Недавно наш корреспондент Александр Черкасов побывал в одном из витебских роддомов.
Читайте его репортаж:
- Ты как на кровь реагируешь?
- Отвратительно! - Не могу серьезно отвечать на Сашины вопросы.
- Точно? Ты меня пугаешь. Может, нам туда не ехать? Может, в "Беларусь", на "Кинг-Конга" лучше сходить?
Мы как раз проезжаем площадь Победы.
- Ты думаешь, там меньше крови будет? - я вижу, что Саша достаточно озадачен, и поправляюсь. - Вообще-то я шучу. Мне нравится кровь, много крови!
Все-таки не могу серьезно разговаривать с Сашей.
От автобусной остановки до роддома - пять минут пешком.
- Если спросят, кто такой, отвечай: Кадочников, 16-я группа, 4 курс.
- О.К.
- Будет большая история, если усекут! - Саша вводит меня таким образом в роль агента иностранной разведки, и успешно.
Здание роддома старое, пост-военной архитектуры. Служебный вход. Мы спускаемся - Саша впереди - вниз, в подвал, где гардеробная и комната для переодевания. Переговорив с гардеробщицей, Саша приносит в комнату два комплекта белых одежд: штаны, рубашки, халаты, шапочки и марлевые повязки.
Облачившись во все это, поднялись на первый этаж, в комнату для студентов. Там были две девушки-шестикурсницы, Таня и Наташа, с которыми Александр сразу же познакомился и разговорился. Мне приходилось больше отмалчиваться, чтобы ненароком не раскусили меня.
Саша рассказывал о том, как ему однажды, когда он работал на скорой помощи, пришлось посреди дороги принимать роды:
- За три километра до города начались у нее потуги (ударение - на первом слоге!). Тормози, говорю, товарищ шофер, приехали! В машине рожали - вот тут была кровянка! В роддом приехали все в крови. Я был весь в крови, весь! А я не люблю кровь, тошнит. Серьезно!
И еще рассказал про роды какой-то марокканки, это уже было здесь, в этом роддоме:
- Акушерки посмотрели, и удивились: "У нее малых губ нет!"
- Деточка, а где у тебя малые губы делись? - спрашивают. Оказывается, у них там, в Марокко, обрезание губ - это обычная процедура, у мусульман, как и у мальчиков. Вот только - зачем? Саша как-то объяснял, но я забыл.
- Сама марокканка черная, а родила светленького.
Таня вышла куда-то по своим делам, Наташа сделала нам кофе и тоже вышла. Мы пьем кофе, и я, пользуясь отсутствием девчонок, осматриваю комнату. Посредине - два стола, за которыми мы сидим и пьем кофе, вокруг много стульев. На одном столе - кукла гуттаперчевая (в размерах плода), рядом - макет женского таза, из пластмассы. В углу стоит кушетка и на ней - макет тазовой области женщины. "Фантом" - пояснил Саша.
А в коридоре кто-то разговаривает по телефону-автомату. Слышим плач. Это женщина, молодая, судя по голосу, разговаривает по телефону и плачет.
- Как просто женщинам, - говорит Саша. - Поплачут - и легче им. А мужик варится в собственном адреналине, крепится!
Допили кофе и Саша повел меня на экскурсию.
В родовой никого не было. Пусто. Стоят четыре акушерских стола, с раскоряками для ног. В предродовой, которая по соседству, на одной из коек лежит, прикрытая до живота одеялом одна, лет 20-30. Слегка постанывает. Очкастая. Саша с ней поговорил немного. Я стою рядом, делаю умный вид.
Пошли назад, в учебную комнату. Сделали шахматы из бумаги. Сыграли 1:1, начали третью партию - услышали шум в коридоре - пошли в родовую. Заходим.
Лежит на ближнем к двери столе женщина, в рубашке, завернутой до груди. Ноги расставлены вширь и согнуты в коленях с помощью металлических расковырок. Бритая и йодом обтертая в промежности.
В родовой - не менее пяти акушерок, и Наташа среди них. Я ее узнал не сразу, только после родов - у всех лица скрыты марлевыми повязками. Она стояла по правую руку роженицы, и помогала, чем могла. Роженица - молодая женщина с лицом одутловатым, некрасивым, в очках. Очки ей не мешали. Руками держится за поручни под коленками. ОТТУДА ничего пока не было видно, как она не тужилась. Ее просили тужиться, и приказывали, и она тужилась, и постепенно что-то стало показываться на свет. Нечто светлое, но и какое-то синее. Головка. Сделали ножницами разрез снизу. Женщина резко вскрикнула от боли, но не во весь голос, а как-то зажато. Она во время родов вообще больше не кричала и вела себя мужественно.
Это страшное дело, роды.
Поначалу я думал, что головка плода маленькая (и чего она не рожает?), но оказалось, что это только часть головки, ее макушка; а когда она уже вся вышла наружу - я ужаснулся: такая она была большая!
