Лет ему было тридцать, работал на большом заводе начальником бюро, а жил с родителями и был у них сыном любимым да единственным. В облике своем заурядном достопримечательностей выдающихся не имел, окромя усов великолепных, отрощенных исключительно с целью девок в себя влюблять. Да не оправдывали усы предназначения своего драгоценного, ибо девкам не только усы подавай, но и рост подобающий и стать молодецкую, и обхождение непосредственное.
А где ж душевному человеку обхождению непосредственному выучиться - чтоб и уверенность мужская просвечивалась, и наглость интригующая прорисовывалась, - когда у человека мурашки по коже бегают от упаковок колготочных, не то что от живого созерцания прелестей женских, а воспитание у него партийным наклоном ограничивалось, и половые вопросы своим умом постигать приходилось, самостоятельно, стало быть.
Вот и жил он одиноким тридцатилетним начальником на свете белом под опекой родительской и только помыслами своими устремлялся в отношения интимные, чувствами нежными согретые да дитями увенчанные.
А в довершение портрета могу сказать только, что, ко всем прочим недостаткам, у него ещё и имя было - Васька.
Да не подумает Васька Григорьев, друг мой сердешный, что на него эпитафию пишу, ибо Васька Григорьев в отличие от нашего Васьки уж, слава Богу, девок вдоволь нащупался и толк в них просек. А что тоже холостой до сих пор ходит - так это не мое, стало быть, собачье дело. А только намека на него никакого тут не имеется и речь идет совершенно о другом Ваське.
Так вот. Долго ли, коротко, существование свое холостяцкое вынашивал Васька, чувства сокровенные смаковал, а не выдержал однажды. И в один прекрасный день так и порешил: либо - пан, либо - пропал; пойду по белу свету суженую искать и, ежели пан, - под венец ее поведу, очаг семейный создам, детей нарожаю... а ежели пропал, - так тому и быть, буду холостяком век свой доживать.
Взял он за свой счет неделю дней, за себя Дубровского в качестве ответственного подчиненного оставил, а сам себе усы порасчесал, прическу лаком позаливал, да и в путь двинулся. А путь он держал в город столичный, резонно полагая, что, поскольку там народу столпотворение, то вероятность суженую там найти реальная.
К слову сказать, погода в тот сумеречный час, когда Васька перемещался из дому к вокзалу, тоже была реальная. Шел нудный дождь и пасмурности не было предела. Природная угрюмость передавалась Ваське и он уже не надеялся на успех своего мероприятия. Лишь где-то в глубине души теплилась надежда на чудо.
И надо ж такому было случиться! - едва он занял свое плацкартное место, как почти тут же скользнул по вагонному интерьеру невесть откуда пробившийся солнечный лучик, и почти тотчас Васькиному взору предстало воплощение всех его грез и вожделений во плоти, располагающееся прямо напротив.
Незаурядная красавица с утонченными чертами лица, глазами невероятной глубины и выразительности - она несла на себе печать усталости и светлой грусти о былом, а так же здоровенную сумку. Не успел Васька опомнится, как некий верзила подхватил и закинул эту, а с ней еще две такие же сумки на самую верхнюю полку, после чего мгновенно исчез. Красавица пропела ему вослед "спасибо", и голос ее зазвучал многократным эхом в Васькиной голове.
Чтобы не выдать ненароком своего трепетного волнения, Васька уставился в окно, всем своим видом показывая, что в гробу он все это видел. Но, периодически он переводил взгляд в окно напротив, разумеется, лишь для того, чтобы подпитать свои впечатления мимолетным созерцанием прелестей соседки.
Так и ехали: колеса выстукивали свои чечетки, девушка скучала, а Васька вертел головой. Иногда их взгляды встречались - Васька тут же ретировался и ощущал на себе недоуменное продолжение ее взгляда. В такие моменты Васька окончательно терялся, не зная как и какой щекой ему дернуть, чтобы выказать полное, якобы, безразличие к своей попутчице. При этом он проклинал себя за робость и, переводя взгляд на другое окно, давал себе слово в следующий раз выдержать испытание соседкиными глазами до конца. Однако и в следующий раз все повторялось.
Народу в вагоне было немного. В поле зрения Васьки, окромя предмета его искрометного созерцания, попадала еще только сердобольная старушка, которая согласно сюсюкала что-то в ответ маленькому мужичонке, азартно хающему политику и политиков. Девушка в их разговор не вступала, а Васька - и подавно.
Между тем за окном сгустился непроглядный мрак. Ехать предстояло всю ночь. Девушка извлекла откуда-то общую тетрадь и, близоруко щурясь из-за слабого освещения, занялась ее перелистыванием. Теперь Васька мог смотреть на неё почти не отрываясь, и это доставляло ему огромное удовольствие.
Волосы у Васькиной попутчицы были собраны на затылке в роскошный вихрь, а по бокам пушились легкие завлекалочки, ниспадающие на плечи. Одежда - тертая юбчонка да рубашечка - лишь слегка скрывала безупречную фигуру и, само собой разумеется, Васькин взгляд пришвартовался в сладострастной гавани - декольте рубашечки.
