В июле месяце многоэтажная городская окраина, уже подступившая к железнодорожному полотну, маленькой зеленой реке и зеленым холмам с узкими лентами проселочных дорог - далее начинается большой густой лес, на горизонте с верхних этажей похожих на далекие темные горы, - располагает к тихой светлой радости. Хороша окраина, несмотря на свою классическую монотонность, и в предновогоднем декабре: серый дневной свет, медленно и косо падают большие снежинки, тепло, безветренно, обилие ватного света глушит звук, вечереет. Ожиданием чего-то сладкого декабрь и июль схожи. Летним солнечным вечером кирпичные бело-красные и зеленоватые или бледно-голубые панельные вертикали домов залиты солнечной желтизной. Черта тени и солнца движется вверх по вертикали, в окнах вспыхивают блики, небо - океан яркой голубизны. По холмам и в низинах рассыпаны дачные домики, неравнодушный слух различает шелест листьев, прерываемый несчастным и умеренным парным стуком составов.
Одним из таких июльских вечеров Владлен Григорьевич со своим семейством возвращался с дачи. Широкая тропинка, прерванная ещё возле дачного поселка железной дорогой, взбиралась на холм заброшенного колхозного поля, опускалась в первобытной красоты рощицу, клочком в панораме новостроек доживающей своё последнее лето, вилась между строительных вагончиков, бетонных плит, смоляных котлов, зарождающихся и пока напоминающих руины новых домов и множество других подобных предметов стройки и выходила на будущую, уже заасфальтированную, улицу. В детской коляске с толстыми амортизирующими шинами на колесах ехал двухлетний мальчик с вьющимися светлыми волосами, здоровым, чистым личиком, в ярком оранжево-синем костюмчике и голубых, испачканных в одном месте землей и зеленью, гольфах. Мальчик периодически постукивал ножкой в белом сандалике по подножке коляски, воспроизводя звук заводящегося мотоцикла. Коляску вела жена Владлена Григорьевича, молоденькая миленькая женщина, среднего роста, с изящным носиком, с темно-коричневыми красивыми глазами, в бело-зелёном летнем платье с белым узким поясом вокруг талии и в бело-розовых, несмотря на дачную прогулку, босоножках на каблуках. Сам Владлен Григорьевич был одет в джинсы старого стиля, красивые кроссовки польского предпринимательства и такого же рода майку. Роста он был выше среднего, физически неплохо развит. В одной руке он нес капроновое ведерце, доверху наполненное малиной. В другой авоську с зелёнью и овощами.
Плодородный дачный участок со скромным летним домиком принадлежал родителям Тани, жены Владлена Григорьевича. Сдержанный и интеллигентный Владлен Григорьевич питал к дачным работам отвращение. В ответ на редкие упреки по этому поводу он красноречиво осуждал старую систему за удручающие витрины овощных магазинов и призывал народ податься в фермеры. Летом тем не менее Владлен Григорьевич любил прогуляться на дачу. Он носил сына на руках вокруг малинника, плавно снимал с белых штырьков пылающие ягоды и, проверив, нет ли червячка, две малинины отправлял в рот мальчику, три-четыре клал себе в рот, медленно сдавливал ягоды между небом и языком и прислушивался к очарованию сока.
Жена Владлена Григорьевича вступила в тот период жизни, когда относительное отсутствие проблем - своеобразный пик обывательского счастья - пьянит до головокружения. В минуты наивысшего ощущения такого счастья она говорила мужу, вдруг между делом: "Владечка, я тебя очень люблю!" (Мужа, как и сына, она звала Владиком). Таня не просто находилась под влиянием мужа. А видела в этом утонченную прелесть. Ей очень нравилось подчиняться мужу во всем. Разве что существенные житейские проблемы она старалась решать без него, а с родителями своими и мужа. Эта её мудрость имела одну, возможно, решающую причину: подчинение мужу во всём в действительности являлось подсознательным ожиданием наслаждения, его предвкушением во время неизбежных дел по хозяйству.
