Геннадий Хлобустин заканчивает Университет Дружбы народов. Он пишет рассказы и собирается публиковать их в московских изданиях. Один из этих рассказов мы, с великодушного позволения автора, выносим на ваш суд. В факте публикации именно этого рассказа скрывается неравнодушие Гл. Редактора к теме, освещенной в нем - лагерь русского языка в Венгрии, где когда-то был и Гл. Редактор.
Открытая терраса просторного кафе "Дуна" благоухала запахом крепкого кофе. Ленивый свежий ветерок слегка бил по полотняному навесу, закидывая наверх края, и гнал по ткани упругую ровную волну.
Мимо, вяло строгая подошвами брусчатку мостовой, маялись прохожие. Сатанинская жара июльского полудня распекала в лепешку пестрые одежды, нарочно подталкивая к прохладной дунайской ряби на остров Маргит. Толпы туристов устало пялились в яркие витрины лавок, то и дело хлопая дверьми, исчезали в подворотнях жирных приземистых домиков.
Я в приятном изнеможении откинулся на кружевную спинку стула и между короткими глотками "Шерри Бренди" пытливо рассматривал свою новую знакомую.
- И как же вы там творчествовали? - неожиданно спросила она, отпив игристый стартоник и снова поставив бокал на белую скатерть.
Цвет зрелого каштана озорно играл в барашках ее волос, стекал на угловатые хрупкие плечи и таял на загорелой коже красивых рук. В карих глазах отсвечивало скрытое беспокойство, а легкий пушок над верхней губой выдавал в Марии темперамент. Одета она была просто. Тонкая майка спадала на узких тесемках, а бордовая юбка в горошек с широкими белыми оборками закрывала ноги по щиколотки. Вообще, похожа она была на обыкновенных тираспольских цыганок.
Я рассказывал ей о нашем лагере русского языка, что весьма кстати расположился в одном из тех небольших сёл, что тесно прижимаются к стремительной Тиссе.
- Обучали ваших гимназисток разговорному языку. Ведь мы будущие преподаватели русского как иностранного. А здесь, в лагере, можно было легко проверить, на что ты годен.
- И как проходили занятия? - спросила Мария.
- Привычно. Утром, сразу после завтрака - урок, очередная тема, до обеда - закрепление лексики в тройке, вечером - снова урок, небольшое сочинение и заполнение дневников. Так каждый день, кроме воскресенья. В выходные экскурсия: Будапешт, Сегед, Балатон.
- А что такое "тройка"? Нет ничего общего с известным полотном Серова? - Мария прослушала третий курс Сегедского пединститута на факультете венгерского и русского языков и неплохо разбиралась в русской живописи, при всем при том напрочь отвергая советскую школу. Кроме Николая Рериха. Особенно ей нравилась "Граница меча".
- Хотя у большинства из нас было по трое учеников, мне дали двух. Но горя с ними хлебнул как никто другой.
- Глупые или зануды?
- Хуже. Влюбленные.
- Ио! - воскликнула Мария, заерзав на стуле. - Напрасный труд.
- Им что-то около семнадцати. Оба родом из Калочи. Наиболее примечателен, бесспорно, парнишка. Ребят вообще там на пальцах перечесть - бегут от русского языка как черти от ладана. А этот, эдакий долговязый шалопай, здорово ругался по матери. Его наши солдаты надоумили, у них в городе часть стоит, артиллеристы, кажется, и вот он любил ходить туда в гости. Мечтает стать офицером, кокарду носить.
- Святое дело, - сказала Мария, - кокарду носить.
- И познакомились как-то тоже не по-людски. Сидим в комнате, только распаковали вализы, вдруг дверь открывается, и в щель проваливается чья-то тощая нога.
- Привет, ребятишки! - Мы так и вздрогнули: ждали, поднесут валюту. - Стало быть, по России мчится тройка... Чета в добром здравии? Перестроились ноне? А как сухой закон? Ну, ничего, здесь за всю... отопьётесь.
Все так и сжались: такой сам, чему хочешь научит.