Многие часы были уже бездарно потеряны, но Васька не отчаивался. Он прорабатывал в уме стратегию знакомства. "Главное - подать себя," - рассуждал он. И ведь было Ваське что подавать! Те, кто хорошо его знал, ценили в нем божий дар, и этот дар был у него художественным. Да не станет же Васька так вот прямо говорить незнакомке, что у него дар божий! Тут подход необходим, маневр, так сказать! Решение пришло само собой и, как все гениальное, было простым и надёжным: решил Васька изобразить попутчицу свою прелестную карандашиком на листе ватмана (благо - прихватил с собой добро это на всякий случай), а там уж - пусть она сама оценит его способности и на этой почве, глядишь, и разговор зайдет.
Посуетился Васька немного, извлек средства труда и изготовился к рисованию. Да не тут-то было! Едва он провел линию носа, как прелестная соседка отложила в сторону тетрадь свою и вышла, по нужде, видимо.
"А как мне лучше будет представиться, когда она увидит и восхититься портретом? - думал Васька, пока натура отсутствовала. - Сказать просто "Вася" - так это прямо оскорбление какое-то... "Василий" - так это ничуть не лучше... А может, представиться как мама называет - "Василёк"? Василёк... А что, может, оно и ничаво... Василёк... Очень даже ничаво..." И Васька стал пытаться представить свое имя, произносимое ангельским голоском попутчицы. Получалось просто сказочно! Василёк!..
Натура возвратилась в трико и с постельными принадлежностями в руках. Трико выгодно подчеркивало линию бедра, и пока Васька оценивал ее с эстетической точки зрения, произошло непоправимое: девушка обратилась к проходящему мимо парню с тем, чтобы тот помог достать сверху матрас. Безусловно, это должен был сделать Васька! И как он только не допер до этого, едва увидев ее с постелью в руках?!
Еще через минуту девушка лежала на верхней своей полке под одеялом лицом к стене и была недосягаема для Васькиных глаз. Поначалу он пришел в безутешное уныние и только когда сообразил, что шансы у него кой-какие остались, вновь обрел душевный комфорт. Ну конечно, он нарисует девушку по памяти и оставит рисунок на столике! А когда она проснется и увидит свой портрет, она непременно всё поймет! И тогда она простит Ваське чопорность, робость да рассеянность и даже сочтет за добродетели подобные проявления Васькиной натуры. Ободрившись, он принялся за дело.
Работать над портретом теперь приходилось впотьмах, что доставляло определенные неудобства, однако скоро портрет был готов и занял своё, якобы случайное, место на столике, рядом с девушкиной тетрадкой.
Все соседи уже спали, и неодолимое любопытство взбунтовалось в Васькиной душе супротив всяких приличий и порядочности. Скоро воля его была окончательно сломлена, Васька не устоял перед соблазном и засунул свой нос в чужую тетрадку. С внутренней стороны обложки было написано: "Барабулько Ася. Сапрамат" А Васька-то думал, что, по крайней мере, попутчицу его великолепную зовут... ну, скажем, Аэлита Чайковская!.. или Элеонора Царская!.. а тут... Ася Барабулько!.. Ася! Чуть ли не Вася! И "сопромат" через "а" написано... Двоечница.
Разочарованный в своих ожиданиях, стал Васька поудобнее на лавке устраиваться, чтобы ко сну отойти, а тут Ася перевернулась на другой бок и лицо спящей красавицы показала. Очаровался Васька пуще прежнего этим лицом, да так, очарованный и сидел, пока не начали удивительные вещи происходить.
Открыла Ася очи свои лучезарные, неги исполненные, разомкнула ресницы и видит перво-наперво портрет свой, что Васька нарисовал, и радость бесконечная её переполняет. Слова благодарности шепчет, вниз к Ваське спускается, за руки его берет, целует их. Талантом восхищается, улыбаясь солнечно: "Всю жизнь я искала человека, которого красота моя на путь искусства направит, шедевры создавать заставит, и, вот, нашла наконец. Спасибо тебе, Василёк! Спасибо, что есть ты на белом свете, любимый мой, ненаглядный, единственный! Ждала я тебя долго, везде встречи с тобой искала, плакала по тебе безутешно, звала тебя... Так заключи же меня во свои объятия крепкие, исцелуй всю вдоль и поперек, как есть! Возьми девственность мою драгоценную, для тебя, единственного, сохраненную! Страстею к тебе пылаю огненною, нежностью к тебе влекусь-исхожу - нет сил воспротивиться. Бери меня, как вознаграждение за дар твой божий да долготерпение жизненное, гений ты мой, Василёк..."
"Да какой я гений," - скромничает Васька, но при этом берёт вознаграждение свое земное, как может брать не мальчик, но муж в этом деле преуспевший и опыт поимевший. И брал он до полного помутнения и неясности. Шапки какие-то, лодки плавают прямо по плацу... На одной из лодок - Майор Хромых, орет чего-то... А на трибуне - мама; плачет, зовет... Потом бить начали. Упал... А майор сапожищем в пятки: "Вставай, приехали."