Владлен Григорьевич шёл и, слушая неиссякаемый словесный поток Тани о ягодах и компотах, о холодильнике, который та собиралась разморозить и вылить, думал. Думал не только о радостях тихой семейной жизни. Самому себе он не сказал бы, что есть, дескать, у него причина не быть до конца счастливым. Владлен Григорьевич был мужчина умный и в разумных пределах самокритичный, поэтому он всегда считал и любил при случае сказать, что по нынешним временам его жизнь просто сказка. Тем не менее было у него, скажем так, одно обстоятельство, которое не то чтобы отравляло ему жизнь, но всё же нет-нет, да и давало о себе знать. Пожалуй, это обстоятельство являлось в некотором роде проблемой, но раз так, то это была единственная существенная проблема в жизни Владлена Григорьевича, причем не из самых сложных. Тем более её необходимо было решить. Владлен Григорьевич украдкой поглядывал на жену, примеряясь, как бы получше начать разговор, но заметив, что та сейчас снова заговорит, поспешил предупредить её:
- У тебя когда отпуск?
- Ты же знаешь, что я могу его взять, когда захочу.
- Да знаю. Забыл У меня не получается летом.
- Ты ведь говорил, что тоже можешь уйти в отпуск в любое время.
- Понимаешь, ещё и года нет, как я в мафии. Нельзя сразу права предъявлять. Я среди них новичок. Надо этим летом поработать. А на будущий год обязательно куда-нибудь поедем вместе.
- Ой, как плохо! Может ещё что-то изменится?
Нет вряд ли. Не расстраивайся, пожалуйста. Давай подумаем как нам быть.
- Как быть! Не поеду же я одна.
- Почему бы и нет?
- Я одна не хочу.
Таня казалась огорченной, лицо её сразу же потускнело.
- Хорошо, сказала она. - Тогда я никуда не поеду. Буду ходить на дачу.
- Танюша, - вкрадчиво сказал Владлен Григорьевич. - на даче есть кому работать. А тебе надо отдохнуть… мне могут сделать путёвку в Анапу. Санаторий или что-то в этом роде.
- Одна?! - глаза её раскрылись. - И ты меня отпускаешь?
- А что в этом такого?
- Да нет, ничего. Хотя считается… - и запнулась; поправила волосы.
- Это предубеждение, - сказал Владлен Григорьевич, посмотрел на ноги и бедра жены и с приливом горячей крови подумал, что применительно к ней это как раз не предупреждение.
И далеко залетевшее воображение потрясло его.
- Что с тобой?
- Тебе надо отдохнуть, - повторил он, слыша стук своего сердца и глядя на слегка измазанную кожу под черными ресницами её глаз. - Это, кстати, прекрасный дом отдыха. Пришлось с Ходоренком бутылку водки распить. Я всё по пол стопке, но еле выдержал. Он мне одного человека устроил. Уж я, Танюша, постарался для тебя.
- Постарался? Для меня? - переспросила Таня, пряча внутрь себя светящиеся насквозь радостное возбуждение.
- Ну, да. Если я не могу этим летом поехать на море, то из этого не следует, что моя жёнушка должна лишиться полноценного отдыха. Что же касается предубеждения, то… Танюша, это твоё личное дело.
- Ой, Владлен! - оглушенная Таня мгновение была непосредственна. - Что ты говоришь! Да у меня и в мыслях…
- Да, да, разумеется, - уголки губ Владлена Григорьевича едва заметно искривила улыбочка.- Подожди-ка, я присяду.
- Да что с тобой?
- Иди сюда, - он усадил Таню рядом с собой на поребрик строящейся улицы с тротуаром и, поглаживая руку жены от локтя до кончиков пальцев, зашептал ей в ухо: - у нас хорошая прочная семья… Но у каждого из нас может быть и своя личная жизнь.
