НЭП у нас до сих пор именуется "ленинским", хотя добросовестные историки утверждают, что Ленин был последним человеком в Политбюро, проголосовавшим за НЭП. Помню, слышал это как-то на "Эхе Москвы", — потрясенный ведущий воскликнул: но нам ведь рассказывали совсем наоборот! "Нам многое рассказывали совсем наоборот" — был ответ. И это правда. А Вы вот это "наоборот", легко опровергаемое документами, подаете как аргумент... Вы в этом не одиноки, это беда, а не вина, но меня от таких аргументов уже давно трясет...
Здравствуйте, Сергей.
Мысли у меня по этому поводу вот такие.
Обращение к классике — это не догматизм, а поиск ответа на вопрос, который кем-то был уже решен. Я волен признавать это решение или критиковать его. Марксизм — это учение о социализме. Социализм мыслился Марксом и его единомышленниками неким обществом, объективной реальностью, хоть и творимой людьми. Для нее нужны были предпосылки. Я не зря привел пример с "введением демократии" в начале 90-х.
Вопрос ведь все-таки теоретический. Теория здесь — не просто дань "классикам". Это откровение о логике исторического процесса. О логике термидора (как называлась одна статья любимого мной Отто Лациса "Термидор считать брюмером...") И мои слова про преодоление отчуждения — политического, экономического...
В этой связи я думаю, что касается альтернативы 1917 года, мы здесь с вами не сойдемся. Вы не совсем социал-демократ (если под таковыми подразумевать Плеханова и других "ортодоксальных" меньшевиков). Вам милее большевики. Но это дело вкуса. Мне мои аргументы кажутся ближе (что неудивительно... — шутка)
Отсюда один большой вопрос:
Вы действительно читаете Сталина случайностью? Вы считаете, что государственный капитализм и партийная бюрократия были преодолимы? Меня интересует уже не теоретическая часть рассуждений, а историческая цепь, как вы ее себе представляете.
То есть: Троцкий во главе партии и государства — как это возможно? Какие силы могли его возвысить? Какой год вы считаете принципиальной мутовкой (разветвлением) с точки зрения Троцкого?
Как вы уже поняли, я не вижу этой альтернативы. Но всякое может быть. России после 1917 года нужно было жить.
С уважением
Мартов
Добрый день, Владимир!
Начну с того, что марксизм не есть "учение о социализме": социализм — лишь часть учения, и на самом деле не обязательная. В каком смысле: марксизм — это диалектический материализм, это философия, базирующаяся на новейших данных наук; и если бы, например, научные исследования в начале прошлого века показали, что социализм невозможен, Марксу пришлось бы от него отказаться. Но лучшие из марксистов того времени обнаружили новые, не известные Марксу закономерности; если очень коротко, это выглядит так: некапиталистический путь развития дает отстающим странам шанс наверстать упущенное. Это и было продемонстрировано в СССР. То есть счастье заключалось не в том, чтобы построить социализм на пустом месте, а именно в том, чтобы для начала сократить отставание.
Не знаю, почему Вы считаете праведным марксистом и истинным социал-демократом Плеханова. Современные западные социал-демократы такого, подозреваю, и не помнят. Зато хорошо знают Троцкого, который у них проходит как левый социал-демократ. И большевики были всего лишь левыми социал-демократами. Вы забыли, что первые марксистские организации назывались коммунистическими (и первый программный документ назывался "Манифест коммунистической партии"), социал-демократами немецкие марксисты в свое время назвались в поисках легальности; и когда Ленин в апреле 1917 г. предложил переименовать партию, дабы отмежеваться от правых социал-демократов ("социал-шовинистов", уже ничего общего с марксизмом не имевших; потому что один из основополагающих принципов марксизма — интернационализм), он говорил: "Пора вернуться к первоначальному названию". Поэтому Ваша попытка отделить большевиков-первопроходцев от социал-демократии мне непонятна, как непонятно и то, почему Вы считаете наших меньшевиков ортодоксальными социал-демократами. Что такое вообще истинная социал-демократия? То, что сейчас, или то, что было при Энгельсе, в конце XIX в.? Это, как говорят в Одессе, две о-очень большие разницы.
Довольно неожиданным показался мне и вопрос: "Троцкий во главе партии и государства — как это возможно? Какие силы могли его возвысить?" Но Троцкий был во главе государства! С 1917 г. страной правил не Ленин, а "Ленин и Троцкий", именно так это называлось и у друзей, и у врагов. Его не надо было возвышать. Мне кажется, у Вас совершенно превратное представление о том, кто был кем в большевистской иерархии в первые годы; и я рекомендовал бы Вам прочесть стенограмму XII съезда, первого, проходившего без Ленина. Там совершенно очевидно, что партия выбрала себе лидера; а главное, его и выбирать не надо было: у двуглавого правителя ("Ленин и Троцкий") одна голова отпала, но вторая-то, слава богу, осталась! А вот какие силы и каким образом "пересмотрели" этот естественный выбор партии — это долгая история. И во всяком случае, чтобы Троцкого свергнуть, пришлось "перетряхнуть" всю партию, настолько это было непросто. А в конечном счете пришлось перестрелять всех первопроходцев, — и в этом отношении правление Троцкого обошлось бы по крайней мере дешевле, именно потому, что он-то, в отличие от Сталина, был естественным лидером, ему не надо было силой навязывать себя. Ему не надо было, например, истреблять всех теоретиков, чтобы на образовавшемся безрыбье объявить себя величайшим теоретиком и т.д. И точно так же по всем прочим направлениям: Троцкий БЫЛ тем, чем Сталин хотел быть, но не мог (мозгов и талантов не хватало), — вот в чем главная между ними разница.
Желаю успехов во всех начинаниях и жду Ваших возражений!
Здравствуйте, Сергей.
У меня двойственное чувство:
С одной стороны, хочется опять же уйти в дебри теории и "разбить вас в пух и прах"... И в вопросе о социализме, вопросе о преодолении отчуждения труда и отчуждении политической власти. И в вопросе о "некапиталистическом развитии" как пути отстающих стран (судя по всему, никакого "некапиталистического пути" нет, а есть регрессия к феодализму-крепостничеству, как бы красиво это не называли...). И вопрос об отставании России мне не вполне ясен и понятен. По меньшей мере, то отставание, которое имел СССР к концу 20-х годов и о котором говорил Сталин и К, имело основой катастрофические события 1917–22 годов...
Петр Первый "сокращал отставание" безо всякого введения социализма, а именно на путях феодализма-крепостничества, потому что именно эта общественно-экономическая формация больше всего подходит для "вытягивания себя из болота за волосы"...
Но все это, кажется мне, выхолостит наш спор и уведет очень далеко от Троцкого, где вы специалист и где ваше мнение мне интересно.
В этой связи...
Вы пишете:
Довольно неожиданным показался мне и вопрос: "Троцкий во главе партии и государства — как это возможно? Какие силы могли его возвысить?" Но Троцкий был во главе государства! С 1917 г. страной правил не Ленин, а "Ленин и Троцкий", именно так это называлось и у друзей, и у врагов. Его не надо было возвышать. Мне кажется, у Вас совершенно превратное представление о том, кто был кем в большевистской иерархии в первые годы; и я рекомендовал бы Вам прочесть стенограмму XII съезда, первого, проходившего без Ленина. Там совершенно очевидно, что партия выбрала себе лидера; а главное, его и выбирать не надо было: у двуглавого правителя ("Ленин и Троцкий") одна голова отпала, но вторая-то, слава богу, осталась! А вот какие силы и каким образом "пересмотрели" этот естественный выбор партии — это долгая история. И во всяком случае, чтобы Троцкого свергнуть, пришлось "перетряхнуть" всю партию, настолько это было непросто. А в конечном счете пришлось перестрелять всех первопроходцев, - и в этом отношении правление Троцкого обошлось бы по крайней мере дешевле, именно потому, что он-то, в отличие от Сталина, был естественным лидером, ему не надо было силой навязывать себя. Ему не надо было, например, истреблять всех теоретиков, чтобы на образовавшемся безрыбье объявить себя величайшим теоретиком и т.д. И точно так же по всем прочим направлениям: Троцкий БЫЛ тем, чем Сталин хотел быть, но не мог (мозгов и талантов не хватало), — вот в чем главная между ними разница.
Так вот, мне крайне интересно выше изложение "долгой истории" про отстранение Троцкого. Потому что (как я уже писал в своем трактате) я вижу прямую связь поражения Троцкого и переворота 25 октября 1917 года. Все же существуют законы социального развития. Именно на эти законы я указывал, когда повторял (вслед за всякими меньшевиками) о "невозможности..." и так далее.
А самыми яркими марксистами России были, вероятно, даже не Плеханов, а Струве и Туган-Барановский. И именно как марксисты они ушли из социал-демократии. Но вот мысли их по поводу развития России очень интересны. И мысли относительно социализма. И вообще интересны мысли...
А Плеханов интересен тем, что живую общался кое с кем, то есть мог воспринимать марксизм не только как "великое учение", а дух его, мысль его, которую так сложно выразить словами.
Жду вашей истории...
С уважением, Мартов
Добрый день, Владимир!
Я разделяю Ваше нежелание зарываться в дебри, и потому начну с конца.
"А самыми яркими марксистами России были, вероятно, даже не Плеханов, а Струве и Туган-Барановский. И именно как марксисты они ушли из социал-демократии".
Владимир, каким образом Вы, имея, как я мог уже заметить, достаточно смутное представление об учении Маркса (полагаю, Вы и сами не думаете, что некоторое количество цитат дает о нем представление), определяете, кто марксист, а кто не марксист? Давайте все-таки судить об этом предоставим Марксу или Энгельсу (как полноправному соавтору).
"А Плеханов интересен тем, что живую общался кое с кем, то есть мог воспринимать марксизм не только как "великое учение", а дух его, мысль его, которую так сложно выразить словами".
Плеханов не общался лично с Марксом; но хорошо известно, что о некоторых своих "учениках" — тех, которые вживую с ним общались, — Маркс говорил: "Если это марксисты, то я точно знаю только одно: я — не марксист". И так же хорошо известно, что этим отвергнутым ученикам после смерти учителя никто не мог помешать подавать себя как правоверных марксистов, которые лично общались с Марксом и т. д. Чтобы увидеть, сколь велика разница между Марксом и его "учениками" вроде Плеханова (не говоря уже о Струве и Туган-Барановском), достаточно сравнить отношение Маркса к Парижской коммуне (первой пролетарской революции) с проповедями того же Плеханова — о том, что Россия не созрела, не замесили еще тесто или — в 1906 г. — "не надо было браться за оружие"... Парижские коммунары не были марксистами, все делали не по Марксу, сам Маркс прекрасно видел, что условия не созрели, поэтому и называл коммунаров "штурмующими небо", — но ему и в голову не приходило читать этим ребятам нотации в стиле Плеханова. Почему? Потому что, в отличие от Плеханова, он знал, что помимо "зрелости—незрелости" существует еще масса других — объективных — обстоятельств и закономерностей, диктующих политикам их образ действий. И когда Маркс говорил, что нет ничего хуже для политика, чем преждевременно оказаться у власти, — вы вырвали это замечание из контекста, из его переписки с Лассалем (по поводу исторической трагедии "Франц фон Зикинген"), отчего, как всегда, сильно пострадал смысл, — он имел в виду не то, что политикам не следует брать власть в свои руки в неурочное время: трагедия именно в том и заключается, что иногда приходится это делать и нет иного выхода! Извлекать из этой трагической, с точки зрения Маркса, ситуации дешевую мораль: "не надо было...", — это совсем не по-марксистски; здесь ни буква, ни дух рядом не лежали. Но у нас нет никаких оснований утверждать, что Маркс — с его видением исторических и политический процессов — осудил бы большевиков. Ибо повторяю, он даже парижских коммунаров не счел возможным осудить, считая, что ко многим преждевременным действиям их вынудили либо обстоятельства, либо противники. В России в 1917 г. все было несоизмеримо сложнее.
"…Я вижу прямую связь поражения Троцкого и переворота 25 октября 1917 года. Все же существуют законы социального развития. Именно на эти законы я указывал, когда повторял (вслед за всякими меньшевиками) о "невозможности..." и так далее.
Победа Сталина закономерна в том отношении, что отражала состояние общей и политической культуры в стране; партия, которая совершала октябрьский переворот, это состояние отражала далеко не буквально: в стране было больше 50-ти процентов неграмотных, в партии их не было; процент людей с высшим и неполным высшим образованием в партии был значительно выше, чем в стране и т. д. Но по мере того, как партия разрасталась, она все больше сближалась с этим печальным уровнем. И здесь важно отметить, что это был не стихийный процесс. Был период, в 1918–1919 гг., когда в партию не принимали (со всеми необходимыми процедурами), а просто записывались; и много всякой мрази таким образом набрали, — в итоге ее пришлось 1919 г. самым радикальным образом вычищать. Тогда же вышло постановление не принимать в партию неграмотных. Но вот умер Ленин, и "триумвиры" объявляют так называемый "Ленинский призыв": то есть приглашают всех желающих опять-таки просто записаться в партию. Предлог благовидный: "Мы обратились к рабочим с призывом поддержать партию в трудный для нее момент". А на деле — получили многие сотни тысяч людей, никогда никакие программы (не говоря уже о теориях) не читавших, имевших очень смутное представление о том, кто есть кто, а главное — очень послушных, не любящих шевелить мозгами и голосующих так, как укажет начальство.
Отстранение Троцкого — история действительно очень долгая, об этом можно целый том написать (если со всеми подробностями); но как это делалось можно продемонстрировать и на одном примере.
Украину с 1918 г. возглавлял в качестве председателя Совнаркома любимый друг Троцкого (еще с дореволюционных времен) Христиан Раковский. Боюсь, что Вы об этом человеке знаете не много, а он был весьма нетипичным представителем партии большевиков (особенно — как Вы ее себе представляете), да и в партию вступил лишь в самом конце 1917 г. По старой памяти дружил с меньшевиками, в 1920 г. добивался от Ленина (и добился!) легализации меньшевистской прессы; в 1919 г. наладил плодотворное сотрудничество в украинскими левыми эсерами, "боротьбистами", — и Ленин позже публично хвалил его за то, что результатом этого сотрудничество стало вступление лучшей части боротьбистов в КПУ... Понятно, что к 1923 году у него на Украине сложилась своя команда, столь же лояльная Троцкому, как и он сам. И вот в 1923 г. — это было еще задолго до знаменитой дискуссии (начала открытой борьбы) — Раковского отзывают с Украины под очень благовидным предлогом: он нужен на дипломатической работе. В те времена это действительно была нелегкая работа, отношения с Англией и Францией приходилось строить заново, с нуля, — далеко не каждому это было под силу, а Раковский был человеком интеллигентным, образованным, светским, его еще до революции знали в Европе... То есть, с одной стороны, для всех было очевидно, что Раковского попросту убирают с Украины, но с другой — было абсолютно недоказуемо, что это самое настоящее отстранение по политическим мотивам. Да и мотивы в тот момент многие, в первую очередь на Украине, толковали превратно: думали, все из-за того, что Раковский схлестнулся со Сталиным по национальному вопросу.
Так вот, Раковского отозвали, отправили на Украину верных людей, которые своим возвышением, в отличие от Раковского (абсолютно самостоятельной политической фигуры), были целиком обязаны "триумвирам"; те, в свою очередь, перетряхнули местные кадры, благо власть бюрократического аппарата как раз в этот период росла не по дням, а по часам, — и в итоге дружественная Троцкому Украина превратилась в недружественную.
Не так быстро и не так легко из-под Троцкого вытягивали армию, — именно потому, что в то время в верхах все уже понимали, что делается и с какой целью; но принцип был тот же: отзывали одних людей, назначали других. То есть опять-таки процесс был вовсе не стихийный, и исторические закономерности здесь, строго говоря, ни при чем.
Желаю успехов!
P.S. Давно порываюсь спросить (если это не секрет, конечно): Мартов — Ваша настоящая фамилия?
Здравствуйте, Сергей.
Я тоже начну с конца: моя фамилия Мартов. Мой дед родился в СПб в 1902 году в семье "мещанина из Шлиссельбурга", был крещен в церкви на Черной речке (у меня есть его крестильная), к началу революции закончил гимназию, в 1918 поступил на работу на "Красный треугольник" (на тот момент этот завод назывался иначе, сейчас не помню как). Он стал одним из организаторов первых комсомольских ячеек на заводе, в 1920 ушел добровольцем на Польский фронт, под Полоцком был тяжело ранен и комиссован.
Из-за происхождения (непролетарского) ему не давали закончить курса высшего образования (он поступал, кажется, раза три), в конце концов, вместе с семьей он оказался в Томске, где работал бухгалтером и откуда был призван на фронт ВОВ.
Всю войну он был интендантом при военном госпитале, где познакомился с моей бабушкой (родом из Витебска), и в 1944 году в Рославле у них родился сын — мой отец. Бабушка прибыла в Витебск сразу после его освобождения, дед присоединился к ней после окончания войны.
После войны Мартовы осели в Витебске, причем теперь как фронтовик мой дед смог закончить курс высшего финансового образования (в 1955 году, кажется). Он долгие годы работал начальником Витебского городского отделения Госбанка.
Теперь насчет всего остального.
Мы говорим (спорим) не о том.
Вот вы пишете:
Владимир, каким образом Вы, имея, как я мог уже заметить, достаточно смутное представление об учении Маркса (полагаю, Вы и сами не думаете, что некоторое количество цитат дает о нем представление), определяете, кто марксист, а кто не марксист?
Я не получил "марксистского образования" (да и где его можно было получить?), но, как говорится, "читал его в оригинале". Кроме того, достаточно размышлял о том, что это такое — социализм (когда это было в тему — в конце 80-х), особенно под влиянием С. Платонова.
Главное: у меня осталось понимание об "объективных законах общественного развития", о том, что во всех событиях следует искать кому это выгодно, нелишни рассуждения о классовой сущности событий и так далее.
(Мой дед любил говаривать: "во всех заоблачных мечтах идеалистов следует усматривать дьявольскую усмешку экономического фактора").
Дело даже не в том, что "я вырвал замечание <о незрелости> из контекста" — бог с ним, с Марксом. — Мы то с вами можем найти истину пусть даже в таком запутанном вопросе, как объективные предпосылки к социалистическим преобразованиям?
Речь же не о том, что Россию "вырвало монархией", а — какой путь развития был выбран?! Какие силы были развязаны, кому это было выгодно тогда и кто получил выигрыш в итоге? Что изменилось в принципе и что не изменилось вовсе? Какие варианты были у России? Реально ли было избежать кровопролитной и разрушительной гражданской войны? Можно ли было не отгораживаться от остального мира? Можно ли было не мешать "в ступе" различные доктринерские схемы?
Взять власть оказалось не фокус. В 1917 году она "валялась".
А потом разыгралась трагедия, и большевики стали в ней главными действующими лицами.
Самое печальное, что "вырванные из контекста" строки Маркса и Энгельса вполне удовлетворительно объясняли динамику общественного развития России.
Я вам задал достаточно четкий вопрос (даже несколько на грани фола): как вы видите причины (марксистские, социальные) прихода Сталина к власти?
Или: кого представляли большевики (тот же Троцкий), например, в 1920 году?! Кого представляла партия в 1922 году? Каков механизм этого "представления"? Что означал тезис о "диктатуре партии" в этих условиях? (Вопрос не риторический, мне нужен ваш ответ.)