Я сейчас переписываю это с роддомовских листочков, а картину эту до сих пор вижу перед глазами: как она тужится и как головка выходит понемногу наружу, а когда перестает тужиться - головка снова уходит вовнутрь, но уходит всякий раз меньше, чем выходит (как при запоре какашка).
Один раз к столу подошел мужчина, единственный в команде акушерок и стал советовать роженице, по деловому, что надо делать: голову приподнять ("Дайте сюда еще одну подушку!"), и смотреть на низ живота ("Краснеть ты должна там, а не здесь!" - у женщины все лицо было красное, даже скорее лилово-пепельное, и в глазах стояли слезы). А живот - я сейчас не понимаю - то ли был в поту, то ли в масле, которым смазывали ей влагалище и губы, и живот? Низ живота слегка подергивается, его прослушивают специальным приборчиком с акустическим усилителем - бьется ли сердце плода.
Акушерки командуют:
- Тужься!
Потом:
- Расслабься! Подыши пока!
И снова:
- Тужься теперь! Сильнее!
Сестра слева давит локтевой частью руки на верх живота.
Головка (огромная, сантиметров 13 в диаметре) наполовину вышла и… застряла.
- Ты о ребенке думаешь или нет? Давай работай!
Мы с Сашей стоим. Саша встал прямо по курсу и смотрит. Я не наглею, стою скромно, в сторонке, но все вижу.
Одна из акушерок, по правую ногу роженицы, облокотясь на стол правой рукой, этой же рукой, в резиновой перчатке, пальцами помогает роженице: раздвигает губы, смазывает их каким-то маслом - чтобы плоду было легче выходить наружу.
Наконец головка вышла - акушерки приободрились. Мужик отошел снова к окну, где стоял стол письменный, присел там. Толковый мужик, серьезный, по пустякам не совался. А акушерки, уже веселые, продолжали свое дело:
- Теперь в полсилы тужься.
Кровь снизу сочится, но не сильно.
- Теперь давай во всю силу! - стали высвобождать верхнее плечо. Потом нижнее. Головка клонится на бок, вниз, и мешает - акушерка ее вверх отбрасывает.
- Господи, головку не повреди! - это медсестра, которая рядом с нами стоит смотрит:
- Нет, не могу больше смотреть на это! - отходит и слезу из под очков вытирает.
Второе плечико высвободила акушерка и ребеночек уже сам стал выходить, и быстро вышел.
Положили его у ног роженицы, перпендикулярно к ней. Мать и плод связаны пуповиной - кишкой в палец толщиной буро-красного цвета. Я думал - мертвый ребенок. Он молчит. Ему трубочкой пластиковой суют в нос, в рот. Постукивают по грудке кончиками пальцев, и грудка слегка вздрагивает - то ли от биения собственного сердца, то ли от этого постукивания.
На мать перестали обращать внимание.
Она молчит, прислушивается к тому, что делается у ее ног. А мальчик (это был мальчик - я видел) - ни звука.
Вижу - слегка дышит. Но лицо, головка - синие. Протерли спиртом пуповину, зажали в двух местах, посредине отрезали. Перенесли ребенка в другой угол, под специальные светильники, красноватого цвета - утепляющие и дезинфицирующие.
Приказ: принести то-то и то-то, включить краны с водой и т.п. Вода бьет из обоих кранов рядом со столиком, на котором лежит младенец.
Он начал кричать, но очень тихо сначала. Только минут через ………….. раскричался, но это был не тот крик, какой я себе представлял благодаря кино и книгам - не такой громкий.
Цвет лица изменился - в конце концов получился вполне симпатичный молодой человек: губы розовые, сам чистенький, завернутый по свободному в сверток.
А я думал - мертвый родился.
С меня было достаточно впечатлений на первый раз, и я с радостью согласился с Сашей перекурить это дело.
Потом ходили с ним на четвертый этаж - смотреть недоношенных. В одной из палат стоят барокамеры наподобие аквариумов, только не стеклянные, а пластмассовые, тоже прозрачные, с лючками и вмонтированными в них перчатками. Лежат внутри голенькие или по пояс завернутые в материю человечки маленькие, гораздо меньшие, чем тот, что вылез на свет на моих глазах в родильной несколько минут тому назад. У дежурившей здесь медсестры узнали, что здесь лежат семимесячные и даже один шестимесячный.
- А где шестимесячный?
- Вон там.
Шестимесячного трудно назвать недоношенным. Скорее, по словам сестры, это выкидыш. Головка с небольшой апельсин, глаза закрыты, личико сморщенное, ручки худые, как палочки (ножки скрыты под простынкой), и сам он худой, тощий, бурый, как глиняный обожженный кирпич. И молчит, и не двигается. К нему подведена трубка питания.
Спустились на первый этаж.
- Хочешь посмотреть, как роженицу зашивают?
Эту процедуру выполняли в простенькой операционной напротив родильной. Мы зашли туда, предварительно подняв свои марлевые повязки.
Зашивала Наташа. Фельдшерица командовала, показывая, где прокалывать.
Наташа не все делала хорошо. Роженице, видно больновато было, и то: натуральная рана, внешне рваная, чуть не до ануса.