- Гандон! - цедит Васька сквозь зубы, всю ненависть к майору из себя, как из тюбика, выдавливает.
- Что? - переспрашивает майор почему-то ангельским голосом. Думает, поди, что Васька повторить боится. А Васька ничего уже не боится:
- Гандон! - повторяет обречённо, с вызовом. И только после этого просыпается.
Какое счастье, что это только сон! Господи! Избавь от снов подобных, от майора нервозного, будь он трижды проклят, от "дедов" поганых, от вони гуталиновой и всего, что с этим связано... Избавь, Господи, и мочевой пузырь от содержимого, и от эрекции этой такой неуместной...
Васька открыл глаза и увидел свою прекрасную попутчицу, которая уже переоделась и собирала постель. Она стояла к нему спиной, елозя руками по полке, а до Васьки тем временем доходило, что это её "Что?" он услышал сквозь сон. Какой ужас! Васька подтянул к себе коленки, чтобы простынка на нём посреди колом не торчала... Но она наверняка видела... И это ей Васька повторил: "Гандон!". Угораздило же майора присниться Ваське именно в эту ночь! А ведь иногда ему снятся стихи... И тут, неожиданно для себя, Васька произнес:
- Ася, я, кажется, во сне наговорил лишнего... Это со всеми бывает... Но во сне я видел Вас... честное слово!...
И, едва сказав это, понял Василий, что опозорился вконец, потому как, во-первых, дошел до него катастрофический смысл сказанного в сочетании с эрекцией этой неукротимой и словом дурацким вслух произнесённым; а, во-вторых, собственный голос ему показался совершенно чужим и противным, а, самое ужасное - из почему-то заложенного носа выскочила сопля.
Девушка даже не обернулась. Тогда Васька расписался в полном своём поражении: он громко втянул носом сопли и повторил с отчаяньем, дергая коленками:
- Ася, я Вас видел во сне.
Реакции опять не последовало. И тут Васька взял её за руку:
- Ася!
Васькина попутчица, обернувшись, изумленно уставилась на наглеца. Потом одёрнула руку и прокрякала совершенно противным со сна голосом:
- Я не Ася.
- Хм, - озадаченно сказал Васька, не открывая при этом рта, и из носа его опять выскочила предательская сопля. Он потянул на себя край простыни, утерся, следя глазами за выражением девушкиного лица. Из своей лежачей позы он не мог видеть поверхности стола, но уже успел вспомнить: там он оставил то, что должно привести девушку в восторг. И как знать, может быть, божий Васькин дар ещё спасёт положение?.. Впрочем, проблема "слить кипяток" была на тот момент для него куда актуальней. Скрипя зубами и дергая коленками, Васька мечтал лишь об одном - сломить волю обезумевшего члена, а как иначе он смог бы отправиться в туалет?
"Увидела!" - отметил между тем про себя Васька, едва девушкин взгляд застыл на столике. Глаза у неё слегка округлились. Ну, что она теперь скажет?
- Понятно, - буркнула недовольно девушка и, как ни в чём ни бывало, продолжила собираться. Едва она отвернулась, Васька бросился в рукопашную со своей плотью, А девушка уже опять была обращена к нему: взяв со стола злополучную эту тетрадку и потрясая ею, она укоризненно покачала головой: - Это тетрадь не моя. И нечего было совать в неё свой нос! Не делает чести!
Тут Васька вскочил и увидел на столике колбасные объедки и яичную скорлупу, сметенные на половинку своего рисунка, приукрашенного обильными жирными пятнами. Эрекцию как рукой сняло. Васька нащупал ногами ботинки, сгрёб в кулак рисунок с мусором и, чувствуя, что сейчас треснет в нижней части своего тела по шву, двинулся по коридору к туалету. Но перед туалетом толпилось людей - человек пять. Стоять Васька не мог и, скрипя зубами, вернулся на место. Попутчица теперь его не интересовала вовсе. Через минуту он повторил свой маневр в другой конец вагона и вернулся с тем же. А вскоре поезд въехал в санитарную зону, и избавления от муки адской теперь не предвиделось никакого. Васька трещал по швам.
Девушка, меж тем, намерилась доставать с верхних полок свои агромадные сумки:
- Помоги, пожалуйста, - обратилась к Ваське.
Что угодно, только не это! Но куда деваться джентльмену?..
Васька встал на лавки, ухватился за ручки, потянул на себя. Когда вес первой сумки перекочевал на грудь, Васька еще крепился из последних сил, но стоило ему нагнуться, чтобы опустить сумку вниз... Да. Тут он и пукнул. Да так зычно, что по вагону эхо прокатилось.
От стыда такого неимоверного совсем он потерял самоконтроль над собой и, рдея щекой пуще томата, так и продолжая при этом стоять на двух лавках, пустил сквозь штаны прямо на опущенную сумку теплую обильную струю...
Посмотрел он из положения своего пропащего на красавицу попутчицу и мысль спасительную для себя подумал: "А как там Дубровский? Справляется ли? Всё-таки за начальника остался... Ответственность-то немалая!.."
март 1989