- Что ты имеешь в виду?
- Ничего. Я вообще говорю. Я думаю, что у каждого могут быть вещи, знать о которых другим не обязательно, даже близким людям. Например, я мог бы ещё играть в солдатики.
- Ты? - Таня засмеялась.
- Он накрыл её смеющиеся губы своими губами и между поцелуями тихо говорил:
- Конечно, в солдатики. В этом ничего нет такого. А тебе, Танюша, необходимо отдохнуть… море, солнце, новые знакомые. Я помогу тебе собрать чемодан. Возьмешь английские колготки
- В них жарко будет.
- А если пасмурная погода? Или вечером будут развлекательные программы. Мне будет приятно думать, что ты в них ходишь. К ним возьмёшь китайские туфельки.
- Жалко.
- Нечего жалеть. Один раз живем, жёнушка.
- Я могу взять беленький брикетик, твой любимый.
- Отлично! Я и забыл о нём. Танюша, миленькая!
- Владлен, все… Владик увидит!
Малыш привстал в коляске и, обернувшись, внимательно наблюдал за родителями. Таня проворно поднялась и врожденным женским рефлексом оправила платье, хоть в том и не было надобности. Владлен Григорьевич ощущал небывалый приток эмоциональных сил. Он пообещал жене вымыть холодильник и что-то начал говорить о помидорах; он смотрел в лесную даль, думал, как хорошо жить на свете и прятал в запасник новые волнующие ощущения.
В оставшееся время пути он сказал жене, что даст ей с собой тысячу рублей, - на две недели хватит: на питание и жилье тратиться не надо, деньги на фрукты, развлечения и обратный авиабилет, - жить будет с Владиком у своих родителей, будет читать и отдыхать: что полезно отдохнуть немного друг от друга. Таня молчала, и Владлен Григорьевич с жутким щекочущим чувством видел блеск её глаз.
На завод Владлен Григорьевич приезжал за тридцать минут до официального начала рабочего дня. Всегда в свежей сорочке, однотонном галстуке, в костюме классического стиля, - в зимнее время темном, в летнее - светлом, с "дипломатом" Владлен Григорьевич пересекал проходную, говорил охранникам, пожилым сталинистам в зелёных фуражках, густо и солидно: "Доброе утро",- приводя тех в умиление, и на офисном лифте поднимался в свой кабинет. Вид из четырёх сплошных окон кабинета Владлена Григорьевича, строго-прямоугольных, с алюминиевыми рамами, с отлаженной системой открываний и закрываний, был прекрасен: современный проспект с трамвайными линиями, девятиэтажные дома, сосед-завод сборочного характера и потому без дымящих труб, девушка на зелёном возвышении, конечно же бескрайнее море леса и, главное, тихое голубое июльское небо с белыми пышными редкими облаками.