Победа Сталина закономерна в том отношении, что отражала состояние общей и политической культуры в стране; партия, которая совершала октябрьский переворот, это состояние отражала далеко не буквально: в стране было больше 50-ти процентов неграмотных, в партии их не было; процент людей с высшим и неполным высшим образованием в партии был значительно выше, чем в стране и т.д. Но по мере того, как партия разрасталась, она все больше сближалась с этим печальным уровнем. И здесь важно отметить, что это был не стихийный процесс. Был период, в 1918-1919 гг., когда в партию не принимали (со всеми необходимыми процедурами), а просто записывались; и много всякой мрази таким образом набрали, — в итоге ее пришлось 1919 г. самым радикальным образом вычищать. Тогда же вышло постановление не принимать в партию неграмотных. Но вот умер Ленин, и "триумвиры" объявляют так называемый "Ленинский призыв": то есть приглашают всех желающих опять-таки просто записаться в партию. Предлог благовидный: "Мы обратились к рабочим с призывом поддержать партию в трудный для нее момент". А на деле — получили многие сотни тысяч людей, никогда никакие программы (не говоря уже о теориях) не читавших, имевших очень смутное представление о том, кто есть кто, а главное — очень послушных, не любящих шевелить мозгами и голосующих так, как укажет начальство...
История с Ленинским призывом известна достаточно хорошо, и место динамики численного и качественного состава большевицкой партии в 20-е годы вполне неплохо описал Отто Лацис.
Но неужели вы думаете, что некий "орден", который нарочито отгородился от страны, придумывая для этого самые надуманные предлоги, заместит собой мудрость и "мощь народную"?
Большевикам не хватало грамотных специалистов, управленцев и так далее? Ну так а чего можно было ожидать?
Кто их заместил? К рассказанной вами истории про Раковского (кстати, я не так уж несведущ насчет сторонников Троцкого, мало того, тема Раковского ныне поднимается совсем уж в экзотическом контексте) не хватает только ответа, кто этот сильный, заместивший хорошего парня Раковского на Украине? Какие такие триумвиры возобладали в демократической партии большевиков? Как эти "триумвиры" подменили собой партию? Как стали вообще возможны аппаратные войны и аппаратные игры?
Как, наконец, сместили Троцкого? Кто его сместил (не персонально, а именно с точки зрения марксизма — социологически).
А это вопрос: кто победил в конце концов в результате большевицкого переворота и кто выиграл от октября 1917 года? И вообще, "за что боролись"?
Ведь история про Раковского — это уже приговор всему Октябрю и всей большевицкой партии.
А потом история про Пятакова.
А потом история про Крестинского.
А какова роль во всем этом Ленина?
А когда все это началось?
И могло ли быть иначе?
И КАК могло быть иначе
А главное, с чего мы с вами начали — ГДЕ, в каком году и в какой точке общественного развития была альтернатива Сталину?
Может, не нужно было отрекаться Романову?
Может, не нужно было воцаряться Романовым в 1612 году?
Отстранение Троцкого — история действительно очень долгая, об этом можно целый том написать (если со всеми подробностями); но как это делалось можно продемонстрировать и на одном примере. Украину с 1918 г. возглавлял в качестве председателя Совнаркома любимый друг Троцкого (еще с дореволюционных времен) Христиан Раковский... Так вот, Раковского отозвали, отправили на Украину верных людей, которые своим возвышением, в отличие от Раковского (абсолютно самостоятельной политической фигуры), были целиком обязаны "триумвирам"; те, в свою очередь, перетряхнули местные кадры, благо власть бюрократического аппарата как раз в этот период росла не по дням, а по часам, — и в итоге дружественная Троцкому Украина превратилась в недружественную. Не так быстро и не так легко из-под Троцкого вытягивали армию, именно потому, что в то время в верхах все уже понимали, что делается и с какой целью; но принцип был тот же: отзывали одних людей, назначали других. То есть опять-таки процесс был вовсе не стихийный, и исторические закономерности здесь, строго говоря, ни при чем.
А какие же закономерности здесь "при чем"? Сказка про "злого" Сталина и "хорошего" Троцкого — это что, марксизм? Это история?..
ПРОСТО пришли "злые дяди" (а добрый Ленин уже был не в силах) и отодвинули "доброго" Троцкого. А какие-то его сторонники (платформа 46-ти) выступили было, да неудачно. А Троцкий был где-то далеко (в Кисловодске).
А "злых" оказалось больше, и они были сильнее. Как-то они заняли все ключевые посты. И все оказались за них.
А всем заправлял "злой" Сталин. Никто его не принимал всерьез. А он всех перехитрил и стал главнее всех.
А Троцкого выслал из страны. А остальных расстрелял.
ДОЛОЙ Сталина!
Или как?..
С приветом
Мартов
Добрый день, Владимир!
У Вас замечательная родословная, но, кажется, Вы превратно истолковали мой вопрос: я спросил лишь потому, что за всю свою жизнь только однажды встречал фамилию Мартов, да и то в качестве псевдонима; и уж очень оригинально у Вас получилось: имя — от Ульянова-Ленина, фамилия — от его друга юности... Вот я и подумал: не литературный ли это псевдоним? Ничего плохого сказать не хотел.
Мне кажется, то, что я Вам написал за месяцы нашей переписки, не заслуживало такой пародии: я из Вас такого идиота не делал.
Что мне в Вас нравится: вы вспоминаете о Марксе или становитесь (довольно неожиданно) демократом, только когда речь заходит о большевиках. Вы не спрашиваете, кто стоял за семейством Романовых (с какой стороны там лежала "мудрость и мощь народная"?), какие такие народные массы стояли за кадетами, за Корниловым и т. д., Вас не смущает, что меньшевики на выборах в Учредительное собрание получили считанное количество мандатов (количество, совершенно неприличное для партии, на что-то претендующей), но когда речь заходит о большевиках, тут Вы — с ножом к горлу: кого они представляли?! И в 1920 г., и в 1922 г. они были "орденом" в гораздо меньшей степени, чем Романовы, или Корнилов, или кадеты, не говоря уже о меньшевиках.
Вы в который раз допрашиваете меня по поводу условий для построения социализма, хотя я уже не один раз отвечал: для большевиков в 1917 г. речь шла не о построении социализма, а о создании предпосылок для него, — предпосылок, кстати, которые пригодились бы не только для социализма, поскольку речь шла о модернизации экономики (и промышленности, и сельского хозяйства), об образовании, о развитии науки, — да о каком бы строе ни шла речь, без этих предпосылок ничего не построишь.
Можно сколько угодно говорить о величии России и ее благополучии до 1917 г., но стране, в которой 76 % неграмотных, всего 1 % людей с высшим образованием, нет ни одного научного института, — такой стране надо было молчать в тряпочку, а не кричать о своем величии, потому в XX в. ей делать было абсолютно нечего. Надо иметь хотя бы некоторое представление о том, с кем России приходилось конкурировать, как обстояли дела в этих странах с наукой и образованием, как развивалась их экономика и т.д. Но если кто-то не понимает, для чего нужны наука и образование — для чего они нужны и в экономике, и в политике, — такому человеку вряд ли что-нибудь объяснишь. И если это чудовищное отставание от цивилизованных стран могли ликвидировать Романовы, — почему же они не сделали этого за предыдущие 200 лет свого правления (после Петра)?
К слову, о Марксе, — еще в семьдесят каком-то году он писал другу Энгельсу: если в России произойдет революция, — вот где будет настоящая кровавая баня! Как нетрудно догадаться, он имел в виду не большевиков, которых тогда в помине не было (и революцию — не пролетарскую, а всего лишь буржуазную), — он имел в виду Россию: вот такая она, пронизанная ненавистью всех ко всем, неуправляемая, — и когда эта ненависть вырывается наружу, ничего хорошего ждать не приходится. Если вполне цивилизованные французские буржуа человеческую жизнь в грош не ставили, — что же, по логике вещей, должно произойти в куда менее цивилизованной России? А почему она такая, почему так исторически сложилось? Об этом тоже можно было бы том написать. Нельзя историю начинать с 1917 года, хотя бы уже потому, что в 1917 г. выплеснулось то, что копилось — и складывалось — столетиями. А у Вас все так просто: была великая и могучая держава, но несколько миллионов евреев, люто ненавидевших Россию, взяли да и перевернули все вверх дном, — гениальная история.
Боюсь, что нам с Вами с самого начала не о чем было спорить.
У Троцкого было сорок шесть сторонников? Это все, что Вы знаете из истории внутрипартийной борьбы? Увы, надо знать, под каким давлением проводилась дискуссия 1923 г. и знать, что результаты ее по стране "триумвиры" (а Вы даже не знаете, кто это такие?) предпочли не публиковать; но по Москве опубликовать пришлось, и оказалось, что несмотря ни на какое давление, ни на какие запугивания, ни на какие перетряхивании до и во время, в столице, где была особенно высока концентрация и "старых большевиков", и партийной интеллигенции, и учащейся партийной молодежи, - оппозиция набрала 36 процентов. А вы говорите — 46 сторонников...
Кто сместил Троцкого "социологически"! Вы что, смеетесь надо мной? Его сместили два кретина, которые сами впоследствии сильно об этом жалели, — но именно ради этого посадили Сталина на аппарат, на "подбор и расстановку кадров", с дуру решив, что Сталин будет их послушным орудием. Сталин без аппарата был никем, с аппаратом — которым злоупотреблял без зазрения совести, чего до него никто себе не позволял, да и не во всяких условиях можно было себе позволить, — далеко-далеко не сразу, но постепенно стал всем. Власть аппарата росла постепенно, этот процесс можно было и остановить, и обратить вспять, здесь ничего фатального не было, и у большевиков в первые годы были периоды и усиления, и ослабления, — а можно было, наоборот, форсировать всеми доступными средствами... Можно, конечно, и "социологию" поискать: не шибко умные, не шибко образованные, не любящие шевелить мозгами, недобросовестные, безответственные, те, которым захотелось наконец пожить в свое удовольствие и которых по этой причине можно было сделать послушными при помощи простого шантажа, — таких людей в любой партии достаточно (именно в такой партии, которая не "орден"); но можно их задвигать на такую работу, где они по крайней мере вреда большого не причинят, а можно возвышать, сажать их в ЦК и в Политбюро, чтобы иметь в их лице послушные орудия для грязных дел. Можно, например, под очень благовидным предлогом увеличить ЦК вдвое — исключительно за счет вот таких ребят, и не только Троцкому, но вообще любой оппозиции заранее обеспечить ничтожное меньшинство... Если у человека ума хватает лишь на то, чтобы слепо исполнять приказы, он может оказаться и героем, и преступником, — в зависимости от того, кто и какие приказы ему отдает. Многие из этих людей в тяжелейшие для большевиков годы были героями — именно с точки зрения самоотверженности, а при Сталине стали преступниками — из-за простой неспособности шевелить мозгами и предвидеть последствия... А Вы знаете, что Сталин был окружен алкоголиками? Что от алкоголизма умерли Куйбышев и Жданов, что Ежов спился до потери человеческого облика, что председатель Совнаркома Рыков тоже крепко пил и т.д.? Сталин, например жалуется Молотову: "На Куйбышева нельзя положиться, он может опять запить", — но при этом держит его в Политбюро. При Ленине пьющих и в ЦК не наблюдалось, а при Сталине они в Политбюро стали желанны. Такой тщательный отбор кадров потребовал немало времени, и "хозяином" Сталин стал лишь к самому концу 20-х, да и то чувствовал себя крайне неуверенно, потому что, в отличие от Вас, прекрасно знал, что никаких "идейных" сторонников у него нет (и никогда не было), а есть лишь собутыльники и прихлебатели, да еще запуганные, которые его всей душой его ненавидят. Потому и понадобился террор 30-х годов. К 1934 г. от Сталина устали даже былые сторонники, с его помощью поднявшиеся наверх, — результаты тайного голосования на XVII съезде и стали непосредственной причиной террора. Вот такая "социология".
Вы мне напоминали мою же цитату из А. Сванидзе — о том, что было бы, если бы Ленин не пережил покушение Каплан. История не терпит сослагательного наклонения, но, чтобы понять, что и почему в этой истории произошло, очень полезно бывает прибегнуть к сослагательному наклонению. Она адресовалась к людям, которые знают, каким образом, благодаря кому и при чьем попустительстве Сталин смог прийти к власти, — знает, что это была чистейшей воды аппаратная интрига, и исторические закономерности здесь абсолютно ни при чем. Я повторяю еще раз: большевики занимались модернизацией экономики, развитием науки и повышением уровня образования (прочтите же наконец их программу!), и речь идет не о том, смог бы Троцкий, в отличие от Сталина, построить в России настоящий (или приличный) социализм, а о том, могли ли издержки той же модернизации экономики оказаться существенно меньше во всех отношениях и во всех направлениях; можно ли было не доводить дело до войны или — если она была неизбежна — можно ли было лучше подготовиться к ней, лучше ее вести и выиграть не такой ценой и т.д.? Пришлось бы другим людям, как Сталину, истребить столько людей, чтобы удержать власть? И наконец, если России не суждено было стать социалистической (объективные предпосылки против), — могли ли мы для нашего нынешнего капитализма получить базу получше той, чем нам досталась в середине 80-х? Вот о чем идет речь! При чем здесь "объективные условия для построения социализма"?!
Желаю успехов!
Здравствуйте, Сергей.
Судя по всему, имеет смысл опять обговорить суть спора.
Вы пишете:
Я повторяю еще раз: большевики занимались модернизацией экономики, развитием науки и повышением уровня образования (прочтите же наконец их программу!), и речь идет не о том, смог бы Троцкий, в отличие от Сталина, построить в России настоящий (или приличный) социализм, а о том, могли ли издержки той же модернизации экономики оказаться существенно меньше во всех отношениях и во всех направлениях; можно ли было не доводить дело до войны или - если она была неизбежна - можно ли было лучше подготовиться к ней, лучше ее вести и выиграть не такой ценой и т.д.?
1. Мы с вами когда-то уже договорились, что модернизация России могла состояться и без большевиков (согласны?).
Мало того, я полагаю, что без большевиков можно было обойтись без кровопролитной и разрушительной гражданской войны.
Устраивать разгром страны ради модернизации — необязательно. И лучше этого разгрома было избежать.
По крайней мере, очень долгое время большевики вели себя больше деструктивно, чем конструктивно.
А то, что они отстранили массу мыслящих людей от участия в жизни страны — самый большой их минус.
Вы не согласны с моим "усилением" (что без большевиков все могло быть лучше)?
2. Вы упорно отказываетесь понять мою позицию по поводу отстранения Троцкого от власти.
Вот ваши слова:
Кто сместил Троцкого "социологически"! Вы что, смеетесь надо мной? Его сместили два кретина, которые сами впоследствии сильно об этом жалели, — но именно ради этого посадили Сталина на аппарат, на "подбор и расстановку кадров", сдуру решив, что Сталин будет их послушным орудием. ... это была чистейшей воды аппаратная интрига, и исторические закономерности здесь абсолютно ни при чем.
Так вот это я и имею в виду: в ходе гражданской войны и сразу после нее (в "мелкобуржуазном" враждебном окружении) в большевицкой партии больше всего пострадала демократия. Выбор регионарных руководителей, ЦК и Политбюро стали делом интриг. Троцкий имел много сторонников (в Москве даже большинство, но в результате интриги с публикацией результатов голосования по партячейкам это перестало иметь значение), но что это решило?
Диктатура пролетариата превратилась в диктатуру партии, которая очень быстро свернулась в диктатуру вождей, диктатуру "тройки".
Партия перестала что-либо решать. Решающее значение приобрел партаппарат. Партийная бюрократия. Часть первопроходцев стала сановниками новой восточной деспотии, другая часть стала их заложниками.
Причем "восточная деспотия" уже имела все необходимое для сталинизма: влиятельную политическую полицию, неограниченную власть на местах, монополию на истину.
Кого представляла "тройка" в 1923 году? Кому она подчинялась? Перед кем была ответственна?
Вот и получается: чья же это власть? Пролетариата? Партии?
Или: кому вручили власть большевики, захваченную в результате октябрьского переворота?
И так ли уж случаен Сталин в этой социальной структуре? Пусть не Сталин, а Зиновьев, Бухарин — что меняется принципиально?
И как было не дать этой структуре возобладать?
Могли ли большевики с их уровнем политической культуры этому помешать?
Если понимать смену общественно-экономических формаций как преодоление отчуждения, то большевики явным образом регрессировали. Степень отчуждения пролетариата при государственном капитализме максимальна. Как в отношении труда, так и политической власти. Даже по сравнению с Романовыми.
Троцкий мог наблюдать процесс отчуждения от власти вблизи: вождь и творец революции в результате победы этой революции стал никем.
А вы говорите: никаких исторических закономерностей.
Именно поэтому я настаивал на том, чтобы вы рассказали подробно механизм смещения Троцкого.
Потому что в этом смещении — приговор большевикам.
Именно об этом предупреждали всякие там меньшевики с козлиными бородками: нет у пролетариата (если уж он действительно самый передовой класс) достаточного культурного уровня, чтобы осуществлять диктатуру самому. А кто будет ее осуществлять от имени пролетариата — вопрос.
И перед творцами революции маячил термидор...
...Вообще это диалектика: пока вы изменяете общество, общество изменяет вас. И от вас прошлых ничего не остается.
3. Мне кажется важным ваше замечание по поводу моего отношения к демократии. Вы пишете:
Что мне в Вас нравится: вы вспоминаете о Марксе или становитесь (довольно неожиданно) демократом, только когда речь заходит о большевиках. Вы не спрашиваете, кто стоял за семейством Романовых (с какой стороны там лежала "мудрость и мощь народная"?), какие такие народные массы стояли за кадетами, за Корниловым и т.д., Вас не смущает, что меньшевики на выборах в Учредительное собрание получили считанное количество мандатов (количество, совершенно неприличное для партии, на что-то претендующей), но когда речь заходит о большевиках, тут Вы - с ножом к горлу: кого они представляли?! И в 1920 г., и в 1922 г. они были "орденом" в гораздо меньшей степени, чем Романовы, или Корнилов, или кадеты, не говоря уже о меньшевиках...
Дело в том, что я не демократ, уж во всяком случае в общепринятом (vulgaris) смысле этого слова.
Демократия, как власть народа посредством самого народа, требует очень сложного механизма передачи мнений и настроений этого самого народа. А этот механизм уже имеет свою инерцию и свою логику развития.
В конце концов, как я однажды писал, демократия и охлократия — суть разные состояния одного и того же народа.
Мне нравится определение демократии Карла Поппера: демократия — это ПРОСТО возможность мирной смены правительства. Но это "просто" подразумевает наличие политических институтов, которые невозможно произвольно разрушить.
Большевики сильно виноваты перед Россией тем, что убили первые ростки демократии в России, то немногое, что уже было, например, земство, а после прихода к власти они подчинили себе Советы, профсоюзы и вообще уничтожили всякое самоуправление.
Во главу угла встала партийная дисциплина.
В самых непартийных органах все решения принимали партийные ячейки.
А эти ячейки получали уже готовые инструкции. И если поначалу они еще могли ерепениться, то скоро с этим покончили.
Партийная дисциплина оказалась на руку только вождям и "тройке".
Даже при Николае Романове было больше "демократии", хотя это в последнюю очередь его личная заслуга.
А Корнилов — вообще оборванный сюжет, и его обсуждать нечего.
4. Я все ждал от вас трактата по поводу того, чем Троцкий был лучше Сталина, и что бы он сделал лучше, победи он в 1923 году. Для меня его преимущество неочевидно. Особенно при условии, что масса факторов к 1923 году уже изменить было нельзя, и внешних, и внутренних.