- Чё насупились? Давайте знакомиться. Я - Чаба. Не удивляйте, это имя такое, - и ввернул крепенько. - Буду тут жить. Но я с бабой приехал, так что попрошу господ офицеров подышать часиков до десяти. О, какой целительный воздух в венгерских поместьях! Ну, веселее, ребятишки! Не в службу, а в дружбу. Заодно хозяйские черешни пощипаете. Задаром.
Каждый из нас машинально прикидывал в уме, что выйдет, если его, этого парня, сунут в тройку именно к нему. Камень на шею и...
- Неделю уже воздерживаемся, - продолжал Чаба. - То экзамены, то еще какая-нибудь чешуя. В общем, вечерняя поверка в десять ровно. Дневальный, тащи станок...
В номер из другого конца коридора спешила его подруга.
- Неувязочка получается, - сказала Мария. - Так лихо научиться говорить по-русски не так-то просто. Особенно если учесть, что он окончил всего лишь второй класс гимназии.
- Да ты, я вижу, недооцениваешь советского солдата! - обиделся я. - И в этом отчаянное твое заблуждение. Наш ограниченный контингент...
- Вы же нам жизни не даете, - перебила девушка. - Всю страну оплели воинские части. А зачем нам они нужны? Войны наверняка не будет. А будет - так с вами еще быстрей конец найдем. Куда бы не поехал, всюду видишь длинные бетонные заборы с красными звездами. А месяц назад два пьяных советских офицера застрелили таксиста в Будапеште. Выстрелом в упор. После этого случая таксисты напрочь отказались обслуживать ваших граждан. А ты мне тут сказки рассказываешь. Вы же нам свою дружбу навязываете.
- Ну, а я-то здесь при чем? Вот ты странная какая-то.
- Все - при чем. И ты тоже, раз ты оттуда.
Меня эти крамольные признания уже не пробирали: не однажды приходилось слышать подобное. Но и не сразу привык. Припомнилось вдруг, как наши солдаты приветливо махали вслед нашему "Икарусу", в котором мы отправлялись на экскурсии. На его борту было крупно выведено голубым "Tissakechke", и, естественно, ребята и не догадывались, что шлют привет землякам. И еще тогда подумалось: видно, не сладко вам здесь, хлопцы, в чужой стране, коль кого попало приветствуете.
- Довольно, оставим этот глупый разговор, - сказала Мария. - Извини. Нашло на меня сегодня, самой стыдно.
- Да ладно, ничего.
- Действительно, не стоит раздражаться из-за того, что старейшины прежде всего стараются ладить друг с другом. Решаем не мы. - Она виновато подняла на меня глаза. - Уж лучше помяни-ка ты лагерь!
Я помянул.
- И ты обучал их русскому языку?!
- Еще как!
- Могу вообразить, как ты им был ненавистен! - воскликнула Мария. Она еще более напряглась, подалась вперед, ко мне, потому что за столиками посетителей прибавилось, и стало шумно и неорганизованно от голосов, увязающих в тине заморских шлягеров.
Солнце по-прежнему, до придури безжалостно, жгло воздух, и безвольная сырость Дуная не могла выйти из его берегов, а только барахталась беспомощно на мутно-зеленых гребешках вдоль невысокого раскатистого берега. Но шарканье легкой обуви по истертой, ловко подогнанной брусчатке стихало, люди спешили отдохнуть, рестораны и бистро медленно и верно заполнялись, передавая свою раннюю усталость визжащим рессорам старых будапештских трамваев.
- Ты совершенно не права, - сказал я. - Мы очень даже ладили.
- Интересно, каким же образом? Наверное, в назначенный ими час, свободный от любовных утех, их ментор возникал с учебниками и уводил за собой в мир иной. Когда же ученая канитель больше не резала слух, шебутной Чаба делал знак, и ты, высоко поднимая казенные калоши, неслышно исчезал восвоясь.
- Восвояси, - поправил я. Все-таки с ней легко было говорить - не таясь и не замирая на полуслове. Казалось, знакомы с детства, и эта обманчивая иллюзия внушала откровение.
- Мы бродили по селу, обходили налитые соком черешни, никли от безделия у тощего прибрежного ивняка. Первые полчаса они еще слушали. И даже задавали вопросы. Затем начинали стонать и охать, а потом и целоваться.