Страшное дело.
Это счастье, что я родился не женщиной. Я их теперь всех люблю.
После сшивания вывезли ее на каталке в коридор - лежит сейчас там, покрытая до подбородка одеялом - отлеживается. Утомленная, отдыхает, переживает. Может только немного двигать головой и глазами, и улыбается устало.
Мы были снова в родовой, когда туда заглянула фельдшерица и позвала:
- Эй, ребята, 4-й курс!
Я не откликнулся и ждал, когда обернется Саша, а он был увлечен рассматриванием медикаментов в стеклянных шкафах. Женщине пришлось несколько раз позвать, прежде чем Саша оглянулся.
- Долго вас ждать?
- А что такое?
- Пойдемте со мной.
Александр впереди, я за ним - отправились по коридору за фельдшерицей.
Заводит она нас в комнату, а там женщина молодая, сидит в гинекологическом кресле. Фельдшерица садится за стол и предлагает нам произвести вагинальное обследование роженицы. Саша перчатку надевает и пальцы у него никак не распределяются по своим местам в перчатках. Я вообще стоял ошеломленный: а вдруг и меня потом заставит суровая фельдшерица проводить обследование!
Она, как я понял, уже обследовала первороженицу (это была первороженица) и теперь решила экзаменовать студентов:
- Ну, что вы там возитесь? Пожалуйста!
Саша засунул два пальца внутрь женщины.
- Ну, мыс пальпируете?
- Мыс?
- Ну да!
- Нет, не пальпируется…
- Что, пальцы короткие?
Беременная между тем стонет и жалуется:
- Больно!
- Ничего, ничего, потерпи, - успокаивает ее фельдшерица. И Саше: Теперь послушай ее. Где трубка? Посмотрите в шкафу. Нет? Наверное, в предродовой.
Я побежал в предродовую. Увидел на тумбочке большую деревянную трубку. Принес ее в осмотровую.
Потом уже, когда все благополучно закончилось, Саша меня поучал на будущее:
- Слушать надо ниже пупка на шесть сантиметров. Должно прослушиваться частое сердцебиение, примерно три удара в секунду.
- А что такое - этот мыс?
- Это косточка в глубине таза, крестец. Если она прощупывается, значит таз узкий и роды будут осложнены.
А в родовой уже лежат сразу две: симпатичная одна, стерва эдакая, и на столе напротив - старая, с рыхлым низом. Обе стонут и друг на друга посматривают.
- Только, девочки, не обе сразу, пожалуйста.
Первой, похоже, будет рожать молодая.
- У нее не двойня?
- Нет-нет!
И тихо, чтобы роженица не слышала:
- Может, кесарить надо? Уж слишком большой плод, посмотрите.
Живот у молодой был действительно большой, тугой, как баскетбольный мяч, и острый к тому же, с большим выпячиванием у пупка.
Молодая стонет от потуг и между потугами жалуется:
- Ой, не могу, у меня ногу свело!
- О чем вы думаете, женщина, какая нога?! Давайте тужьтесь!
Та тужится, но как-то слабо.
Одна акушерка попросила подвести скамеечку; она забирается на нее и всем своим телом ложится роженице на живот.
Постепенно появляется головка. Но вылезать не собирается.
- Разрез?
- Да.
- Женщина, давайте, тужьтесь еще! Со всей силой!
В момент, когда роженица натужилась, ей сделали надрез. Она даже не крикнула, как будто не почувствовала. Разрез сделали небольшой, сантиметра два.
- Мало, наверное?
- Куда больше? Там уже анус!
У меня внутри все дрожит. Саша стоит у изголовья роженицы и она вцепилась в его руку своей рукой. Когда она тужилась, я боялся за ее пупок - вдруг развяжется.
- Я, наверное, не рожу…
- Ты что, милая?! Нам теперь что, назад его заталкивать?!
Это уже когда головка вышла.
А вторая роженица спрашивает:
- Можно полежать на боку?
- Полежи, милая, полежи…
И молодухе:
- Женщина, ну давайте, изо всех сил! Ребенок же умирает! Вы что?!
Родила она все-таки. 4.200.
Правда, с зелеными водами - это какой-то симптом плохой.
- Женщина! Больше к нам не приезжайте, мы у вас роды принимать не будем! Что это такое, так рожать! Потеребите соски! (Это для лучшего отделения последа - Саша объяснил потом).
Я не понимаю, как бы эти женщины рожали без помощи акушерок. Не родили бы, точно, умерли.
* * *
Находиться там, в родовой, могут только те, кто реально помогает роженицам. А у меня тряслось все внутри как раз от сознания своей ненужности, неспособности помочь, от своей никчемности при виде чужого страдания.
* * *
Из роддома вышли в восемь утра, когда народ уже полным объемом спешил на работу. Мы ехали в автобусе в общежитие. Я вновь и переживал впечатления этой ночи, и, между прочим, вспомнил другую ночь, и утро, когда я так же ехал в автобусе домой, но не из роддома, а от женщины, которая сделала меня в ту ночь мужчиной.
конец