5. Вы пишете
Боюсь, что нам с Вами с самого начала не о чем было спорить.
Извините, на это я не готов ответить.
С приветом, Мартов
Добрый день, Владимир!
Отвечу так, как Вы ставили вопросы, — по пунктам.
1. Убейте, не помню, когда это мы с Вами "договорились, что модернизация России могла состояться и без большевиков". Это Ваше убеждение, а я его считал и считаю по меньшей мере спорным. Если ее могли осуществить Романовы, тогда почему же не потрудились? Хорошо известно их убеждение: чем невежественнее народ, тем легче им управлять. Если Вы имеете в виду кого-то другого, то опять же — кого? Генералов типа Корнилова? Они в своих воззрениях были истинными романовцами, то есть элементарно не понимали, для чего это нужно. Если кадетов (меньшевиков, эсеров), то этим ребятам, прежде чем начать модернизацию и прочее, надо было решить другую задачу: удержаться у власти. Но кадетам это оказалось не под силу, а прочие к ней и не стремились. Смешно говорить, что такие-то могли что-то сделать, если они сами этого делать не хотели, бежали от власти.
К вопросу о том, что "большевики отсекли", — здесь у Вас некоторая неувязка: то Вы ругаете евреев за то, что они спасли большевиков в то время, когда с ними никто не хотел сотрудничать, — то обвиняете большевиков в нежелании сотрудничать. И то и другое — общие фразы, а на деле — как в Красную Армию большевики взяли всех, кто был готов служить, так впоследствии и в экономике, после введения нэпа. О научной и образовательной сферах — не говорю, поскольку об этом уже писал: там большевики особенно на многое готовы были закрыть глаза. Правда, они при этом требовали элементарной политической лояльности, но так на их месте поступил бы каждый. Именно им хватило и одной гражданской войны, к сожалению были люди (отнюдь не большевики), которым показалось мало.
О том, кто и как развязал гражданскую войну, говорить не хочется, — слишком много об этом уже было написано.
2. Никакая "восточная деспотия" к 1923 году еще не сложилась. "Тройка", фактически подменившая собою Политбюро, была ответственна перед ЦК, а ЦК отчитывался перед съездами и конференциями. Съезды созывали в то время каждый год, между ними (тоже каждый год) созывали конференции. Почитайте стенограммы XII (весна 1923) и XIII (весна 1924) съездов, и Вы увидите, что на них руководству еще приходилось объясняться и оправдываться (чего на сталинских съездах Вы уже не увидите), на них еще могли выступить инакомыслящие, — которые на сталинских съездах уже могли выступать только с покаянными речами. Вообще, если бы Вы читали такого рода документы, а не предпочитали отвлеченные рассуждения, Вы бы увидели, что атмосфера на XII съезде — именно по части демократизма — заметно отличается от XI, в свою очередь, XIII съезд в этом отношении хуже, чем XII... Вы увидели бы, как постепенно — именно постепенно — сворачивают демократию. Дальше промежутки между съездами стали удлиняться — тоже постепенно. XIV съезд состоялся больше чем через полтора года после XIII, XV съезд — через 2 года после XIV. И так далее, по нарастающей: 3 года, 4 года, 5 лет, и это тоже было неспроста. Если на XIV съезде оппозиция могла выступить с содокладом, то на XV об этом уже речи не было... Окончательному удушению демократии предшествовал длительный процесс постепенного свертывания, и — повторяю — все это можно проследить по документам, по тем же стенограммам.
Это был один из механизмов, другой — "подбор и расстановка кадров", с помощью которого всюду обеспечивалось необходимое большинство. И все это было не так просто и не так быстро, как сказка сказывается. Не будем забывать, что борьба против Троцкого началась фактически уже в конце 1922 г., а из Политбюро его вывели лишь осенью 1926 г. Именно потому, что полностью задушить демократию с сегодня на завтра было невозможно и какое-то время еще приходилось считаться с партийным общественным мнением. Опять-таки стоит почитать стенограмму партийной конференции 1926 г.: там объединенной оппозиции еще предоставили слово для содоклада (разумеется, не по доброте сталинско-бухаринской души, а просто приходилось считаться), и достаточно почитать, как председатель объявляет Троцкому, что его время истекло, а из зала просят добавить время — один раз, другой... И приходилось продлевать ему время! Так что о "восточной деспотии" даже в середине 1926 г. всерьез говорить было рано.
3-й "механизм" — клевета; она в этой истории с самого начала играла далеко не последнюю роль. В области информации тоже происходил процесс постепенного свертывания: с одной стороны, партию все хуже информировали о том, что происходит в действительности, с другой — помимо клеветы в газетах распространялись всевозможные слухи и сплетни — такое, что в газетах печатать в то время еще стеснялись. Именно неофициально, без публикаций в прессе Троцкого для начала обвинили в том, что он добивается единоличной власти, и не шибко умным внушали, что идет праведная борьба против диктатуры Троцкого, — которой еще нет, но непременно будет, если Троцкого вовремя не обуздать... Это было только начало.
4-й "механизм" — шантаж: партию опять-таки с самого начала шантажировали расколом. Благо здесь и на Ленина можно было сослаться: он в последних своих записках много размышлял именно о том, как уберечь партию от раскола, считая это самой главной опасностью. Он не предполагал свертывание демократии с целью сохранения единства, — наоборот, он прекрасно понимал, что такими методами единство не создается; а вот некоторые "ленинцы", скорее всего, угрозу раскола сочли не вполне реальной. Ленин, например, для придания большей устойчивости ЦК (опять-таки во избежание раскола) предлагает расширить его за счет самостоятельно мыслящих рабочих; ЦК расширяют, но — за счет послушных и в значительной своей части вообще никак не мыслящих функционеров... И т. д.
Еще раз вынужден Вам напомнить: чтобы описать действие каждого из этих механизмов подробно, надо написать толстый том. Но показательна в этом отношении уже одна только дискуссия 1923 г.: о чем дискутировали? Да ни о чем! 46 партийных работников в своем историческом заявлении восстали против свертывания демократии, — причем уже тогда не могли ни назвать вещи своими именами (их больше всего возмутило именно то, что партии не дают выбрать лидеров, что некие господа силой себя навязывают, притом что с задачей своей определенно не справляются), ни опубликовать свое заявление, — потому что это было чревато обвинением во фракционной деятельности, ведущей к расколу (в чем их в итоге и обвинили), а раскол, по Ленину, — это самое страшное, что могло произойти. Они восстают против свертывания демократии, и тут же появляются статьи Зиновьева и Бухарина о том, что кое-где на местах действительно демократию сворачивают, и это очень плохо, и надо этих товарищей на местах призвать к порядку, тем более что наверху — все категорически за внутрипартийную демократию. Спрашивается: о чем дискутировать, если все "за"? И почему надо голосовать за оппозицию, если другая сторона тоже "за"? Дискуссия 1923 г. (я не писал, что Троцкий имел в Москве большинство; не надо искажать) стала самым настоящим расколом "старой гвардии", но в том-то и дело, что только старые и искушенные (и молодые продвинутые) могли понять, о чем в действительности идет спор: кто заинтересован в сохранении демократии, а кому она как кость в горле. И это, уважаемый Владимир, очень-очень важный момент. Есть политики конкурентоспособные, которым демократии опасаться не приходится; и есть неконкурентоспособные, которые демократическим путем к власти прийти не могут и которые по этой причине кровно заинтересованы в том, чтобы ее не было. В этой заинтересованности одних и незаинтересованности других гораздо больше правды, чем во всех Ваших попытках найти "исторические закономерности".
Я уже говорил, что исторические закономерности я вижу в том, что страна в целом (не надо кивать на большевиков) не обладала никакой политической культурой, — это, извините, наследие царизма; в крайней низком уровне образования и общей культуры — это опять-таки доставшееся большевикам наследство. Большевики в дореволюционные времена были гораздо больше и лучше приучены к демократии (и к определенной политической культуре), чем "общество" — если это можно назвать обществом — в целом. Именно поэтому заморозить демократию в стране оказалось намного проще, чем задушить ее в партии. На это, повторяю, потребовались годы.
Так вот, не надо списывать на исторические закономерности то, за что отвечают конкретные лица. В нашем случае начало процессу положили три человека, которые хотели власти, но не могли прийти к ней демократическим путем, не могли рассчитывать на то, что их выберут. В истории это абсолютно не новый и не оригинальный сюжет, искать в нем какую-то большевистскую специфику, мягко говоря, несерьезно.
"Потому что в этом смещении — приговор большевикам. Именно об этом предупреждали всякие там меньшевики с козлиными бородками".
Владимир, Вы бы прежде поинтересовались: а что стало с самими многомудрыми меньшевиками? Почитали бы, например, письма Вашего "однофамильца": он ведь постоянно жалуется на то, что люди перебегают к большевикам. Особенно много этих ребят (в том числе именитых) перебежало после введения нэпа, и вот что характерно: ни в каких оппозициях они не участвовали, были замечательно послушны Сталину — не из любви, а из трусости.
3. "...После прихода к власти они подчинили себе Советы, профсоюзы и вообще уничтожили всякое самоуправление. Во главу угла встала партийная дисциплина. В самых непартийных органах все решения принимали партийные ячейки. А эти ячейки получали уже готовые инструкции. И если поначалу они еще могли ерепениться, то скоро с этим покончили".
Владимир, с Вами иногда трудно спорить главным образом потому, что историю Вы изучаете, так сказать, "по Огоньку" (было такое выражение в годы нашей с Вами юности): то, что Вы пишете, это пропаганда, а не история. Ведь на самом-то деле — и об этом можно было бы узнать из тех же стенограмм партийных съездов, — было очень непросто подчинить профсоюзы, потому что за их самостоятельность боролись работавшие в этих самых профсоюзах большевики. А сколько было споров по поводу Советов, в том числе и в 1923 году! Тот же Троцкий немалую часть своего доклада на съезде посвятил вопросу о том, должна ли партия подменять собой советы, и был в этом далеко не одинок. Я уже тысячу раз говорил, что большевики были людьми очень-очень разными, — потому и раскололись в 1923 году.
Вы в прошлый раз написали смешную фразу: "У Троцкого было 46 сторонников". Инициатива этого заявления принадлежала его авторам (а не Троцкому), а в "инициативной группе" преобладали бывшие члены "группы демократического централизма": эти ребята еще с Лениным воевали, отстаивая каждую пядь партийной и советской демократии, — потому что все опасности утверждающейся диктатуры видели лучше всяких меньшевиков. И к чести их будь сказано, они боролись до конца. Так вот, почему эти убежденные поборники демократии до конца боролись со Сталиным и от начала до конца (до их собственного конца) поддерживали Троцкого, с которым в былые времена тоже немало ругались? По-видимому, они уже тогда об обоих знали нечто такое, чего не хотите знать Вы.
4. Вот представьте, перед Вами партия, в которой, допустим, 15 % составляют люди умные, достаточно образованные, добросовестные и отягощенные чувством ответственности; еще 15 % — агрессивно неумные, агрессивно невежественные, нечистые на руку, завистливые карьеристы и т. д. (я не имею в виду, что все эти добродетели должны непременно гнездиться в одном субъекте), а между ними — "болото": 70 % людей, не шибко умных, не любящих шевелить мозгами, не любящих брать на себя ответственность и предпочитающих подчиняться начальству, но не агрессивных. Цифры, разумеется, условные, но это ситуация нормальная для любой правящей партии, которая всегда притягивает к себе всякую нечисть и без более или менее обширного "болота" не живет. Я спрашиваю: есть разница между правителем, который, опираясь не это вполне управляемое "болото", поднимает наверх людей из первых 15 процентов (потому, что у умных он скорее найдет понимание и умные обогатят его продуктивными идеями, увидят те опасности, которых он не видит и т. д.; потому что он способен выдержать любую конкуренцию и не боится умных конкурентов, если они добросовестны; потому что людей "идейных" он способен увлечь идеями и т. д.), — и правителем, который, опираясь на то же "болото", поднимает наверх людей из других 15 процентов (потому что он неконкурентоспособен и боится умных и ярких; потому что у него нет никаких идей, увлекать идеями он не способен, а может только подкупать, и следовательно, нуждается в подкупных и безыдейных; потому что он, кроме того, не обладает ни харизмой, ни человеческой притягательностью и людей с норовом может держать в подчинении только с помощью шантажа, и следовательно, нужны люди с нечистой совестью, которых есть чем шантажировать, и т. д.)? Я спрашиваю: будут эти две команды хоть чем-нибудь различаться, — или совсем ничем? Будут чем-то различаться результаты деятельности этих команд или опять-таки между дураками и умными, между ответственными и безответственными в политике абсолютно никакой разницы не существует?
Трудно сравнивать программы, когда у одного программа есть, а у другого отсутствует начисто; так же трудно сравнивать политические позиции, когда один имеет свой взгляд на любую проблему, а другой — вообще не этим занят... Но если Вы считаете, что личные качества правителя никакой роли не играют, не имеют значения даже в условиях урезанной (потому что она в любом случае была бы по необходимости урезанной) демократии, не говоря уже о диктатуре, — мне к сказанному добавить нечего.
Желаю Вам успехов.
Отвечаю, как и вы, на скорую руку.
Про то, что у Троцкого в Москве было в 1923 году большинство, писал я, а не вы.
А вот про то, что у Троцкого было 46 сторонников — написали вы. Я писал про "платформу 46-ти". Так она называется в исторической литературе.
Разница есть.
По меньшей мере, ваше желание меня все время обвинять в незнании меня удивляет.
Теперь о другом. Вы пишете:
Убейте, не помню, когда это мы с Вами "договорились, что модернизация России могла состояться и без большевиков". Это Ваше убеждение, а я его считал и считаю по меньшей мере спорным. Если ее могли осуществить Романовы, тогда почему же не потрудились?
В вашем письме от 31 мая говорилось:
Вы говорите, что Россию «и так и так ждала индустриализация», — если в том смысле, что никуда бы она не делась и это не была дурная прихоть большевиков, я, разумеется, согласен. Но фактор времени играет не последнюю роль, и одной доброй воли здесь недостаточно...
То есть приди к власти Терещенко и Коновалов, Россию бы ждала модернизация.
Россию ждала бы модернизация даже если бы была восстановлена монархия Романовых.
Или Москву взял Деникин.
А Питер — Юденич.
Или в 1917-м победил Корнилов.
Какая модернизация и какой ценой — в каждом случае это будут разные события.
Но свет клином на большевиках не сошелся.
Это очевидно, и здесь, по моему скромному разумению, спорить не о чем.
Иначе самым главным модернизатором стал Сталин. Думается, вы с этим не согласны.
Далее вы пишете:
К вопросу о том, что "большевики отсекли", — здесь у Вас некоторая неувязка: то Вы ругаете евреев за то, что они спасли большевиков в то время, когда с ними никто не хотел сотрудничать, — то обвиняете большевиков в нежелании сотрудничать.
Надеюсь, вы не будете отрицать, что огромное количество думающих людей не приняло большевиков и оказались вне строительства новой России. Для вас вопрос "политической лояльности" прост. На самом деле — а отчего большевикам должны были выдать кредит доверия?
Они что, проявили себя как созидатели?
Еврейский вопрос я нарочито вынес за скобки: не хотите обсуждать — не надо.
Это чистая физиогномика: я вижу, а вы — нет.
И наоборот.
Вы пишете:
Никакая "восточная деспотия" к 1923 году еще не сложилась. "Тройка", фактически подменившая собою Политбюро, была ответственна перед ЦК, а ЦК отчитывался перед съездами и конференциями. Съезды созывали в то время каждый год, между ними (тоже каждый год) созывали конференции.
Восточная деспотия не отрицает ответственности правителей. Но только перед кем?
А между тем все элементы сталинизма в 1923 были уже налицо. Мне повторить? Влиятельная политическая полиция, неограниченная власть на местах, монополия на истину.
Вам это нравится?
Мне нет.
Вы пишете:
...другой механизм — "подбор и расстановка кадров", с помощью которого всюду обеспечивалось необходимое большинство.
Интересно, а какие выводы вы сделали из смутных 80–90-х?
Или простые слова насчет того, что бюрократический аппарат может ограничить ТОЛЬКО высокая политическая культура масс, вам непонятны?
А большевики в 1917–19 были нацелены именно против людей с политической культурой.
Потому что требовали безусловного подчинения.
Хотя без масс с политической культурой любой, самый простой аппарат, всегда становиться самодовлеющим. Даже Красный Крест. Даже Общество спасения на водах. Или даже Общество защиты памятников. Тем более — политическая партия.
Это можно увидеть на любом посту, на любой работе.
Я это вижу ежедневно.
А вы мне рассказываете, как три мудака «свернули» демократию в большевицкой партии.
Видимо, так им захотелось.
А остальные в это время были заняты «делом»... (извините, опять сворачиваю на ёрничанье)
Вы пишете:
Не надо списывать на исторические закономерности то, за что отвечают конкретные лица. В нашем случае начало процессу положили три человека, которые хотели власти, но не могли прийти к ней демократическим путем, не могли рассчитывать на то, что их выберут. В истории это абсолютно не новый и не оригинальный сюжет, искать в нем какую-то большевистскую специфику, мягко говоря, несерьезно.
А я не ищу в этом сюжете "большевицкую специфику".
Именно в этом — суть процесса, который после Великой Французской революции получил название термидор. Везде он может выглядеть по-разному. Вся партия обсуждала эту проблему. Но в силу интеллектуального уровня искала не там, где он уже был. Потому что суть схватить сложнее, чем внешний вид.
У главных "предателей революции" были самые "красные перья" на шлеме.
А вокруг них находились самые что ни на есть "первопроходцы".
Но если три члена Политбюро поставили "в позицию всю партию" — это проблема партии.
И страны, в которой эта партия осуществляет "диктатуру".
А обсуждать вопрос, какие проблемы партия не смогла решить внутри себя — это ложный посыл.
Когда все свернулось в партию — стало поздно.
На этом поле было много сильных игроков.
И Сталин маячит за плечами у многих.
А мы начинали разговор именно с того, как избежать сталинизма.
А именно об этом вы вообще отказываетесь говорить.
С приветом, Мартов
Надеюсь, что, попросив меня обойтись без цитат, Вы имели в виду вполне конкретные цитаты, а не все вообще. Потому что, разобраться в отношении Ленина к Троцкому невозможно без обращения к очень важному источнику — Крупской. Когда Ленин умер, больной Троцкий находился на Кавказе, и Крупская написала ему очень интересное — особенно, если учесть все обстоятельства (борьба с Троцким шла полным ходом, Крупская принадлежала к группе Зиновьева, скорее всего в силу того, что еще в эмиграции привыкла считать его членом семьи) — письмо; там говорилось, что то отношение, которое сложилось у Ленина к Троцкому в 1902 г., когда он приехал к ним в Лондон, не менялось никогда. Это очень важное свидетельство, если понимать, о чем идет речь. По свидетельству той же Крупской, Ленин имел свойство влюбляться в людей, но ни в кого и никогда он не был влюблен так, как в юного Троцкого. Ленин сразу увидел в нем идеального помощника: толкового, необычайно одаренного, деятельного, все схватывающего на лету, исполнителя, которому достаточно сказать, что надо сделать, а уж как — он знает сам, и сделает лучше, чем мог бы сделать сам Ленин, потому что обладает некоторыми способностями, которых у Ленина нет... Беда в том, что Троцкий не был рожден помощником и исполнителем. Как сказал Луначарский, уже тогда всем (очевидно, кроме Ленина) было ясно, что это орленок, а не цыпленок. Он оказался намного самостоятельнее, чем хотелось Ленину, из-за этого, собственно, и возникли проблемы, продолжавшиеся вплоть до 1917 г. Ленин был стихийным диктатором: чем сильнее любил, тем, соответственно, сильнее была и жажда обладания. Троцкий по своей природе в принципе не мог никому принадлежать — умом и душой. Поэтому даже в периоды максимальной политической близости (как после революции 1905 г.) они не могли объединиться: Ленин хотел — Троцкий не давался. И всю их публичную брань надо толковать в этом контексте: Ленин Троцкого ревновал ко всем, кто так или иначе на него влиял, Троцкий Ленина искренне не любил, прекрасно зная ему цену, — за то, что Ленин как будто не принимал его всерьез (и, сам того не ведая, определенно унижал, ища в нем идеального помощника). Только в 1917 г., по прибытии в Россию, до Ленина дошло, что Троцкий давно уже даже не орленок, что это реальная политическая величина, общаться с которой можно только на равных. Только тогда и стало возможно объединение.