- А ты шел с краю и выглядел, в общем, не весьма.
- Я шел посередине.
- А как же они целовались?
- Это уже было после. Просто я понял: любовь, как и снежную лавину, дощатым забором не остановишь. И сдался. Зачем было мешать?
- Макаренко ты наш, - иронично поддразнила Мария, зажмурилась и слегка толкнула под столиком мой туфель. Сандалик скользнул, и с его носка едва не вспорхнул мотылек. Но он был синтетический и безраздельно принадлежал своей хозяйке.
Затем я еще что-то понес с волнующей увлекательностью о Саше: его ученицы однажды сдали дневник, где писали между прочим, что ментор повел их в бистро, угостил мороженым, а себе заказал пива, причем "Kerek szepen ket uveg sort" он уже произносит без акцента, так что посетители бьются об заклад, принимая его за соотечественника.
Мария слушала сосредоточенно. Куда-то исчезли остроты, и шаловливое выражение ее смуглого лица сменилось лицом далеким и чужим. "Наверное, вспомнилось что-то грустное. Пустяки, пройдет", - думал я, глядя на притихшую, рассеянную девушку напротив.
А поезд отходил через два часа. Вся наша группа уже наверное была на вокзале. В который раз приходилось жалеть, что сегодня не вчера. Ведь вчера целый день таскался по Будапешту, бездумно сновал под массивными аркадами проспекта Rakoczi, суетился у Парламента, отыскивая наиболее удачные места для съемки.
А сегодня встретил эту девушку. И пожалел. Себя - что поздно, ее - что встретились. Столь желанный час отъезда выглядел теперь нелепо. Душе стало скучно и гадко. Вроде как обокрали, пока спал. И взяли насущное. Что принадлежало по праву. Хотя прав никогда не было.
Я медлил заводить привокзальные речи: меня устраивал иной режим бытия. Иначе получается письмо. Есть слова, мысли, но им не веришь. И как будто уже расстались, хотя сидите рядом и смотрите друг на друга.
По незнакомым городам приятнее ходить бездумно, куда глаза глядят. Главное - не заводить себя шагом, и не споткнуться о мостовую, когда по ней безудержно шуршат и заливаются лаем ретивые колеса современных повозок. В Будапеште пешеходов давят не чаще обычного. И тамошний житель живет долго.
Я устал быть вместе со всеми, и в день отъезда мне захотелось побыть одному. Наконец-то такую возможность дали, и, вдавливая каблуками жидкий асфальт, я заспешил по набережной. Снимать больше не хотелось. Я огляделся.
На противоположном берегу Дуная высоко в гору взбежал Рыбацкий Бастион с горкой рафинадных каменных башень. Сама крепость занимала небольшое плато, в центре которого приживались друг к другу готические домики средневекового города. В тот день взгорье было подернуто легкой дымкой, которая за'стила взметнувшуюся к солнцу иглу церкви Матиаша.
Облокотившись о щербатый каменный парапет, я долго стоял у самой воды. Дунай неторопливо катил к морю свою зеленоватую рябь. Её то и дело взламывали подводные крылья "Метеоров", и тогда угловатые, немощные волны частыми вздохами дышали на замшелые камни набережной.
Меня знобит, когда засматриваюсь на воду, но совсем не переношу болот. Движение воды захватывает потрясающе, вселяя надежду и вороша в памяти то, что уже никогда не вернуть. Вода всегда загадочна, всегда - тайна. Наверное, потому испытываю рядом и страх и восторг. Ведь все подвластно времени и тлену. Все. Но река остается, глубоко врывая в придонный ил тысячелетние святилища, некогда возвышавшиеся над ней.
"Наиболее значительными реками страны являются Дунай и Тисса. Дунай не только крупнейшая в Западной Европе, но и вторая после Волги европейская река. Ее длина 2858 километров, на протяжении 410 километров Дунай течет по территории Венгрии".
Еще помню, - подумал я. - Еще помню.