Но проблемы периодически возникали и дальше. Ленин обладал еще одним, тяжелым для соратников свойством: если он был убежден в свое правоте, он никакие возражения просто не воспринимал, — до тех пор, пока сам, и нередко — лишь по результатам, в своей правоте не усомнится. От этого, естественно, больше всех страдал самый умный человек в его окружении. Сколько бы раз Троцкий ни оказался прав против Ленина — и сколько бы раз Ленин прямо или косвенно не признал его правоту, — это ровно ничего не меняло: при следующем расхождении Ленин опять был кругом прав, а Троцкий кругом не прав. И корни "дискуссии о профсоюзах" надо искать в более ранних событиях. В феврале 1920 г. Троцкий внес в ЦК предложение заменить продразверстку налогом и разрешить крестьянам реализовать "излишки" на местном рынке. Через год именно с этого начнется "ленинский" нэп. Но тогда Троцкий получил в ЦК всего 4 голоса из 15, и Ленин был категорически против. Заметьте, это было до IX съезда, на котором Троцкому пришлось — именно пришлось, поскольку ЦК его предложения отверг, — выступить "милитаризатором". Потом был поход на Варшаву, который, вопреки тому, что писали в советских учебниках, предпринял именно Ленин и именно вопреки мнению Троцкого. Словом, к осени у Троцкого уже многое на сердце накипело. А параллельно развивался другой сюжет: транспорт был почти полностью парализован, специалисты, и отечественные и зарубежные, предрекали ему скорую гибель (как говорил один зарубежный друг Страны Советов: "Через год ваш транспорт умрет, а вместе с ним умрет и страна, ибо что будет делать эта страна без транспорта?"). Ленин бросил на спасения транспорта главного партийного чудотворца — Троцкого. Но чудес не бывает; чтобы оживить транспорт Троцкому пришлось прибегнуть к экстраординарным мерам: с одной стороны, это были дисциплинарные суды и строгие наказания за нарушения дисциплины, с другой — ударные пайки и премии за хорошую работу, то есть Троцкий на практике отказался от принятой в то время — и очень любимой в народе — уравниловки. И еще: даже многие историки забыли, а вернее, просто не хотят вспоминать, что хозяйством в ту пору на низовом уровне управляли профсоюзы. Большевики отводили им гораздо более серьезную роль, чем простая "защита интересов трудящихся"; в программе РКП 1919 г. Вы можете прочесть, что профсоюзы должны постепенно прийти "к управлению всем народным хозяйством как единым хозяйственным целым". Ведь первопроходцы, как истинные марксисты, социализм представляли себе как общество без государства (то есть традиционного государственного аппарата): политикой должны ведать Советы, а хозяйством — профсоюзы. И, что самое ужасное, отчасти это уже реализовалось на практике. Вот только профсоюзы оказались к этому совершенно не готовы, — и потому, что среди профсоюзных работников не нашлось толковых хозяйственников; и потому, что вообще оказалось очень сложно одновременно и защищать интересы трудящихся, и управлять. В годы "перестройки" Горбачев проделал эксперимент: ввел выборность руководителей предприятий, — так первыми застонали именно эти избранные руководители: они оказались в полной зависимости от тех, кто их избрал, и никого не могли призвать к порядку!
Так вот, Троцкий, когда его бросили на спасение транспорта, начал с того, что сменил профсоюзную верхушку, сверху, своей властью, отказавшись таким образом от выборности. Ленин об этом знал и одобрял, поскольку сам прекрасно видел, что иного выхода просто нет. А тем временем в "низах" нарастало недовольство; Троцкий считал, что это недовольство экономической политикой (даже если сами недовольные этого не сознают), которую ЦК отказался изменить; а Ленин — именно потому, что не хотел свою экономическую политику пересматривать, — предпочитал считать, что народ недоволен отменой выборности, нарушением принципа уравниловки и т. д. В августе с подачи Ленина была принята резолюция ЦК, повелевающая транспортному профсоюзу перейти к "нормальному положению", то есть без ударных пайков и премий, в первую очередь. Троцкий эту резолюцию не выполнил, потому что давно осознал необходимость заинтересованности: если состояние транспорта требует ударного труда, то и оплата должна быть ударной. После двух неудачных споров с Лениным (см. выше), когда он был абсолютно прав, но Ленин к его мнению не прислушался, он на сей раз просто молча сделал так, как считал нужным. А дальше на каком-то заседании ВЦСПС он имел неосторожность сказать, что профсоюзы работают плохо, потому что руководят ими люди, способные только жаловаться на то, что нет того и другого, но не способные сделать так, чтобы отсутствующее появилось. И посоветовал руководству ВЦСПС "перетряхнуть" профсоюзы, сославшись на свой удачный, как он считал, опыт. В тогдашней политической обстановке это было некорректно, о чем Ленин не один раз публично Троцкому объявит; но, повторяю, Троцкий был убежден в том, что главная причина всех зол — политика "военного коммунизма"; если от нее не хотят отказываться, то надо быть, по крайней мере, последовательными. Позиция большинства ЦК, и Ленина в том числе, все более превращалась в ни то ни се. Во всяком случае, эта политическая некорректность могла остаться в рамках ВЦСПС; но руководители этого учреждения — Томский и Рудзутак — прибежали в ЦК жаловаться на Троцкого, который призывает следовать его примеру, в то время как народ на транспорте на самом деле сильно недоволен деятельностью своего профсоюза!
Ленин сгоряча — он потом сам признает, что погорячился (допустил "преувеличенные и потому ошибочные выпады"), — предлагает резолюцию по поводу вверенного Троцкому профсоюза, с нехорошими словами типа "самодурства", — в которой Троцкий имел все основания усмотреть желание сделать его чудотворцев козлами отпущения за неправильную экономическую политику. Троцкий обиделся. И в этой обиде его — неожиданно для Ленина — поддержала половина ЦК, а точнее, получилось 8 "троцкистов" против 7 "ленинцев".
Каким образом этот конфликт между Троцким и Лениным — или протест Троцкого против поисков козлов отпущения — превратился в "дискуссию о профсоюзах", вопрос достаточно сложный, а точнее — темный. Троцкий, естественно попытался защитить свою позицию против Томского и Рудзутака, потому что профсоюзы в Стране Советов в тот момент как бы управляли производством, но управляли из рук вон плохо. Троцкий представил в ЦК платформу, в которой искал выход из этой ситуации. Позже, на Х съезде, он объяснял, в чем, собственно, проблема. Не многие помнят сейчас, что большевики изначально вовсе не собирали национализировать предприятия, и лучшее тому свидетельство — Положение о рабочем контроле, в котором, между прочим, оговариваются и права собственников. Но еще задолго до прихода большевиков к власти многие собственники (в первую очередь иностранцы) бросали свои предприятия и уезжали; после Октября бегство усилилось; брошенные предприятия прибирали к рукам профсоюза и сами хозяйничали; потом большевики создали всякого рода главки, и в какой-то момент стало непонятно, где кончается компетенция главка и начинается управление отраслевого профсоюза. Троцкий предлагал решить эту проблему путем "организационного сращивания", то есть создания на определенном уровне управления, включающего в свой состав представителей и главка, и профсоюза. Это, уважаемый Владимир, и называлось "огосударствлением" — на определенном — отнюдь не низовом уровне, и имело своей целью улучшить — за счет хозяйственников из главка — качество управления, коль скоро профсоюзы управляют. Обращаю Ваше внимание на то, что так называемая "платформа 10-ти" (в дискуссии ее по конъюнктурным соображениям называли "платформой Ленина", но сочинил ее на самом деле Рудзутак) не высказывалась в принципе против такого сращивания, а говорила лишь о том, что "быстрое огосударствление" помешает профсоюзам исполнять их главную задачу — защищать интересы трудящихся (Троцкий резонно вопрошал: "Что значит быстрое? Сколько верст в час?"). При этом никакого решения проблемы не предлагала.
И вот очень важный, но не проясненный вопрос: почему в какой-то момент решили устроить дискуссию о профсоюзах, выдвинув в качестве объекта дискуссии отвергнутые ЦК тезисы Троцкого.
Я здесь могу только строить предположения. Я уже говорил, что недовольство в народе нарастало, но причины его разные люди толковали по-разному; партия чувствовала, что в воздухе что-то носится, и тоже нервничала: ЦК раскололся пополам — и вся партия покрылась трещинами. Ленин обнаружил, что Троцкий может расколоть партию, и сам того не желая, просто за счет своего веса и авторитета. Годы спустя он напишет в своем "завещании": "Тов. Троцкий, как это доказала уже его борьба против ЦК по вопросу об НКПС, отличается не только выдающимися способностями". Обратите внимание: Ленин говорит "по вопросу об НКПС" (Наркомате путей сообщения, которой Троцкий в то время возглавлял и которому неформально подчинялись транспортные профсоюзы), а не "по вопросу о профсоюзах", — он прекрасно помнил, что стало истинной причиной конфликта. Вот Ленин и решил "укрепить единство": сформировать такой ЦК, где Троцкий был бы в меньшинстве и партию раскалывать не мог бы. Но именно потому, что в партии в то время существовала демократия, создать определенное большинство в ЦК можно было только получив большинство на съезде. Каким образом? Опять-таки в условиях демократии существует только один способ: выборы делегатов съезда по платформам. Большевики такое практиковали, когда возникали серьезные разногласия, как например по вопросу о Брестском мире. Но для этого нужна дискуссия, нужны платформы. Очевидно, поэтому в один прекрасный день Троцкому позвонил Зиновьев и предложил опубликовать его платформу (об этом Троцкий рассказывал на съезде, в присутствии всех заинтересованных лиц), заявив, что "дискуссия прет со всех сторон" и сдерживать ее уже нет никакой возможности. Зиновьев сказал, что он говорил с Лениным и предложение исходит от них обоих.
Троцкий, как видно, подвоха не ожидал, согласился на опубликование платформы — и дискуссия пошла. И стараниями Зиновьева, Сталина и будущих "верных сталинцев" (типа Молотова, Ворошилова, Микояна и Орджоникидзе) приняла совершенно неприличную форму, — стала настоящей генеральной репетицией "борьбы с троцкизмом". Ленин как-то еще пытался сдержать пыл своих "сторонников", сам он участвовал в дискуссии мало и по отношению к Троцкому корректно. Но у "сторонников" был свой интерес. Зиновьев в эмиграции на протяжении многих лет был правой рукой Ленина, но в 1917 г. перестал ею быть еще раньше, чем у него возникли разногласия с Лениным: просто как политик Зиновьев с Троцким рядом не лежал; он мечтал вернуть себе былое положение — и мочил оппонента по-черному. У Сталина к тому времени с Троцким отношения уже были откровенно враждебные, и во всех конфликтах Ленин, хотя и старался их помирить, однозначно отдавал предпочтение Троцкому: он же прекрасно понимал, кто есть кто... Словом, Сталину тоже выпал шанс приблизиться к Ленину за счет Троцкого. В ходе дискуссии Ленин скажет Бухарину (который в итоге выступил с самостоятельной платформой), что существует "объективная логика фракционной борьбы", и приходится хвататься за тех сторонников, какие есть. По-видимому, это можно отнести и к самому Ленину: он боялся проиграть — оказаться в меньшинстве на съезде — и принимал "сторонников" такими, каковы они есть.
Я не считаю необходимым искать здесь диктаторские поползновения Ленина: он действительно боялся раскола партии, и лучшее свидетельство тому — "Письмо к съезду", написанное, когда он сам уже не надеялся вернуться к работе (то бишь к власти) и где главная мысль — предотвращение раскола. Вот только предотвращал он этот раскол не теми средствами. И понял это, когда было уже поздно что-то изменить.
Что же касается дискуссии Бухарина с Преображенским, то каждого интересующегося должен бы с самого начала насторожить вот какой момент: лидером оппозиции был Троцкий, а вовсе не Преображенский, — почему же, когда речь заходит об экономической платформе оппозиции, цитируют неудачные формулировки из статьи Преображенского, а не обширные, куда более обстоятельные доклады Троцкого, например его доклад на XII съезде "О промышленности"? Отвечаю: потому что гораздо легче вырвать неудачно словосочетание из статьи Преображенского — и отплясывать на нем канкан (два канкана, три канкана, пока не надоест), чем спорить с программными докладами Троцкого. Впрочем, среди пишущих на исторические темы немало людей, которые их даже и не читали и совершенно искренне думают, что главным экономистом оппозиции был Преображенский.
У Преображенского был свой взгляд на вещи (а в оппозиции существовала демократия и свобода слова), он занимал позицию на левом фланге, но даже он не одобрил сталинскую коллективизацию, как и сталинское раскулачивание. О чем заявил и на Лубянке в 1936 г. Все оппозиционеры были единодушны в том, что коллективизация должна быть добровольной и зиждиться на заинтересованности, а чем можно крестьян заинтересовать, было прописано в программе партии: техника, удобрения, агрономическая помощь и т. д. Добывать средства для промышленности можно было разными способами, и, по мнению Троцкого, — лучше всеми возможными способами сразу, не гнушаясь и мелкими добычами. В том числе: научиться рационально расходовать имеющиеся средства; научиться эффективно управлять государственной собственностью и получать от нее прибыль, а не убытки... Источников может быть сколько угодно — было бы желание их искать. Я уже не раз говорил: правящей фракции в то время просто некогда было заниматься делом, она с "троцкизмом" боролась. Опять-таки в "сплошной коллективизации" не видел необходимости даже левый Преображенский (как и в сплошном раскулачивании), и Сталин прибег к тому и другому по политическим мотивам, а не в силу экономической необходимости. Просто по уму он был способен только на простейшие решения и простейшие действия, — в отличие и от Троцкого, и от Преображенского. Бухарин наградил оппозиционеров узким лбом Сталина и приписал им те намерения, которые позже осуществит Сталин, — просто потому, что с дураками легче спорить. И с умными людьми легче спорить, если представить их идиотами, не понимающими элементарных вещей. Это целиком на совести Бухарина; за это он в конечном счете и поплатился.
Есть вопрос, который мне претит: в дискуссиях о 1917 годе на первый план выходит вопрос взятия большевиками власти («правильно» — «неправильно») с обязательным представлением последующих событий. А вот далее постоянно дискутируется положение только внутри партии. Обсуждаются только внутрипартийные дискуссии. Словно признавая, что в условиях диктатуры партии обсуждать больше нечего. Как будто не было других людей, кроме партийцев. Не было другой России, кроме большевиков.
Мы не будем возвращаться к нашим спорам насчет взятия власти.
Но вот что интересно: после взятия власти большевики постоянно наталкивались на собственную ограниченность («становились на грабли своего доктринёрства»). Можно обсуждать вопрос, кто из них был умнее, кто глупее, но пределы их доктрины исторически были определены. А они об этом не знали.
Вы же не будете говорить, что в России можно было создать социалистический строй? Мы и сейчас смутно себе представляем, что это такое, и не только экономически, но в первую очередь психологически. Что такое «воспитание нового человека»? Меня эта тема волнует, но сейчас просто некогда сесть хорошенько подумать. Тем более, надеюсь, со времен С. Платонова независимая социалистическая (коммунистическая) мысль ушла дальше и куда-нибудь (к чему-нибудь) пришла.
В этой связи вопрос: видимо, имеет смысл перечислить основные грехи Сталина, чтобы понять, что в них исключительно сталинского, а что — исконно большевицкого.
Это первое.
Второе: в этой связи мне не кажется, что вопрос российского крестьянства был принципиально решаем в рамках большевицкого доктринерства. А это — один из самых главных вопросов. Наряду с вопросом об интеллигенции (то есть интеллектуальной элите российского общества).
Спор троцкистов и сталинистов по вопросу о темпах индустриализации не так прост. Сталин вообще не был глуп и узколоб. Вопрос с точки зрения большевиков звучал так: Где брать средства на модернизацию? И должна ли индустриализация зависеть от темпов роста крестьянских хозяйств?
А может, это вопрос не одних только большевиков, а вообще всех, кто должен был проводить модернизацию России.
Позиция Бухарина прекраснодушна. Но Преображенский выглядит реальнее. Так мне кажется. Кстати, я бы не стал противопоставлять Троцкого и Преображенского. Мы ведь говорим не об удачных и неудачных фразах, давших повод ко всякого рода инсинуациям. Нас интересует суть вопроса.
Вы пишете:
чем можно крестьян заинтересовать, было прописано в программе партии: техника, удобрения, агрономическая помощь и т. д.
Это тоже обсуждалось тогда же, и мне кажется, тогда же стало ясно, что это все — далекое будущее. Пока этого нет. Тракторизация сельского хозяйства произошла через много лет. Агрономическая помощь в условиях, когда многие ученые и студенты (ставшие офицерами) просто покинули страну или были репрессированы или в загоне, была мало доступна. Россия велика!
Удобрения…
А модернизация нужна была уже сейчас. Россия еще барахталась в огне гражданской войны и послевоенной разрухи, а мировые державы восстанавливали хозяйство. В том числе за счет побеждённых.
Вопрос о крестьянстве — это ведь вопрос свободного рынка, а не производительности крупных и мелких хозяйств.
Вы пишете:
…лучше всеми возможными способами сразу, не гнушаясь и мелкими добычами. В том числе: научиться рационально расходовать имеющиеся средства; научиться эффективно управлять государственной собственностью и получать от нее прибыль, а не убытки... Источников может быть сколько угодно — было бы желание их искать…
Но ведь это лозунги.
Теперь, как вы представляете себе СССР конце 20-х — всех 30-х годов при Троцком? Грядущая мировая война? Подготовка и начало?
Вопросы мировой революции?
Такой сюжет пунктиром: у руля советского государства — еврей. В стране — масса недовольных, особенно крестьян, которые составляют большинство в армии. Гитлер проповедует антисемитизм…
Вы скажете, без Сталина не было бы Гитлера? Мне этот тезис не кажется убедительным.
Так что вопросов с Троцким не меньше, чем со Сталиным. И мне они не кажутся «веселее».
Жду ваших возражений.
Добрый день, Владимир!
Благодарю Вас за комплимент, примите и мой ответный: мне нравится дискутировать с Вами, поскольку Вы хорошо умеете заострять вопросы и заставить задуматься над тем, о чем я прежде не думал.
Начну я, с Вашего позволения, с конца — именно потому, что здесь мне самому уже давно все ясно.
Да, нам еще с 20-х годов внушали, что диктатуре Сталина была только одна альтернатива — диктатура Троцкого. И никогда не объясняли, и до сих пор не объясняют: а собственно, почему? Ведь и Ленин стал диктатором только в изображении сталинской пропаганды: Сталину, чтобы представить себя "Лениным сегодня", ничего не оставалось, как изобразить Ленина "Сталиным вчера". Я уже напоминал о том, что в сознании народа, политических противников и зарубежных наблюдателей — то есть всех, кто смутно представлял себе, как функционирует большевистская власть, — существовал двуглавый правитель: "Ленин и Троцкий". Для самой же партии эти двое были всего лишь признанными лидерами, но никоим образом не диктаторами. Это очень хорошо видно, когда читаешь стенограммы партийных съездов и протоколы заседаний ЦК. И в этом, кстати, принципиальная разница между ними и Сталиными: они были вождями в настоящем смысле слова; в отличие от Сталина, который превратил техническую должность генсека в некий руководящий пост, они не занимали в партии никаких постов, закреплявших их лидерство; их власть была властью над умами. Партией же в те годы действительно руководил ЦК: в то время там сидели самостоятельные люди.
Политбюро появилось во время гражданской войны как некий оперативный штаб, никаких преимуществ члены Политбюро перед прочими членами ЦК не имели, и все принципиальные вопросы между съездами все равно решались на пленумах ЦК. Словом, руководство было коллективным. Почему же оно непременно должно было выродиться в единоличную диктатуру — если не Сталина, то Троцкого?
Вот я недавно на "Эхе Москвы" слушал не самого худшего из современных историков, О. Хлевнюка (один из тех, кто сейчас активно занимается извлечением из архивов и публикацией документов советской эпохи); на вопрос, кто мог бы быть диктатором вместо Сталина, он удивленно ответил: "Но ведь существуют различные формы коллективной диктатуры!". Если в партии в первые годы была демократия, то есть никакой диктатуры, ни личной, ни коллективной, не существовало, то в применении к стране — да, в то время действовала "коллективная диктатура". Именно так Ленин и представлял себе то, что будет после него. И Троцкий писал, что Ленин видел в нем преемника на посту председателя Совнаркома, — но не на посту лидера партии и тем более — ее диктатора: не было такого поста! Если почитать внимательно (забыв все навязанные нам толкования) знаменитое "Письмо к съезду" Ленина, он озабочен именно тем, как устранить возможные конфликты в этом коллективном руководстве, где он прежде был главным амортизатором. И организационную меру он предлагает только одну: убрать Сталина с поста генсека, — считая его главным источником конфликтов.
Так почему же я должен исходить из того, что страной правил бы еврей? Этот еврей ни к какой личной диктатуре, ни в партии, ни в стране, не стремился; он даже председателем Совнаркома быть не хотел — именно потому, что он еврей (именно этим он объяснял Ленину свой отказ, а позже объяснял его на одном расширенном пленуме ЦК). Он ведь никогда не забывал о том, как белая пропаганда в годы гражданской войны эксплуатировала его еврейство.
Предположим, что две группы пошли стенка на стенку, но победили Троцкий и его единомышленники, — что было бы? Не забудем, что именно Троцкий в свое время рекомендовал на пост председателя ВЦИК (то есть формального президента страны) Калинина — как безупречно русского, да еще и крестьянина; если бы по каким-то причинам Калинин на этом посту не остался (политически он был к Троцкому абсолютно лоялен, но в частной жизни этот русский крестьянин был грешен), ясно, что Троцкий выдвинул бы такого же русского и по возможности крестьянина. Слава богу, среди его верных сторонников можно было найти кого угодно. Такого же безупречно русского он выдвинул бы и на пост председателя Совнаркома; благо Рыков прекрасно доказал, что не место красит человека, — поскольку вторым Лениным он на этом посту и близко не стал (а Молотов позже доказал, что на этом посту можно быть и вовсе пустым местом). А сам Троцкий так и остался бы наркомом по военным и морским делам, — ведь в первые годы этот относительно скромный пост нисколько не мешал ему быть второй половиной двуглавого лидера.
Но Ленин, конечно, имел в виду совсем иное развитие событий: отодвинуть Сталина, помирить Троцкого и Зиновьева, — и было бы хорошее, сбалансированное (с учетом всегда "умеренных" Каменева и Калинина) коллективное руководство...
На остальные Ваши вопросы отвечу позже.
Желаю успехов,
Сергей
Добрый день, Владимир!
Отвечать на Ваши вопросы мне придется по частям; на сей раз начну с первого вопроса — почему, как Вы пишете, "постоянно дискутируется положение только внутри партии", "обсуждаются только внутрипартийные дискуссии". С одной стороны — потому что в обществе, не способном организоваться и эффективно влиять на политику, все в конечном счете зависит от процессов, происходящих в правящей партии; с другой стороны — это все же ложное представление (когда-то им утешались эмигранты, последние 20 лет оно и у нас в большом ходу), будто большевики существовали в некоем вакууме и все их ненавидели. Если б это было так, они не выиграли бы гражданскую войну: не будем забывать, что Красная армия была "рабоче-крестьянской", и более крестьянской, чем рабочей.
Прежде всего, большевиков было слишком мало, чтобы терроризировать всю страну, как это принято сейчас изображать: они исчислялись сотнями тысяч, а взрослое население страны составляло примерно сто миллионов.
И рабочие, и крестьяне получили от большевиков вполне конкретные и абсолютно реальные вещи. У крестьян были претензии по поводу продразверстки, но введение нэпа сняло все вопросы. Рабочие получили не только 8-часовой рабочий день, оплату больничных, пенсии и т.п., но и большую доступность образования, и, соответственно, новые возможности по части карьерного роста... Словом, было очень много беспартийных, которые искренне большевиков поддерживали или, во всяком случае, считали их меньшим злом.
То же касается интеллигенции. Весьма значительная ее часть большевиков поддерживала. Я не говорю о врачах и учителях, — много искренних сторонников большевики-первопроходцы имели среди творческой и особенно — среди научной интеллигенции (я в свое время объяснял почему). Но были и такие, которые просто считали их меньшим злом. Либеральный английский премьер Ллойд-Джордж в 1922 г. изрек: "Уж лучше большевики, чем анархия". Так же рассуждали и многие внутри страны: могли и не любить большевиков, но гражданской войны не хотели.
И я, честно говоря, не представляю себе, какие процессы должны описывать или дискутировать историки: не было никаких процессов. Меньшевики и эсеры постепенно сходили на нет; если в годы военного коммунизма они еще могли собирать какой-то урожай с недовольства, то после введения нэпа собирать стало по большому счету нечего. Среди интеллигенции были какие-то небольшие заговорщицкие группы — но не более того. Была "забастовка профессоров", повлекшая за собою знаменитые пароходы, которые теперь часто называют "философскими", но философов там было не много. Характерно, что списки кандидатов на высылку были разосланы руководителям заинтересованных наркоматов, и те — одних просили не высылать: пусть политически не очень лоялен, но весьма ценный специалист; против фамилий других — писали, что никакой научной ценности не представляет; то есть большевики подходили к этому вопросу гораздо более рационально, чем принято думать.
Словом, нравится Вам это, Владимир, или не нравится, но серьезной оппозицией режиму, по крайней мере до 1930 г., была только коммунистическая оппозиция. Сталинская "сплошная коллективизация" (вместе с раскулачиванием) в некоторых регионах, в основном на юге, вызвала достаточно серьезное, вооруженное сопротивление. У оппозиции были сторонники даже в секретариате Сталина, и с подачи этих людей, имевших доступ к строго засекреченным документам, "Бюллетень оппозиции" писал, что в некоторых регионах идет настоящая война (что подтверждают и современные историки, работающие с документами). Но это сопротивление было неорганизованным, не имело никакой "политической надстройки" и в конце концов было подавлено голодом. После "голодомора" никакого серьезного сопротивления в народе не наблюдалось. И опять главным очагом сопротивления оказалась сама правящая партия. Кстати, многие оппозиционеры считали, что при существующем режиме эффективно бороться можно только изнутри, и совершали обряд покаяния, чтобы восстановиться в партии и продолжать борьбу.
Это понимали, кстати, и многие небольшевики: Троцкому в свое время много неприятностей доставил тот факт, что за него ухватились меньшевики! Они искренне сочувствовали оппозиции (по крайней мере, как меньшему из зол) и открыто писали, что надо ее всеми силами поддерживать.
Теперь о Гитлере. Тезис "если бы не было Сталина, не было бы и Гитлера", принадлежит не мне (хотя я его разделяю), и те, кто это утверждал, имели в виду нечто совершенно конкретное: именно из-за Сталина социал-демократы и коммунисты в Германии не смогли договориться: и потому, что сталинская политика в Коминтерне была самонадеянной — они считали, что могут отбить у социал-демократов всех рабочих, обзывали их социал-фашистами и т. п. (а в итоге выигрывал Гитлер); и потому, что социал-демократам такие "коммунисты", мягко говоря, не нравились.
Вот Вам конкретная ситуация: на президентских выборах в Германии четыре реальных кандидата — Гитлер от своей партии, Тельман от коммунистов, Гинденбург от консерваторов и Гильфердинг от социал-демократов. У социал-демократов нет шансов победить, и, чтобы не допустить Гитлера к власти, Гильфердинг свою кандидатуру снимает в пользу Гинденбурга. И тот побеждает. И назначает канцлером Гитлера!
Если бы социал-демократы и коммунисты выступали единым фронтом, у них были бы неплохие шансы, но для этого нужны были совсем другие коммунисты. Перманентные чистки в германском компартии, исключения и выходы из нее всех несогласных со сталинской политикой (как в Коминтерне, так и в СССР) сделали ее абсолютно сталинистской, — такие "коммунисты" для германских социал-демократов были ничем не лучше нацистов.
К сказанному можно добавить, что до первой мировой войны Троцкий и Гильфердинг были большими приятелями; в годы войны их пути разошлись: Троцкий был последовательным пацифистом, а Гильфердинг колебался вместе с Каутским (они лишь в 1917 г. отделились в самостоятельную, антивоенную партию). Довоенных большевиков Гильфердинг, как и многие тогдашние социал-демократы, не сильно любил, Троцкий был ему гораздо ближе, и в послевоенные годы если Гильфердинг кому-то из большевиков доверял, так только Троцкому, которого он хорошо знал. ВКП(б) 30-х годов была для него (и для многих других социал-демократов) партией, которая исключила из своих рядов единственного человека, которому он доверял, — и уже одним этим все было сказано.
Окончание следует
Прежде всего, я не вполне понимаю, при чем здесь большевистское доктринерство. И что вообще Вы называете "большевистской доктриной"?
Начнем с того, что индустриализация всегда и везде проводилась за счет крестьянства, только в передовых странах это происходило на 100 или на 200 лет раньше. Разорение крестьянства в Англии (в 18-м веке) вызвало даже целый поток печальной литературы (поэзии особенно). Во Франции — свой сюжет: Великая буржуазная революция привела к тому, что появилось много мелких крестьянских хозяйств (этого, как и в России, добивались крестьяне), и теперь историки говорят, что это сильно затормозило развитие Франции — по сравнению с Англией. Крестьянство всегда и всюду тормозило прогресс, — так уж повелось, и не большевики это придумали.
Вы пишете: "Вопрос о крестьянстве — это ведь вопрос свободного рынка, а не производительности крупных и мелких хозяйств". С чьей точки зрения? Для любого государства на первом месте всегда именно производительность, — и это, разумеется, относится не только к крестьянству. Общество богатеет не рынком, а высокой производительностью труда; и рынок только тогда и хорош, когда он способствует повышению этой самой производительности. Именно поэтому никто никогда с крестьянами и не церемонился: когда их интересы не совпадали с интересами государства (общества в целом), это плохо заканчивалось для крестьян, — если общество обладало инстинктом самосохранения.
Правда, у некоторых стран были колонии, и та же Англия в своей модернизации сильно преуспела не в последнюю очередь за счет разорения Индии. У России колоний не было; об этом, собственно, и писал Преображенский: у нас есть только "внутренняя колония" — деревня (это то самое недостаточно политкорректное выражение, которого ему не могут простить крестьянофилы до сих пор). Дело, повторяю, не в большевистской доктрине; с этой проблемой сталкивались все модернизаторы и повсюду. Другое дело, что в негуманном 18-м веке это как-то и проблемой не считали. А в России лучший пример — Столыпин: когда ему захотелось "великой России", он опять-таки начал с крестьянства. Но в том-то и дело, что крестьян его идеи не прельстили, они знали, чего хотели (и хотели совсем другого), и те, кого он в знаменитых "столыпинских вагонах" отправил осваивать Сибирь, в большинстве своем счастья там не обрели; зато верховная власть в 1917 г. обрела в Сибири дополнительный очаг недовольства (и Колчаку там пришлось весьма туго).
Крупные коллективные хозяйства придумали не Сталин, не Ленин, и, строго говоря, даже не Маркс с Энгельсом; это еще утописты посмотрели, как крестьян разоряют и обрекают на голод, и придумали вот такой гуманный выход из положения: чтобы не разорять, не сгонять с земли — но и не дробить землю на мелкие клочки, не дающие никакого товарного хлеба, что, в свою очередь, может вызвать голод в городах. А поскольку при такой низкой товарности невозможно делать запасы, засуха или любое другое стихийное бедствие чревато вымиранием самих же крестьян, — и это тоже надо понимать: высокая товарность хозяйств — все та же высокая производительность — не в последнюю очередь нужна была самим крестьянам (которые думали, что если они могут прокормить свою семью, то большего им и не надо).
Когда либералы говорят, что альтернативой коллективным хозяйствам является фермерство, они забывают, что в Северной Америке сельское хозяйство с фермерства начиналось; а в Европе (не только в России) оно развивалось иначе: мелкий крестьянин со своим клочком земли — это данность, и превращаться из собственника (пусть даже самого мелкого) в батрака — дабы способствовать развитию фермерства в России (или во Франции, или где угодно еще) — он вовсе не хочет. Вот и получалось, что альтернативой коллективным хозяйствам — не в большевистской доктрине, а на практике — было грубое разорение по-английски. И в любом случае — в России 20 века такая политика наткнулась бы на сильное сопротивление.
Чтобы понять, что в политике Сталина было собственно сталинского, а что — "исконно большевистское", надо просто взять Программу РКП 1919 г. — это и есть изложение истинной большевистской доктрины, которую, вместо того, чтобы просто прочесть, почему-то предпочитают выдумывать или выводить из сталинской практики. Она, как я уже не раз говорил, не предполагала ни "сплошной коллективизации", ни насильственного раскулачивания. В отношении кулаков речь шла только о пресечении их эксплуататорских поползновений; в отношении прочего крестьянства сказано, что РКП будет всячески поддерживать и стимулировать различные формы коллективных хозяйств, как и различные формы кооперации, но исходит из того, что мелкое крестьянское хозяйство будет существовать еще долго, а потому партия должна оказывать ему посильную помощь (здесь и мелиорация, и удобрения и прочее, и прочее).
Самое главное то, что, если бы большевики последовательно проводили свою линию, им действительно не нужна была бы ни сплошная коллективизация, ни насильственное раскулачивание: все эти формы крестьянских хозяйств могли сосуществовать как угодно долго. Троцкий в применении к нэпу говорил об экономическом соревновании капиталистических и социалистических элементов хозяйства: капиталистические будут жить до тех пор, пока они эффективны, — пока социалистические не станут эффективнее и выгоднее для самих же хозяев.
Ни насильственное раскулачивание, ни сплошная коллективизация не были нужны для индустриализации, — вот что важно. Нужно было эффективное земледелие, нужна была высокая товарность; и прибег Сталин к этим "мероприятиям" вовсе не потому, что сплошная коллективизация обещала сразу дать большое количество товарного хлеба (этого-то как раз и не случилось), а совсем по другим причинам. У большевиков как в промышленной, так и в сельскохозяйственной части программы главные слова — "повышение производительности труда" (это доктрина мировой экономики, а не большевиков), и нигде не сказано, что простейший путь к ней — сплошная коллективизация. Они знали, что это не так. Что знал и чего не знал Сталин, я судить не берусь, — для него всегда главным было сохранение личной власти; именно этим и был продиктован его поворот конца 20-х годов.
Что было важно для первопроходцев (по-моему, я об этом уже писал): они не считали кулака надежным экономическим партнером, и надо было создать ему противовес, чтобы он, попросту говоря, не зарывался. Согласитесь, это не то же самое, что насильственное раскулачивание (да еще с середняками в придачу).
Создание различных форм коллективных хозяйств (в том числе государственных — совхозов) началось даже не в 1918 г., а еще до Октября; но процесс шел медленно, даже к середине 20-х удельный вес коллективных хозяйств был недостаточно велик, чтобы они могли играть роль противовеса и составить сколько-нибудь серьезную конкуренцию кулаку,- потому что были проблемы со стимулами. Не знаю, откуда у вас сложилось представление о том, что все эти стимулы вообще были делом далекого будущего. Прежде всего, у Вас ложные представления о взаимоотношениях большевиков с интеллигенцией. В годы гражданской войны в Красной Армии бывших царских офицеров служило не намного меньше, чем в белой; это давно установлено, и уже тогда острили, что одна часть царской армии победила другую часть той же армии. И из тех, кто сражался на стороне белых, далеко-далеко не все эмигрировали или были потом за это наказаны. Например, знаменитый детский (советский!) поэт Яков Маршак обслуживал белую пропаганду, — и что? А некоторые белые офицеры служили потом в ОГПУ...
И то, что Вы говорите об эмиграции агрономов, извините, несерьезно: эмигрировали не агрономы, а вообще по большей части люди, мало что умевшие делать, — во-первых; во-вторых, придя к власти, большевики сразу занялись усиленным (очень усиленным по сравнению с царскими временами) производством самых нужных специалистов: врачей, учителей и агрономов, и в начале 20-х появилось немалое количество специалистов, выращенных уже большевиками.
Вы говорите, что тракторизация началась значительно позже; на самом деле первый отечественный трактор сошел с конвейера в 1925 г.; до этого сельскохозяйственную технику покупали за границей, и именно потому, что ее было мало, важно было, кому она достанется: будет ли она работать как стимул к объединению мелких хозяйств — или достанется кулаку, со всеми вытекающими (обедневшие крестьяне будут не объединяться, а батрачить).
Дефицитная техника доставалась кулаку, — и не по чьему-то недосмотру, такова была политика сталинско-бухаринской фракции: они сделали ставку на кулака, поскольку он в тот момент был главным "кормильцем". И левая оппозиция могла сколько угодно говорить, что кулак — партнер крайне ненадежный и делать ставку на него — по меньшей мере рискованно (чтобы не сказать — просто недальновидно и неосмотрительно), — от всех этих предостережений (хотя левые не говорили ничего нового, это знал всякий грамотный марксист) правящая фракция отмахивалась бухаринской теорией "мирного врастания кулака в социализм".
А кулак не врастал; вместо этого устраивал из года в год кризисы хлебозаготовок, благо правящая фракция сама позаботилась о том, чтобы никаких конкурентов у него не было; благодаря этому он мог как угодно взвинчивать цены на хлеб, сколько угодно придерживать его, добиваясь повышения закупочных цен и т.д. "Теория" Бухарина была не "прекраснодушной", а просто глупой. И в 1928 г., когда очередной кризис хлебозаготовок обернулся волнениями в городах, Сталин наконец это понял. "Раскулачивание" и "сплошная коллективизация" были продиктованы не заботой о повышении производительности труда, они были ответом на "хлебные стачки" кулаков.