Это из справочника "Венгрия для всех". Цитаты оттуда долбили назубок, ибо накануне поездки ситуация в стране неожиданно заинтересовала кучу ответственных работников, и желающим поехать на педагогическую практику следовало стараться. Тогда спрашивали всё подряд: и сколько мостов в Будапеште, и каждая ли птица долетит до середины Тиссы, и какими эпитетами можно охарактеризовать Дунай, и что поделывает в свободное время Янош Кадар.
Я приехал сюда, и вот иду вдоль набережной, а те, кто на конкурсе давал неправильные отгадки, составили костяк выездных строительных отрядов, и у них сейчас тоже третий трудовой семестр.
Я свернул на улицу Ференца Деака. Прохожие попадались редко, и пора было выпытывать дорогу к вокзалу. Мне нравится узнавать дорогу - обыкновенно я ищу гида среди девушек, - видимо, поэтому я не дурак нечаянно заплутать и в незнакомом городе.
Но здесь было все по-другому. Люди проходили мимо, ничуть не разумея, чего от них хотят. Девушки пока вообще не попадались. Я спрашивал, конечно, по-русски, как пройти к Восточному вокзалу. Такого никто не слыхал. А "Keleti palyadrar" я тогда еще не знал.
Дело принимало весьма скверный оборот, когда из-за рога улицы Яноша Апацаи мне встретилась та самая девушка. На этот раз я с ходу запросил по-немецки, все же добавив для верности пару русских слов. Кажется, я с них начал: "Извините, пожалуйста..."
Незнакомка добродушно просияла и принялась объяснять на хорошем русском, что нужно возвратиться чуточку назад, а потом свернуть налево.
Мне не хотелось возвращаться чуточку назад, а потом сворачивать налево, и я спросил, как ее зовут. Оказалось, Марией - неплохой, в принципе, повод выпить по рюмочке и поболтать.
* * *
Расплатившись, мы побродили по тихим улочкам центра, пересекли Hosor tere и Королевскую арку, вошли в Городской Парк. Там, в безветренной заводи искусственного пруда долго качалась наша лодка.
После уселись на сочный газон. К Марии вернулась прежняя игривость, она была возбуждена. Мне захотелось ее поцеловать. Я это исполнил. Она вскинула удивленно глаза.
- Еще... И крепче...
Я повиновался.
- А сейчас ты пойдешь к пинцеру и купишь мне кока-колы, а себе принесешь пива. Вот деньги.
Я скоро вернулся и, поставив запотевшие бутылки в траву, сел рядом.
- Ты проводишь меня?
- Куда? Ты спешишь? - улыбнулась она лукаво и вся потянулась ко мне.
- Да, я спешу. На поезд. В Москву.
- Ты серьезно?
- Серьезнее не бывает.
- А завтра нельзя?
- Нет. Наши поезда так не ходят.
- Но как же... - она погасла. - Тогда это - всё? Ты меня оставишь и - всё?
- А что я могу?
Солнце зашло совсем. Сырой грязью расползались по земле вечерние сумерки, обволакивая кусками ваты корявые стволы столетних платанов.
Девушка проворно вскочила на ноги, испуганно заозиралась.
- Пойдем!
- Куда?
- На вокзал.
Решили брать такси, и, хотя времени оставалось еще с четверть часа, чуть не бегом кинулись к вагону. На перроне едва не сбили с ног советский военный патруль.
Все давно сидели на своих местах, только старший группы многотрудно, словно постовой, фланировал вдоль поезда. Он заметно нервничал. Взял меня под руку и повел в свое купе. Мария осталась на перроне. Ребята глазели на нее из окон.
В купе старший махал перед самым носом моим заграничным паспортом и, вне себя от гнева, объяснял, что со мной будет, до хруста в суставах загибая пальцы. Я здорово пополнил свой сокровенный словарь, но в суматохе спора забыл попрощаться с Марией и взять адрес.
Поезд тронулся, взлязгивая тяжелыми буферами, и, медленно набирая скорость, пошел на Украину. Только тогда я очнулся от пустой перебранки - и увидел Марию сквозь стекло. Такой она во мне и осталась.
А поезд, набирая ход, все дальше уходил к советской границе, чтобы больше никогда не возвратить меня на Keleti palyaudrar.
к о н е ц