Что здесь "собственно сталинского": неспособность просчитывать последствия. Это именно по-сталински: сначала загнать себя в угол неумной (мягко говоря) политикой, а дальше — выбираться из этого угла с помощью чрезвычайных мер. Точно так же он наживет себе массу врагов в партии — своей внутрипартийной политикой, своими несоразмерными амбициями, — а потом будет их физически уничтожать, потому что другого выхода (если учесть, что сдавать власть он не собирался) у него просто не останется... А потом осознать, что дети расстрелянных его вряд ли полюбят, и начать избавлять от детей... Примеры этого истинного сталинского можно приводить еще долго.
Так вот, если бы победила другая фракция, она прежде всего не стала бы загонять себя в этот угол: она не делала бы ставку на кулака, и все, что было из техники, удобрений и прочего, нужного деревне, заставила бы работать на объединение мелких хозяйств, чтобы по возможности увеличить удельный вес коллективного сектора и не дать распоясаться кулаку.
То же с кооперацией (торговой и потребительской): Ленин в своей знаменитой статье начала 1923 г. писал, что "кооперацию у нас третировали и до сих пор еще третируют как кулацкую". Она могла играть важную роль и в правильном — с точки зрения большевиков — распределении скудных в то время ресурсов, и в обеспечении продовольствием: даже без всякого объединения хозяйств торговая кооперация могла бы составить конкуренцию кулаку на продовольственном рынке. Но не "кулацкая" кооперация — не такая, в которой заправляет все тот же кулак. И здесь тоже были возможны две линии поведения: перестать ее "третировать" за то, что она кулацкая (именно этот путь выбрала сталинско-бухаринская фракция) — или вытащить ее из-под кулака, сделать некулацкой (именно это имел в виду Ленин, опять-таки не открывая ничего принципиально нового по сравнению с программой).
Оппозиционеры сами никогда не называли себя "троцкистами", — с какой стати, если их программа была программой партии 1919 г. (к которой многие из оппозиционеров лично приложили руку)? Там, а не в сталинской теории и практике и надо искать "исконно большевистское".
По поводу добывания денег на индустриализацию Вы пишете, что это лозунги, — да почему же? Троцкий этому вопросу посвятил обширный доклад на XII съезде, — там не лозунги, а цифры и диаграммы. На очень конкретных примерах он демонстрировал, например, на чем государственная промышленность теряет столь необходимые средства. Из чего складываются неприличные накладные расходы, как прогорают предприятия из-за неумения "калькулировать" и т.д. и т.п. Выращивание грамотных хозяйственников — это не лозунг; грамотный подбор и расстановка кадров, рациональная организация управления — тоже не лозунг. Не Троцкий повинен в том, что правящая фракция все делала наоборот, и в частности — кадры подбирала не по принципу профессиональной пригодности, а по принципу лояльности к генсеку, а еще вернее — нелюбви к Троцкому.
По поводу доклада Троцкого на съезде злоязычный Красин (которого как делового человека ценили далеко за пределами партии большевиков) сказал: наконец-то хоть один член Политбюро всерьез занялся хозяйством. Ему бы и продолжить этим заниматься, — лучше него все равно ни у кого не получалось (даже либеральный экономист Ясин — самый, пожалуй, добросовестный из либералов, находит в этом докладе "гениальные прозрения"; а когда Брежнев с Косыгиным в 60-е годы хотели ввести новый нэп, они издали стенограмму XII съезда, пропущенную в свое время Хрущевым по политическим мотивам, — именно ради вот этого доклада Троцкого)... Так вот и не надо отвлеченными рассуждениями об объективных трудностях оправдывать правящую фракцию, которая после этого занялась не рационализацией управления, не сокращением накладных расходов, не поиском грамотных хозяйственников (Троцкий нашел для Красной Армии десятки тысяч офицеров-небольшевиков, то же мог сделать и для экономики), не обучением тех, какие есть, азам хозяйствования, а — "борьбой с троцкизмом", то есть попросту с Троцким. Правящая фракция сама создавала себе проблемы.
Извините, Владимир, но я уже устал повторять, что непосредственной своей задачей большевики считали модернизацию экономики (в том числе "электрификацию всей страны" — план ГОЭЛРО Ленин называл второй программой партии). Строить социализм в России они не собирались, потому что были грамотными марксистами и знали, что социализм в одной стране немыслим (основоположники считали, что он немыслим даже в Европе без Великобритании). Они знали, что настоящий социализм может существовать только как явление по крайней мере европейское; а когда это станет возможно, они не знали и не загадывали: им в отсталой России и без социализма дел хватало. Для них важно было закрепить определенную тенденцию; конкретно — сохранить государственную собственность в ключевых отраслях экономики. И это сейчас — общемировая тенденция, между прочим!
О "новом человеке": марксисты не собирались выращивать его в пробирке. Они, как известно, следовали принципу: "Бытие определяет сознание", — прежде всего должен измениться быт, в том числе модернизироваться. Крестьянин с сохой и крестьянин на комбайне — это уже два разных человека. Главной составляющей "воспитания нового человека" первопроходцы считали образование, развитие наук и распространение научных знаний (за сталинистов я ответ не держу), механизацию и автоматизацию труда... А вообще они представляли себе это как процесс долгий и — диалектический: люди меняют быт, быт меняет людей, которые, в свою очередь, дальше изменяют окружающую действительность и т.д. по спирали.
Окончание следует.
Добрый день, Владимир!
У меня были совершенно сумасшедшие 2 недели, — к сожалению, только теперь могу завершить свой ответ.
Вот в чем, как мне кажется, основной порок Ваших — и не только Ваших рассуждений: Вы все время говорите о большевистской — или коммунистической — доктрине, хотя, честно говоря, у меня не создалось впечатление, будто Вы имеете о ней отчетливое представление. Скажу больше: лично я о ней вообще никакого понятия не имею. Но что поделаешь: "большевистская доктрина" — это избитый штамп, ложный, как все штампы на свете. Еще в годы "перестройки" нам внушали, будто все беды у нас — от ложной доктрины, — надо, дескать, доктрину выбрать хорошую! Но первопроходцы вовсе не были доктринерами. И лучшее доказательство тому — вся их политика начиная, по крайней мере, с 1917 г.
Но прежде позвольте задать вопрос: о какой доктрине идет речь? О марксистской? Но Маркс с Энгельсом никакой доктрины не родили. Было определенное представление о цели: подлинно демократическое — самоуправляемое — общество; было представление об условиях его существования: оно возможно только при общественной (не государственной, обратите внимание, — а общественной; это в сталинские времена придумали, что общественная и государственная суть одно и то же) собственности на средства производства, высокой производительности труда, т. е. это должно быть индустриальное общество, с возможностью планирования — в противовес тогдашней рыночной анархии, с высоким уровнем развитием наук; такое общество возможно при равенстве всех перед законом, при всеобщей обязанности трудиться на благо общества и т. д.; его невозможно построить в одной стране, потому что — это извлечено из опыта Великой французской революции — враждебное окружение его задушит, и в любом случае — необходимость отбиваться от этого враждебного окружения исказит весь замысел: потребует непременно государственного аппарата и т. д. Наконец, было определенное представление о том, как перейти к этому обществу: для любых серьезных преобразований нужна сильная — диктаторская — власть (это опыт всей истории человечества), отсюда вытекала необходимость диктатуры пролетариата — именно на период преобразования. Вот и вся "доктрина", больше классики ничего не загадывали.
А теперь проследим путь большевиков с 1917 г. До 1917 г. у них была "доктрина": в результате революции к власти должно прийти "демократическое правительство рабочих и крестьян". В апреле 1917 г. Ленин от этой установки отказался в пользу теории Парвуса — Троцкого: "рабочее правительство, опирающееся на крестьянство. Тут же возник следующий вопрос: каким образом на крестьянство можно опереться? Оказалось, что программа, предлагаемая социал-демократами (у большевиков и меньшевиков она была одна) крестьян совершенно не интересует. В октябре — новый отказ от "доктрины": большевики принимают эсеровский декрет о земле, потому что такова воля российских крестьян.
Они не собирались национализировать промышленность (речь шла только о банках); они тем более не собирались вводить продразверстку, — ни к какой доктрине, ни к марксистской, ни к собственно большевистской это ровно никакого отношения не имело. Я Вам уже писал, что большевики ограничились рабочим контролем, которого требовали сами рабочие; но, с одной стороны, появилось много брошенных предприятий, с другой — как рассказывал Троцкий на XI съезде, неброшенные предприятия часто превращались в очаги контрреволюции, и их приходилось конфисковывать по политическим мотивам — чтобы прекратить снабжение белых армий и т. д. Тем более большевики не хотели ссориться с крестьянами, да и не они придумали продразверстку, а голодающие питерские пролетарии, — Ленин всего лишь дал добро.
Словом, они действовали по обстоятельствам, а не следуя доктрине. В октябре они рассчитывали на революцию в Германии, которая уже тогда очевидно назревала. Но революция вовремя не произошла, пришлось подписывать Брестский мир, — опять отступление от всех возможных доктрин. Подписанием Брестского мира они еще на некоторое время отсрочили революцию в Германии, создав себе дополнительные проблемы, — именно эти проблемы и породили продразверстку.
Опять-таки армия: Вы, наверное, слышали о "военной оппозиции" в РКП в 1919 г.? Я имею в виду не Сталина с Ворошиловым, которые боролись лично против Троцкого по сугубо личным мотивам, а идейных оппозиционеров, — против чего они протестовали? Именно против нарушения доктрины: в европейских социалистических кругах давно сложилось представление о том, что революционная — пролетарская — армия должна быть демократической, милиционной; а Троцкий строил регулярную армию чуть ли не по царскому образцу. Но Троцкий — и Ленин — увидели, что с милиционной армией ничего хорошего не получается, и отказались от этой доктрины. То же и с военспецами: как-то само собою разумелось, что царским офицерам в революционной армии делать нечего, а Троцкий их привлек в таком количестве, что злые языки (в эмиграции) позже говорили: "Одна половина царской армии выиграла войну у другой половины"...
Вообще на самом деле все обстоятельства требовали от первопроходцев немалой гибкости и способности отказываться от того, во что они верили вчера. Всегда ли это было хорошо — другой вопрос, но это факт: они такую гибкость проявляли, причем, если говорить о высшем руководстве, Троцкий — в большей степени, чем Ленин.
Они рассчитывали на победоносную революцию в Европе, — революций было много, но победоносной в их понимании не оказалось ни одной: Германия пребывала в слишком тяжелом состоянии, чтобы оказывать помощь России (хотя не следует забывать: первый торговый договор большевики подписали именно с Германией, вообще именно с ней было меньше всего проблем), благодаря этим революциям и революционным настроениям рабочих провалился "поход 14-ти держав", организованный Черчиллем, но не более того. Пришлось приноравливаться к новым обстоятельствам, что большевики опять-таки сделали. Вы мне воспроизводите старый сталинский миф: будто троцкисты, не верившие в возможность построения социализма в одной стране (они просто помнили, что такое настоящий социализм), предлагали чуть не свернуть все строительство, поскольку их доктрина затрещала по швам, а вот мудрый и прагматичный Сталин сумел приноровиться к новым обстоятельствам, преодолел большевистское доктринерство и стал "возделывать свой сад". Это дешевый миф. И сталинско-бухаринская фракция жаждала революций в Европе, а позже на Востоке (вот только делала все так, что только мешала им, в Китае особенно), — потому что эти революции были единственной гарантией сохранения мира. Опять-таки не следует забывать, что в 1919 г. именно советское правительство осудило Версальские договоры, заявив, что эта политика ни к чему, кроме новой мировой войны, привести не может. Ленин с Троцким, как мы теперь знаем, оказались правы, и только революции в Европе могли эту новую мировую войну предотвратить. Посидев с ними рядом в Политбюро, это усвоил и Сталин и на всякого рода закрытых заседаниях — не для мировой печати — о мировой революции говорил постоянно, до самого 1941 года. С другой стороны, "возделывать свой сад" в ожидании революций придумал не Сталин; это было самоочевидно. И уж тем более не он придумал готовиться к новой мировой войне, поскольку не он ее предсказал еще в 1919 г.
Сталин в свое время создал сказочный мир, где, как и полагается во всякой приличной сказке, возможны были любые превращения: люди, всю жизнь посвятившие революции, многое ради нее претерпевшие, вдруг превращались в ярых контрреволюционеров, впадали во все тяжкие, заключали немыслимые союзы (еврей Троцкий — с ярым антисемитом Гитлером и т. п.), лишь бы только восстановить в СССР капитализм. Но Вас-то, как здравомыслящего человека, не удивляют эти странные превращения: человек, который никогда не славился умом, ни до революции, ни во время, ни в первые — тяжелейшие — годы после, вдруг, на сорок пятом году жизни, оказывается самым умным; а человек, который с молодых лет считался гением и многократно это доказывал, вдруг обернулся дураком, не понимающим элементарных вещей? Вас это не удивляет? Нам говорят: да, Троцкий был выдающимся оратором, а Сталин этим даром не обладал (потому, дескать, в известный период оказался в тени), — как будто для того, чтобы совершить Октябрьский переворот, нужны были только ораторские способности, или Троцкий с помощью языка построил армию и выиграл войну.
Американский предприниматель А. Хаммер, несмотря на личные счеты с Троцким (которые, конечно, наложили известный отпечаток на его воспоминания), все же засвидетельствовал, что военно-морское министерство резко отличалось от всех прочих советских министерств — порядком, который в нем царил: никто не шляется по коридорам, не болтает в курилке — все заняты делом. А о Рабкрине, который, между прочим, возглавлял Сталин, Ленин написал, что худшего учреждения нет во всей России. Среди прочего отметил (статья "Как нам реорганизовать Рабкрин"), что оно совершенно погрязло в интригах. Вот таким организатором был Сталин, и этот бардак, переполненный интригами, он перенесет потом на всю страну. А уж политиком-то он вообще никогда не был: почему-то ни до революции, ни во время ни разу своих политических способностей не проявил, хотя был всего на 2 месяца младше Троцкого, который как политик отличился уже в 1905–1906 годах!
Вот поэтому, Владимир, я никогда не поверю, что человек, который был на два порядка умнее, настолько же образованнее, обладал явно лучшими организаторскими способностями, явно лучшей способностью находить общий язык с "инопартийными" (Ленин, по свидетельству Горького, ставил Троцкому в заслугу среди прочего и то, что он сумел завоевать уважение военных специалистов, — Сталину в годы войны это не удалось), не смог бы сделать того, что сделал Сталин, гораздо лучше и с гораздо меньшими "накладными расходами". И я хорошо вижу, что все возвеличивание Сталина строится на оглуплении (мягко говоря) его оппонентов. Когда у нас с подачи Путина стало модно слово "модернизация", небезызвестный Проханов договорился до того, что Сталину пришлось бороться с Троцким, "который не желал модернизации", — хотя в 1925–26 гг. Троцкого и его сторонников обвиняли в "сверхиндустриализаторстве"... И все "величие" Сталина зиждется на такой вот лжи; без дешевого вранья еще никто не смог доказать, что Сталин был самым умным, — что он вообще был умным...
Желаю Вам успехов, жду возражений,
Сергей.
Добрый день еще раз!
Я отправил Вам письмо, забыв написать об одном из самых главных пороков Сталина (коль скоро Вы предложили "перечислить основные грехи"): он не обладал даром убеждения. Один из его сотрудников по Наркомату национальностей, Пестковский, член коллегии, рассказывал, что, когда в коллегии возникали споры и большинство оказывалось не на стороне Сталина, он просто уходил — не демонстративно, а под каким-нибудь предлогом, и его потом долго приходилось искать. Его вообще никогда не использовали там, где надо было убеждать, "переманивать" на свою сторону; ему не поручали контактов с инопартийными — даже в кулуарах, где ораторские способности ни к чему... В то время как Троцкий в этой области, по свидетельствам очевидцев, творил чудеса: он мог переубедить и крестьян-дезертиров, и вчерашних офицеров царской армии, и эсеров, и иностранных "буржуазных" журналистов... А вот теперь давайте задумаемся, что сие означает — и по истокам, и по последствиям.
Последствия сталинской неспособности убеждать хорошо известны: почти поголовное уничтожение старой гвардии и не только ее, — а по истокам: что такое дар убеждения? Хорошо подвешенный язык? Если за месяцы нашей дискуссии я Вас в чем-то убедил, то уж конечно не потому, что у меня язык подвешен лучше, чем у тех, с кем мне приходится заочно спорить, а потому, что где-то Вы почувствовали, что я владею материалом, где-то почувствовали, что у меня "есть мысли" и т. д. Так что, строго говоря, именно этого Сталин и не мог продемонстрировать: ни владения предметом, ни наличия мыслей. Сейчас, 60–70 лет спустя, он может казаться умным тем, кто не знает, у кого какую мысль он украл, — но тогда старые партийные работники, слава богу, знали, у кого. И весь его "стиль руководства" — стиль человека, неспособного убедить в своей правоте...
Вы писали (23 сентября; все выделения в тексте мои) о крайней отсталости России, которой с таким уровнем нечего делать в ХХ веке:
Можно сколько угодно говорить о величии России и ее благополучии до 1917 г., но стране, в которой 76 процентов неграмотных, всего 1 процент людей с высшим образованием, нет ни одного научного института, - такой стране надо было молчать в тряпочку, а не кричать о своем величии, потому в XX в. ей делать было абсолютно нечего. Надо иметь хотя бы некоторое представление о том, с кем России приходилось конкурировать, как обстояли дела в этих странах с наукой и образованием, как развивалась их экономика и т.д. Но если кто-то не понимает, для чего нужны наука и образование - для чего они нужны и в экономике, и в политике, - такому человеку вряд ли что-нибудь объяснишь. И если это чудовищное отставание от цивилизованных стран могли ликвидировать Романовы, - почему же они не сделали этого за предыдущие 200 лет свого правления (после Петра)?
Здесь все — передержка. «Чудовищного» отставания не было. Петр I — рывок вперед, но такой ценой, что после этого следовал упадок на четверть века.
Екатерина II — устойчивое, как бы сейчас сказали, развитие. Здоровый фундамент позволил развиваться стране вплоть до Александра I: Россия осуществляла гегемонию в Европе до середины XIX века. И сломала хребет Наполеону, которому никто не мог ничего противопоставить.
При этом ни уровень развития производственных отношений, ни производительные силы не стали этому помехой. Россия МОГЛА.
Николай I — провал. Вероятно, худший из Романовых. Или один из худших. В нем ли дело или «логика исторического процесса» — не знаю.
Александр II просто барахтается. Есть понимание необходимости модернизации, но нет людей. Нет поддержки? Нет аппарата реформ? Можно размышлять. То ли это Николай I: «хорош, и на много лет вперед дураков наготовил…» То ли опять «логика процесса»?
Так вырисовывается «чудовищное отставание». Которое вовсе «не чудовищно». А очень даже исторично и решаемо.
Еще замечание: «молчать в тряпочку» такие страны, как Россия, не должны. Даже в случае концептуального «многовекового отставания». Мы есть — значит, имеем право быть (тут могут следовать длинные ла-ла-ла…).
И вообще, нет пока общепринятых критериев, по которым одни страны лучше других. В разные исторические эпохи все видится по-разному.
Короче, России есть что делать в ХХ веке. Безотносительно большевиков.
Вы часто пишете о косных генералах. А зря: нередко именно генералы становились инициаторами модернизации. Потому что модернизация — источник военной силы.
Русские генералы хуже прочих?
Не согласен.
Русская армия не очень сильно отставала от европейских. Начало было неблестящим (хотя поражение в Восточной Пруссии несколько смягчалось победой в Галиции). Но так всегда — всякая великая война в России начинается с поражения. Начало Франции в войне с Германией тоже не впечатлило.
Немецкая армия была очень сильна, очень. Рядом с ней многие чувствовали себя неполноценными. Поэтому не думаю, что речь должна идти именном о русской «неполноценности».
Кстати, немецкая армия в годы Первой мировой войны понесла наибольшие потери на Восточном фронте, а не на Западном (малоизвестный факт, представленный Блюментриттом в послевоенных мемуарах). Война как бойня явила себя именно в Первую мировую, но на всех без исключения фронтах, не только в России.
И русский Генштаб был вполне адекватен. Есть неплохой отзыв Рокоссовского о предвоенных планах русского Генштаба.
Большевики всячески клеймили царскую Россию и царскую армию, чтобы выпятить свои заслуги.
И вы туда же.
Япония победила Россию в 1905 году — не аргумент. Японию тогда никто не принимал всерьез. Это было нормально для начала ХХ века. Но теперь? Мы-то знаем, чем стала Япония! Даже США едва не потерпели поражение!
В военном плане Россия не проиграла Первую мировую войну, хотя Германия «посвятила» кампанию 1915 года именно ей. Кампания 1916 года также дорого далась России, но она выдержала. Стратегия, направленная Германией на военное поражение одного из участников Антанты, не сработала. Россия в данном контексте оказалась не хуже Англии и Франции.
Факт, что к концу Первой мировой Россия начала преодолевать отставание в военной технике. А преодоление отсталости в военно-технических вопросах — важный симптом потенциала страны. Причем, в отличие от Германии и Франции, которые уже выдохлись и готовы были погибнуть, сцепившись насмерть, Россия обладала потенциалом.
И потенциал этот никак не связан с большевиками. (Зато во многом он обеспечил им победу в гражданской войне).
Дала слабину политическая система.
Это — другое.
В России было масса проблем.
Но и во Франции было много проблем. И в Англии. И в Германии. И в Австро-Венгрии. И в других странах. Вообще история — масса проблем. Какие-то страны вырывались вперед, потом их нагоняли. Колонии, источники и рынки индустриализации. ИСТОРИЯ.
Первая мировая война привела к тяжелому экономическому кризису во всех странах-участниках. России досталось больше всех. Обострились все проблемы, присущие любому государству. Но так было и в других странах.
Рвануло в России. «Производительные силы»… «производственные отношения»…
Мы говорили о русской революции, и я согласился с вами, что это — стихия. Так случилось. Факторы и объективные, и субъективные…
Отставим их. Меня в данный момент интересует не вход в Смуту, а выход.
На выходе Россию ждали большевики.
Вы считаете, единственно приемлемый вариант.
Я так не считаю.
Даже (тем более) с точки зрения модернизации страны.
Большевики много говорили о модернизации России? Приведите мне их дореволюционные цитаты, а то я что-то запамятовал. (Подстрахуюсь: именно многих большевиков, озабоченных модернизацией России, да не в публицистическом смысле, а серьезные экономические разработки, а то вдруг вы владеете двумя цитатами из Ленина и одной — из Троцкого?).
Владельцы фабрик и заводов бежали, рабочий контроль и так далее — все это путь, обратный модернизации. Это не 8-часовой рабочий день ввести и декларировать: «Заводы — рабочим, земля — крестьянам!». Большевики позже от всего этого откажутся.
Большевики развязали гражданскую войну (они были в числе немногих, кого не устраивала русская пословица: «лучше худой мир, чем добрая ссора», — напротив, большевики всегда были против «гнилых компромиссов»). А гражданская война всегда есть отбрасывание страны назад.
Пока победители в Первой мировой войне делили добычу и восстанавливали экономику, Россия снова умывалась кровью. Не уверен, что она не случилась бы, не будь большевиков, но с большевиками она стала неизбежной и особенно кровавой и разрушительной.
И только потом (возможно, когда натиск Мировой революции в Европе потерпел поражение) встал вопрос о модернизации, помноженной на время («иначе нас сомнут»).
С большевиками или без — модернизация и так бы состоялась. Уж больно велик был потенциал страны. «Производительные силы»… «производственные отношения»…
А большевики «оседлали» Россию с ее потенциалом, ее научно-техническими заделами и так далее.
Кстати, и ученые в России были и работали (несмотря на отсутствие «Научных институтов»). Большая часть научных прорывов СССР первой половины ХХ века имеет довоенные корни.
И вообще, ХХ век — век России. Так мне кажется.
Я думаю, вы, как и я, не будете это ставить в заслугу Сталину. Хотя именно таково «общее мнение».
Но и большевики к этому имеют отношение косвенное.
Откровенная слабость Николая II и его «администрации» привела к революции.
Эту фразу нужно понимать в том смысле, революция всегда необязательна (хоть и часто встречается). Всегда есть другие пути. Но по ним нужно идти. Чего Николай II не делал и другим не давал.
В итоге — революция. А революция привела к тому, что глубина хаоса и развала в 1917 году превысила все мыслимые пределы (хоть и не достигла апогея — следующий год оказался еще страшнее).
Временное правительство оказалось неэффективным. На этот счет есть много теорий. Я лично думаю, важное значение имел тот факт, что Временное правительство оказалось скованным действиями Советов. Как и Советы не имели полной власти при наличии Временного правительства.
Именно двоевластие — основная причина того, что с момента отречения Николая и до взятия власти большевиками было сделано так мало (большевики в 1918 сделали ненамного больше, но двоевластия уже не было).
Только вмешательство «третьей силы» переломило ситуацию. Арест Временного правительства и разгон Учредительного собрания ликвидировали двоевластие.
Отсюда мне видится крайне важным элементом выхода из кризиса своевременную ликвидацию двоевластия. Можно ставить на Временное правительство или Советы (в зависимости от убеждений). Главное — нужен лидер. Левый по фразеологии, чтобы привлечь «массы», отказавшие в доверии прежней власти (те «массы», которые можно привлечь, потому что большевикам здесь противостоять сложно). Но своевременный термидор — освобождение от зависимости от левой фразеологии и популизма.
Готовность к жестким и неприятным решениям (для 1917 года — это не виселицы на каждом перекрестке, а — выход из войны с Германией, хотя бы в форме замораживания de facto боевых действий, диктатура и военно-полевые суды в хозяйственных вопросах и в том же духе).
Волнения, мятежи и отпадение национальных окраин обязательны.
Главное отличие от большевиков — этот лидер не должен заниматься социальными экспериментами (кажется, вы готовы отрицать, что большевики экспериментировали с хозяйством первые несколько лет, вместо того чтобы идти от нужд самого хозяйства).
Вы писали (23 сентября):
Вы в который раз допрашиваете меня по поводу условий для построения социализма, хотя я уже не один раз отвечал: для большевиков в 1917 г. речь шла не о построении социализма, а о создании предпосылок для него, - предпосылок, кстати, которые пригодились бы не только для социализма, поскольку речь шла о модернизации экономики (и промышленности, и сельского хозяйства), об образовании, о развитии науки, - да о каком бы строе ни шла речь, без этих предпосылок ничего не построишь.
Большевики строили социализм.
Расходясь во мнениях, можно ли его построить, то есть достичь цели «окончательно и бесповоротно», они постоянно держали в уме не модернизацию саму по себе, не экономику саму по себе, не науку саму по себе. — Их интересовали «командные высоты» в экономике, их заботила многоукладная экономика и удельный вес в ней «социалистического уклада» (под которым они понимали государственный капитализм), их интересовала польза для социализма и так далее. Оттого гуманитарные профессора уехали на пароходе (их с такой же радостью могли расстрелять, никто бы не удивился), а технарей использовали. Как и «инженеров человеческих душ». С чисто утилитарных позиций.
Сами большевики, как психологические типы, категорически антибуржуазны. Антиинтеллигентны. Антиинтеллектуальны. Для модернизации и выбора пути развития — не лучший вариант. Не знаю, может, вы сами не любите философов. Но без них как-то…
Без них можно долго биться лбом в стену, не зная, что есть выход.
Троцкий был умнее Сталина. Готов согласиться. Но оба — доктринеры, то есть сами себя ограничили.
Невозможно оценить экономическую целесообразность их действий, потому что цель их была иная, не экономика.
В борьбе с кулаком (экономической, политической) вы на стороне Троцкого — а я вообще не вижу смысла этой борьбы, так как она имела доктринерские, а не экономические причины. Может, с ним не нужно было бороться. Может, нужно было. Но это не должен быть политический вопрос.
И так — во всем. Тоталитарное мышление.
Вы спрашиваете меня, что я понимаю под доктринерством?
Если некто постоянно пытается следовать некоей теоретической схеме, которая явно преобладает над требованиями действительности — он доктринер. Если эта схема не выдерживает испытания временем, но человек настаивает на ее жизнеспособности — он доктринер.
То, что Ленин и некоторые другие большевики смогли переломить себя и уйти от нерыночного понимания социализма, говорит в их пользу, но они просто на время победили в себе доктринеров. И победили не до конца. А доктринерское начало в большевизме взяло, в конце концов, верх.
Я не готов сбрасывать со счетов конспирологию.
Мне неясно (простите мою тупость) происхождение Приказа № 1, придавшему развалу армии ускорение и сделавший этот развал законом.
Мне неясны подлинные мотивы серьезных людей, выпустивших из тюрем уголовников. В условиях дискредитации полиции и жандармерии получилась полная деморализация властных сил.
Это не стихийные процессы, а конкретные решения конкретных людей, преследующих конкретные цели.
Мне они непонятны.
Плюс Парвус.
Вот отрывок из автобиографии К. Радека в энциклопедии «Гранат», который я вычитал в очередной книжке, посвященной «русскому пути»: «Обострение борьбы в Петрограде увеличивалось с каждым днем, и мы проводили бессонные ночи в ожидании решающих сведений. Они пришли поздно ночью, и венгерский журналист Гутман передал нам под утро из телеграфного агентства речь Владимира Ильича при открытии II съезда Советов. Мы с Ганецким немедленно собрались в путь, но были задержаны телеграммой, что для свидания с нами едет представитель ЦК германской социал-демократии. Этим представителем оказался не кто иной, как Парвус, который от имени германской социал-демократии привез заверение, что она немедленно вступит в бой за мир с нами. Частным образом он заявил, что Шейдеман и Эберт готовы объявить всеобщую забастовку в случае, если бы германское правительство под давлением военных кругов не пошло на почетный мир. Об этих переговорах мы напечатали открыто в шведской партийной газете и отправились с Ганецким в Питер…»
По мне, чистая провокация. Кто кого использовал в большей мере, можно спорить.
Но все это было направлено против России.
Революция — простой ответ на сложные вопросы.
Ведь сама по себе революция 1917 года не решила ни вопрос модернизации России (пока еще она просто пыталась выжить), индустриализации и ее источников, ни вопрос о революции в деревне (похоже, раскрестьянивание России — обязательный элемент модернизации).
Эти вопросы были решены гораздо позже и при совсем других обстоятельствах.
Точно так же они могли быть решены до революции. Необходимы только (всего лишь) воля и понимание сути проблем.
Понимание в России, насколько я знаю, было. Не было воли.
А воля — это как раз вопрос исторической случайности. Которую можно обсуждать.
Отсюда первая мутовка — Николай II.
Вторая мутовка — 1917 года. Я не готов к нему: нужно разбираться в личностях, а для меня сейчас это сложно.
Но здесь явно есть поворот истории.
Третья мутовка — 1919 год, Белое движение.
Важно, что каждая новая более поздняя мутовка означает ухудшение условий для модернизации.
Вы писали (28 сентября):
Я уже говорил, что исторические закономерности я вижу в том, что страна в целом (не надо кивать на большевиков) не обладала никакой политической культурой, - это, извините, наследие царизма; в крайней низком уровне образования и общей культуры - это опять-таки доставшееся большевикам наследство. Большевики в дореволюционные времена были гораздо больше и лучше приучены к демократии (и к определенной политической культуре), чем "общество" - если это можно назвать обществом - в целом. Именно поэтому заморозить демократию в стране оказалось намного проще, чем задушить ее в партии. На это, повторяю, потребовались годы.
Политическая культура в дореволюционной России была. Была Дума, было земство. Это то что на поверхности.
Слабая, не всепроникающая культура? Какая была.
Вера в батюшку-царя — тоже политическая культура. Причем не самая плохая.
Вот сейчас в России — какая культура? Разве можно говорить о высоком уровне образования и общей культуры? Кто виноват? Что делать?
Или это нормальное явление?
Большевики убили политическую культуру. Они не «заморозили демократию в стране» — они просто убивали своих врагов, даже безоружных («вы не любите пролетариат, вас надо расстрелять»), не говоря уже о тех, кто «с оружием в руках». Просто зачистка территории. Причем иногда это была «установка» из центра, иногда — эксцессы на местах (так видится «последнее решение» о семье Николая II).
Большевицкие лидеры, конечно, следили, чтобы абсолютная власть не окончательно развратила властителей на местах. Но ведь это малоэффективно. Эффективен только внешний контроль. А это — подрыв власти. Внутрипартийные чистки не меняли главного — абсолютной власти партии.
Большевики страдали непогрешимостью. То есть внутри себя могли спорить до хрипоты и мордобоя. Но не вовне. И это не только политический вопрос, но и психологический.
Инакомыслие подавлялось. А это тоталитаризм.
Это — шаг назад по сравнению с монархией.
То есть вопрос не в том, что диктатура Сталина — это диктатура единоличная и самодурная, а диктатура Троцкого — «демократичная», основанная на настоящем авторитете.
Вы, кажется, всерьез думаете, что кроме большевицкого пути, другого пути у России не было. Потому близко к сердцу воспринимаете только их правоту. Требуете от России «политической лояльности» к большевицкой партии. Считаете это нормальным. Эдак скоро вы станете защищать статью № 6 Конституции СССР 1977 года о руководящей и направляющей роли партии.
Вы считаете, что наличие инопартийной печати — это «анархия», которую должны были ликвидировать большевики (ваша цитата Ллойд Джорджа)?
Или: если Троцкий исповедовал тоталитаризм, то чем он отличался от Сталина? Если нет — какой же он большевик?
Вы пишете:
…в обществе, не способном организоваться и эффективно влиять на политику, все в конечном счете зависит от процессов, происходящих в правящей партии; с другой стороны - это все же ложное представление (когда-то им утешались эмигранты, последние 20 лет оно и у нас в большом ходу), будто большевики существовали в некоем вакууме и все их ненавидели. Если б это было так, они не выиграли бы гражданскую войну: не будем забывать, что Красная армия была "рабоче-крестьянской", и более крестьянской, чем рабочей.
Прежде всего, большевиков было слишком мало, чтобы терроризировать всю страну, как это принято сейчас изображать: они исчислялись сотнями тысяч, а взрослое население страны составляло примерно сто миллионов.
И рабочие, и крестьяне получили от большевиков вполне конкретные и абсолютно реальные вещи. У крестьян были претензии по поводу продразверстки, но введение нэпа сняло все вопросы. Рабочие получили не только 8-часовой рабочий день, оплату больничных, пенсии и т.п., но и большую доступность образования, и, соответственно, новые возможности по части карьерного роста... Словом, было очень много беспартийных, которые искренне большевиков поддерживали или, во всяком случае, считали их меньшим злом.
…я, честно говоря, не представляю себе, какие процессы должны описывать или дискутировать историки: не было никаких процессов.
Как кто относился к большевикам в 1918–1922 годах — вопрос темный.
После гражданской войны, после всяческих терроров (не буду говорить только о Красном, хотя здесь можно было бы сравнить, если владеть материалом) и превращения России в политическое кладбище, по которому бродили «живые трупы» (эсеры, меньшевики; что вы скажете о кадетах? октябристах?), — после этого говорить о том, что кто-то там кого-то поддержал, нельзя. Как это узнать? Из каких источников? Через какое представительство?
Политическое кладбище — это отсутствие всякой возможности организованного сопротивления. Полное разобщение сопротивляющихся и их изоляция. Остальные «согласны».
После 1918-го оставшиеся рады, что живы и неголодны (не обязательно сыты). Перебегают к большевикам (вы, кажется, видите в этом прогресс?).
Полная регрессия потребностей. Деградация.
В этом смысле про «меньшее зло» в вашем письме — это сильно, но это не поддержка.
Кстати, не думаю, что большевики (особенно Ленин) радовались такой политической пустоши вокруг себя. Это хорошо для «рабочего от станка», но не для стратега.
Вообще, не нужно ничего упрощать ни в вопросе о рабочих, ни в вопросе о крестьянстве. Кто кому что дал в эти годы (1918–22)? Какие пенсии? Какую доступность образования? О чем вы?!
А уж насчет того, что крестьянство поддержало большевиков и потому те победили в гражданской войне — это очередной миф. Крестьяне были одинаково враждебны что большевикам, что белогвардейцам: и те и другие просто использовали крестьян в своих целях, и только.
Антоновское восстание — это поддержка? Оно было случайностью? Оно было уникальным? Разве только размахом.
А НЭП введен только в 1921 году, когда основные бои гражданской были позади и вопрос о победителе уже был решен.
Победу в гражданской войне большевикам принесли много факторов. Тут и откровенная слабость интервентов, ведь никто из великих держав по-настоящему воевать не собирался: только-только кончилась мировая война, разор экономики, сильны левые настроения, да и сильная Россия им тоже была не нужна.
Тут и энергичность большевиков. Их организаторские способности. Как они натравили на белых украинские армии (Махно, Григорьева). А потом их, так сказать… Это называется «силой молодых волков». В том числе меньшая восприимчивость к культуре и отсутствие всяческих сдерживающих факторов (концлагеря и газы против тамбовцев).
Тут и выгодное стратегическое положение большевиков: опора на крупные центральные индустриальные (военно-промышленные) районы России, переброска сил по внутренним коммуникациям. Разгром противников по очереди.
А крестьян просто мобилизовали в армию. Они не могли долго организованно сопротивляться.
И потом, самые активные из них хотели оказаться в стане победителей.
А про террор — зачем терроризировать население только большевикам? Есть и другие! Те же Григорьев и Махно на Украине. Котовский. Китайцы Якира. Да мало ли?..
Россия действительно превратилась в «ледяную пустыню, по которой бродит лихой человек…»
Это потом, по окончании войны, остались только большевики.
Вы пишете:
Прежде всего, у Вас ложные представления о взаимоотношениях большевиков с интеллигенцией. В годы гражданской войны в Красной Армии бывших царских офицеров служило не намного меньше, чем в белой; это давно установлено, и уже тогда острили, что одна часть царской армии победила другую часть той же армии.
Про офицеров и генералов царской армии я знаю. И мало того, сам об этом писал в 90-х. Сейчас на это есть свои ответы:
Дело в том, что большевики стали представлять Россию. Как Наполеон стал представлять Францию.
У белых было два пути. Первый: продолжать борьбу, для чего нужен союз с враждебными России силами. Уже по ходу гражданской войны многие офицеры выказывали недовольство поведением союзников.
Много позже многие белогвардейцы встали на путь сотрудничества с Гитлером. Это — страшный и неправильный путь. Так мне кажется. И не только мне. Поэтому многие белогвардейцы стали сотрудничать с Советами (второй путь).
Был и третий — остаться в стороне. Но это сложно.
Брусилов верил в социализм? Или он надеялся на возрождение Великой России? А знал ли он, что такое большевизм? О чем он думал?
Генерал Слащев, так насоливший Советам в Крыму, преподавал тактику советским офицерам.
В принятии большевизма многими нет заслуг именно большевиков. Это положение, а не суть.
А большевики просто пользовались техническими знаниями профессионалов («оседлали Россию…»). А потом профессионалов пускали в расход. Потому что они — враги большевизма. Чужеродные элементы. Не-свои. Как только их можно было заменить своими (в некоторых сферах — никогда, но мысль понятна).
К тому же вопрос: насколько вера Брусилова и других оказалась оправданной (не просто «они признали большевиков», а осталось ли их признание действенным через годы).
Победи Деникин (или Корнилов), разве было бы хуже? — Мы ведь это обсуждаем! Разве Брусилов и Слащев не нашли бы себе места в новой не-большевицкой России? (Уж в преподаватели Слащева при всей его импозантности пустили бы точно.)
Нередко большевики просто покупали умы. После голода в крупных городах люди были согласны на многое.
Если уж Розанов ползал на коленях!.. А куда деваться, если на руках маленькие дети?
Розанову не простили.
Других простили. Приняли на службу. Прикармливали. Иногда очень даже неплохо. Потом кого расстреляли, кого простили и продолжали кормить (кто не помышлял о небольшевицкой линии истории).
Но это ничего не говорит о заслугах большевиков.
Держать народ в стойле и кормить его сытно, когда можно, но не признавать его правосубъектности — это по-большевицки.
Кстати, то что я говорю — это ведь антисоветчина. Хотя — что в этом ТАКОГО?
Все революции делали ставку на новое поколение. Которое не ангажировано и ничего не знает о прошлых проблемах. Которое, как сосуд, можно наполнить идеологией. И которое становится паладинами нового строя. Но не в силу его реальных заслуг, а в силу воспитания.
Роль воспитания можно изучить на примере гитлерюгенда и школ СС.
В этом смысле мне интересно всеобщее образование в СССР. Насколько я помню, техническое образование действительно было очень востребовано. А вот гуманитарное было убито напрочь.
А доступность образования я приводил на примере своего деда. Этот пример более показателен, чем любые цифры и валовые показатели.
Это даже не аргумент. Просто «очередной факт».
В то же время мой дед всем сердцем воспринял «новый путь» России.
Этот путь он продолжал поддерживать, пройдя через 20-е и 30-е годы. Для меня это — интересный феномен.
Вот вопрос: на чьей бы вы, Сергей, воевали стороне? Я вот не хочу воевать на стороне большевиков!
А мой дед пошел в 1920 году на польский фронт (в 18 лет). Как комсомолец, был мобилизован.
Неужто бы я воевал против него?
Может, я чего-то не вижу в тех годах?
Или это просто феномен «Нового мира», который большевики себе тоже присвоили?!
Мне видится, партия большевиков «пустила корни» в народ много позже. Кстати, за счет всяких «призывов». Народ хлынул в партию.
Ничего хорошего из этого не получилось. Какой народ «хлынул»? С какой целью? Что из этого должно было получиться?
Но и хуже было некуда.
Так что этот вопрос не так прост, как поначалу казался (про «пролетарскую» партию).
Насчет того, что индустриализация в России в первой половине ХХ века будет проводиться за счет крестьянства, я могу согласиться. Вообще, спор с вами позволяет освобождаться от «прекраснодушных пожеланий на тему истории», заставляет всерьез размышлять о путях развития страны в начале ХХ века. Возможно, когда-нибудь на путях моего познания истории мне встретится сторонник эсеров, и я найду другой источник индустриализации. Пока нет.
Но выражение, что крестьянство является «внутренней колонией» России и источником средств для индустриализации, не просто «неполиткорректно». Крестьянство России в начале ХХ века и было во многом Россией. В этом смысле важно (мне так кажется), чтобы индустриализацию проводили русские по духу и самоощущению. Россия должна быть не объектом, а субъектом политики.
То есть принципиально важно, чтобы деревня не стала действительно колонией, которую не жалко. Которую можно уничтожить, если это принесет пользу. Которую необходимо «колонизировать». «Нести туда свет». Лампочка Ильича… «Отсталые территории»… «Идиотизм деревенской жизни»… «Бусы за Манхэттен»…
Так можно дойти до того, чтобы делать ставку на внешнее завоевание (например, англичанами или немцами), чтобы завоеватели провели нам и для нас индустриализацию. «Приходите и владейте нами…»
Это в том случае, если нам нужна индустриализация сама по себе.
Нам же нужно развитие (модернизация) именно России, а не абстрактной территории, которая должна выплавлять такое-то количество чугуна и стали (и т. д. и т. п.).
Столыпин — все же не Сталин. Сколько бы у них ни было внешних сходств.
Проблема «1917 года» — это проблема появления Новой России в пепле этнического надлома. Будь то индустриализация Сталина, индустриализация Троцкого или гипотетическая небольшевицкая индустриализация.
Индустриализация Сталина сопровождалась массовым насилием, раскулачиванием, насильственной коллективизацией, многочисленными «эксцессами» в деревне, инспирированным голодом и многомиллионными жертвами.
В экономическом смысле следствием сталинской индустриализации стало то, что сельское хозяйство понесло столь большие потери, что восстановило валовой продукт только после Великой Отечественной. Производительность труда в деревне была принесена в угоду политике.
Многие идейные троцкисты, насколько я знаю, всего этого не испугались, многие из них поддержали антибухаринский поворот Сталина, вернулись на посты, которые им предоставила партия. Тут может быть важен момент, когда они стали с ним не согласны (если это было) — год и час несогласия может иметь значение. Вы привели мнение Преображенского в 1936 году, а что он делал в 1929–30-х? То же — Смилга, Пятаков, Белобородов, Радек, Муралов…
Возможно, проводи индустриализацию Троцкий, возможно, она была бы умнее. Но мы обсуждаем принципы, а не личности. Есть некоторые принципы, которые касаются не Сталина или Троцкого лично, а большевиков в целом.
Именно: отношение к деревне, как к колонии. В которой допустимо всё, в отличие от «метрополии».
Кулак для большевиков — политический враг. Причем определение кулака носит идеологический характер. Экономика для большевиков вторична. Ведь они не прагматики, а доктринеры.
Интересно было бы в нашем абстрактном клубе встретить также ярого сторонника Бухарина. Что бы он сказал про его индустриализацию?
Хотя ведь это все равно «Путь к социализму».
А ваши частые ссылки на Программу 1919 года мне непонятны: вы всерьез считаете, что большевики так продумали наперёд тонкости построения социализма в России («создания предпосылок для его построения»), что декларации, заложенные в 1919 году (а осмыслены еще раньше), имели какое-то значение в 1923-м?
Вы помните, как большевицкие теоретики грешили написанием «первых томов» своих опусов, которые не имели продолжения? Самый яркий — «Экономика переходного периода», но, кажется, он был не одинок.
Нэп смыл первые тома.
Большевики «ввязались в бой и посмотрели».
Это уже 1921 год и позже. Разве нэп был прописан в Программе РКП(б) 1919 года?
(Нет, если вы считаете для меня абсолютно необходимым проштудировать ее, я это сделаю. Из уважения к нашему спору и мыслям, в нем рождающимся).
Кризисы 20-х были следствием разбалансирования советской экономики.
1923 год — диспропорция, возникшая между быстро набравшим силу крестьянским хозяйством и стагнирующей промышленностью. Просто разница в скорости восстановления и роста отдельных элементов экономики.
Тут есть место для обсуждения идеи о роли Госплана в исполнении Троцкого. Хотя кризисы в принципе неизбежны, даже в условиях плановой экономики — а может, особенно в плановой экономике.
Ведь это — родимые пятна социализма: неумение «руководить» экономикой (а ею вообще сложно руководить), вал бюрократизма и так далее. Плюс просто-напросто «недоразвитие» экономической науки. Плюс идеологические шоры большевиков, которые не могут признать правоту «буржуазных» экономистов и у которых свет в окошке — марксизм.
Далее — кризисы 1925-го и 1927–28 годов: как говорят, «спекуляция сельскохозяйственных производителей». С которыми что-то надо делать. Не идти же у них на поводу! (С этими чужеродными власти элементами!) Тем более на фоне принятого курса на индустриализацию!
Я вижу здесь не только и не столько экономические проблемы.
У меня вообще возникло ощущение, что большевики со своим доктринерством (извините, все время повторяю это нелюбимое вами слово, но оно отражает то, что я думаю о большевиках) и с задачей модернизации / индустриализации России стали ТОРМОЗОМ для развития. (Достаточно парадоксальное утверждение, особенно с учетом того, что за этим последовало.)
Теоретически рассуждая, большевики совершали перескок из феодализма (неизжитого) в «социализм», как они его понимали и который на самом деле (то есть с точки зрения реальных производственных отношений) суть тот же феодализм безо всякого капитализма (и даже с нарочитым антибуржуазным уклоном).
Нэп — это ведь полумера. Он сопровождался постоянными ограничениями на развитие капитализма. В том числе в деревне. Я тут почитал: «соблюдение норм охраны труда в сельском хозяйстве», подробное перечисление прав батраков и батрачек (апрель 1925 года). Это модернизация? О чем вообще забота?
Рынок в исполнении большевиков — это не от души, а от давления обстоятельств. Со всеми вытекающими последствиями.
Нэп Ленина — это уступка. Что бы он ни думал сам позже по этому поводу. Вообще, отдельные широко мыслящие большевики погоды в партии не делали. Это прекрасно показал Сталин.
Вернемся к кризисам 20-х. Вы пишете:
…кулак не врастал; вместо этого устраивал из года в год кризисы хлебозаготовок…
Все-таки кризисы — процесс стихийный, хоть и разворачиваются через действия людей (это насчет вашего слова «устраивал»). Тем более о каком-то организованном экономическом и политическом сопротивлении в условиях ВЧК-ГПУ речи не идет.
Или вы считаете, что кризисы устраивал кулак сознательно, из вредности, хотя никаких объективных предпосылок для них не было? А как же товарный голод, «ножницы» и всякое какое?
Думается, вы лучше меня знаете хронологию и логику событий. И можете серьезнее отнестись к объективным предпосылкам сворачивания нэпа.
А то вы что-то очень рано свернули на внутрипартийные вопросы и сталинские амбиции.
Чуть ранее вы пишете:
…если бы большевики последовательно проводили свою линию, им действительно не нужна была бы ни сплошная коллективизация, ни насильственное раскулачивание: все эти формы крестьянских хозяйств могли сосуществовать как угодно долго. Троцкий в применении к нэпу говорил об экономическом соревновании капиталистических и социалистических элементов хозяйства: капиталистические будут жить до тех пор, пока они эффективны, — пока социалистические не станут эффективнее и выгоднее для самих же хозяев.
Ни насильственное раскулачивание, ни сплошная коллективизация не были нужны для индустриализации, — вот что важно. Нужно было эффективное земледелие, нужна была высокая товарность…
Безусловно, второй абзац — это прекрасно.
Но ведь большевикам не нужна была модернизация и индустриализация сами по себе.
Вот парадокс!
Русской России не нужна индустриализация сама по себе — нужна индустриализация по-русски и для России.
Большевикам не нужна индустриализация сама по себе — нужно построение основ социалистической индустрии, то есть в рамках государственного капитализма.
Ведь «индустриализация» — это слово, лозунг. За ним могут стоять совершенно разные программы, различающиеся в части целей, средств, скорости, этапов и так далее.
А в вашем первом абзаце не видно фактора времени. Как будто его не было.
То есть для гипотетической России (без большевиков) этот фактор не столь важен. Если Россия не противопоставила себя всему миру, не хочет быть «искрой Мировой революции», из которой должно разгореться пламя, — короче, если она — не «Советская Россия», этот фактор не столь важен.
Для Советской России фактор времени является определяющим. (Возможно, на этом споткнулся Бухарин.)
«…Иначе нас сомнут». Рождаются фантазмы: какие-то абстрактные капиталисты, которые зализывают раны после Первой мировой войны, «готовят новую войну».
Англия и Франция, которые на примере начала Второй мировой войны доказали, что не готовы и всячески будут избегать вовлечения в новую крупную европейскую (мировую) войну? Лежащая в руинах Германия?
Кто еще «нас сомнут» в 20-е годы?
Или это мы должны были кого-то «смять»?
Вообще-то это большевики готовились к военному обеспечению советской экспансии под лозунгом «Мировая революция» (как продолжение всякой Великой революции, хоть бы на примере Великой Французской и Наполеона). Оттого они требовали спешной и неадекватной индустриализации. Я имею в виду объемы военного производства в СССР, которые были достигнуты во времена Сталина. Но насколько я понимаю, дело не лично в Сталине. Вспоминается Тухачевский и иже с ним, которые требовали все того же «и побольше». Например, 50–100 тысяч танков в 1928 году. Хотя к началу Великой Отечественной в СССР было «всего» более 20 тысяч танков. Больше чем во всех странах мира, вместе взятых. А в Германии — около 3 тысяч. Что не помешало вермахту достичь впечатляющих успехов в 1941 году.
Речь вообще все время идет о сверхиндустриализации, неадекватной нуждам собственно России.
Именно большевицкая установка в международной политике требовала «вытягивания себя за волосы». Что всегда очень больно. И очень кроваво.
А главное, не всегда эффективно и целесообразно.
Как некоторый специалист по 1941 году, могу сказать, что такое военное производство в СССР, какое было достигнуто Сталиным, было вовсе не нужно для нужд России.
А поражения СССР в начале Великой Отечественной войны обусловлены не нехваткой техники и так далее, а совсем другими причинами.
Для Советской России фактор этот вижу наиважнейшим.
А для «русской России» его нет вообще.
То есть в мировой политике небольшевицкой России, конечно, не «уготовано» место под солнцем. Конец Первой мировой войны вообще ознаменовался массой конфликтов при дележе добычи и сфер влияния. Вы об этом писали.
Но все это решаемо без новой большой войны.
Почему для вас столь принципиальна внутрипартийная демократия?
Для моего прототипа, как я себя представляю в 1918 году (где я? на чьей стороне?), все равно, меня расстреливает за мои убеждения ВЧК, в котором сидит троцкист-«демократ» или сторонник Сталина?
Железные люди с какой-то там совестью и холодными ногами.
Именно это я имел в виду, когда спрашивал: почему мы обсуждаем только положение внутри партии?
Понятно, что на политическом кладбище трудно найти признаки жизни. Но значит ли это, что исследовать нечего? Что ничего не было?
Многократно на этот вопрос отвечали (на практике): не значит.
В начале Отечественной войны гражданская война в России разгорелась с новой силой.
А насчет внутрипартийной демократии: в общем-то, мне тоже важна была внутрипартийная демократия. Но я вижу неизбежным усиление аппарата и бюрократии.
Например, как следствие самой установки на построение социализма или его «предпосылок». Социализм — это всегда власть бюрократии. Директивное управление. Главкизм.
Это было видно даже до разгорания полномасштабной гражданской войны, и особенно после.
Психологически невозможно, чтобы одни и те же люди сначала строили «военный коммунизм», а потом столь же убежденно — нэп.
Вы спрашиваете:
…руководство было коллективным. Почему же оно непременно должно было выродиться в единоличную диктатуру - если не Сталина, то Троцкого?
Тенденция к сворачиванию внутрипартийной демократии и построению диктатуры в партии была налицо. Об этом размышляли лидеры партии того времени.
Вы видите выход?
В какой-нибудь «внутрипартийной культуре»? Откуда?
Культура означает, в том числе, уважение к оппонентам. Большевики этим «не страдали».
Партия грозила просто разорваться от жарких споров по принципиальным вопросам. Уж больно много сложных проблем встало перед большевиками! В условиях запрета фракционной борьбы, когда слово «платформа» становилось ругательным, в условиях однопартийности — как искать выход из сложных ситуаций «методом проб и ошибок»? Реальный поиск невозможен без образования фракций, которые, конечно же, имеют все условия превратиться в настоящие партии. Причем не две (троцкисты и сталинцы-бухаринцы), а три-четыре. Демократия — это выборы по платформам и фракциям, формирование выигравшей фракцией «правительства», возможность его смены на следующих перевыборах — я не слишком увлекся?
Это для кого угодно, но не для большевиков. Ничего подобного большевики и в мыслях не имели! Они стояли дальше от демократии, чем даже Николай II.
Плюс субъективный фактор: Зиновьев в Петрограде — это не демократия, а мини-диктатура. Система подавления оппонентов неизбежно пробивает «железную броню» партии и проникает внутрь партии.
Если уже в дискуссии о профсоюзах столь большую роль играли интриги — что будет дальше?
Манипуляции с выборами делегатов и членов ЦК, перемещения людей с места на место, подбор кадров — все это далеко от внутрипартийной демократии. Демократия не способна контролировать аппарат, иначе больше ей нечем будет заняться — это отдельная профессия.
Вы писали:
Предположим, что две группы пошли стенка на стенку, но победили Троцкий и его единомышленники, — что было бы?
Если говорить о Троцком лично, то я не представляю, как он мог победить «тройку», у которой в руках — партаппарат, то есть расстановка кадров, и опыт и умение проводить сложные многоходовые интриги? Причем партаппарат им «вручил» Ленин после Х съезда.
Вы заняты делом — я плету интриги и совершенствую себя в этом вопросе: кто из нас победит? Каким образом я мог бы проиграть?
Само существование интриг означает отсутствие демократии, ее сворачивание, ее поражение.
Невозможность обратиться напрямую к своим соратникам и невозможность объясниться в прямой дискуссии (что показал 1923 год) — это конец демократии (начало конца или конец начала…).
То есть, если размышлять о сроках, 1923 год — уже поздно. Точка невозврата в плане внутрипартийной демократии уже пройдена.
Здесь я хочу указать на важную методологическую ошибку.
Вы пишете:
Тезис "если бы не было Сталина, не было бы и Гитлера", принадлежит не мне (хотя я его разделяю), и те, кто это утверждал, имели в виду нечто совершенно конкретное: именно из-за Сталина социал-демократы и коммунисты в Германии не смогли договориться: и потому, что сталинская политика в Коминтерне была самонадеянной - они считали, что могут отбить у социал-демократов всех рабочих, обзывали их социал-фашистами и т. п. (а в итоге выигрывал Гитлер); и потому, что социал-демократам такие "коммунисты", мягко говоря, не нравились…
Я в свое время также придерживался этой распространенной точки зрения. Но в настоящий момент считаю, что это немного (или даже очень много) плоско. Технически Гитлер пришел к власти во многом на противоречиях между коммунистами и социал-демократами. Но реальная Веймарская республика вряд ли допустила бы к власти пролетарский союз. Да и Гитлер — все-таки явление не русское, значит, его в большей степени следует объяснять с точки рения Германии.
Как писал О. Шпенглер, «день не является следствием ночи…»
Приход Гитлера к власти — историческое явление, а не просто интрига. И подходить к этому вопросу «чисто технически» неправильно. Зато просто.
То же касается революции в России 1917 года и прихода Сталина к власти.
Это — крупномасштабное явление.
А вы предлагаете ответ про интриганов в окружении Ленина.
Интриганы вокруг Ленина — это простой ответ на сложное явление.
Сложные явления требуют такого же сложного объяснения.
На этом моя (Владимира Мартова) переписка с «троцкистом» Сергеем К. прервалась. Мне кажется, было сказано достаточно, чтобы что-то понять.