В эти утренние часы он был особенно счастлив. Он открывал настежь окно и после домашних кофе, чёрного хлеба и масла позволял себе насладиться одной американской сигареткой "Конгресс". Затем Владлен Григорьевич в течение часа знакомился с содержанием "Комсомольской правды" и "Московских новостей"- другую прессу он не читал - и млел от демократического грохота. Около девяти часов утра начинали звонить два внутризаводских телефона: надёжные специалисты из аппарата Владлена Григорьевича знакомили шефа с информацией о качестве выпускаемой продукции за истёкшие сутки. Молодой заместитель директора аккуратно, мелким почерком записывал в ежедневник с твёрдой коричневой обложкой цифры, фамилии, обозначения, тренированным чутьём схватывая оперативную ситуацию. Ещё через полчаса телефон без диска голосом изо дня в день нараставшего стресса приглашал Владлена Григорьевича к директору на совещание, один раз в директорский кабинет, другой раз к унылым 00000000 на сборке, в третий раз ещё куда-нибудь, в зависимости от причуд энергичного и псевдокомпетентного директора. На совещании Владлен Григорьевич проявлял свои дипломатические качества: ни с кем не ссорился, никого не обзывал, с привкусом драматической неизбежности дозировано излагал факты и осторожно, - здесь давали о себе знать перекипевшие страсти его производственной национальной гордости, юношеского максимализма, желания увидеть мир, - в виде юмористических предположений и советов, рассекречивая фрагменты своего объёмного плана, например: а не освоить ли нам, Евгений Петрович, массовый выпуск по максимально возможной дешёвой цене… миниатюрных цветных телевизоров? Ха-ха, шучу… хотя оборудование есть, десяток-другой рабочих есть, пяток снабженцев со связями есть, с пяток инженеров тоже найдём, остальное как-нибудь там сами; а что, джентльмены (так Владлен Григорьевич обращался к сослуживцам), у всех мало и дорого, у нас много и дёшево. Минимум лет на пять сбыт и прибыль обеспечены… ха-ха-ха, шучу, джентльмены. Главным недостатком этого плана было то, что в нём никак не находилось места для Евгения Петровича и других товарищей. Евгений Петрович вскоре учуял некие ещё для него предстартовые волны, исходящие от недавнего инженера, интеллигента и демократической суки, ставшего заместителем благодаря мощной комовской протекции. Но и Владлен Григорьевич учуял, что Евгений Петрович что-то учуял, поэтому, имея все возможности для небезуспешной борьбы, но не желая испачкаться в каке, прекратил активную производственную деятельность, занялся личным, получал зарплату и спокойно поджидал грядущую заводскую катастрофу. На родительском совете был предусмотрен и выход из кризиса: второе, на сей раз юридическое образование и дальнейшая работа в системе МВД республики под крылышком папы. Были и другие варианты, в том числе анкета для канадского посольства; Владлен Григорьевич любил повторять, что он сразу же решил: это будет лесная и снежная Канада, которая всегда напомнит ему бедную Россию; нынешний весной Владлен Григорьевич ездил в министерство, гулял близ Арбата, где и подмигнул красному кленовому листику, тотчас почувствовав себя ничтожным маленьким человеком и разработав по возвращению свой прекрасный и вроде бы даже реальный план. Впрочем, он боялся покинуть родину, потому что ему казалось, что на первых порах он будет лишён бытовых удобств. Но ещё больше он боялся голода, городских шакалов, радиации и тех же бытовых неудобств.
После совещания Владлен Григорьевич любил пройтись по цехам, побеседовать с некоторыми своими работниками, наметить с ними ближайшие действия местного значения, поручить своему секретарю выписать комплект предписаний с обязательным последующим изъятием прогрессивки - здесь Владлен Григорьевич бывал зол, педантичен и жесток, ненавидел нерадивое изнеженное быдло и не принимал во внимание его житейские трудности. Владлен Григорьевич не брезговал брать в руки металл, случалось, ковырялся в изделиях, один раз даже встал на колени и заглянул вниз под изделие, удостоверяясь в предполагаемой лжи и закрепляя на практике свои хорошие технические знания. Одним словом, он считал нужным держать себя в форме.
В обеденный перерыв он отправлялся в буфет соседнего офиса, какого-то областного управления, где съедал бутерброд с колбасой и выпивал стакан сока (обедал Владлен Григорьевич дома, медленно и умеренно, думая о том, что же ему всё-таки предпринять на данном этапе). После обеда он позволял себе вторую и последнюю за день сигаретку, после чего уединялся в своём кабинете когда с Буниным, когда с Набоковым, а когда и с самим Чейзом. Ровно в десять минут шестого, 12 минут отводилось Владленом Григорьевичем мозговому тресту для освобождения лифта - он складывал в "дипломат" газеты, порнографические журналы и, оставляя право бегать вокруг изделий за дураками. Так же сдержанно, как и утром, покидал здание заводоуправления, говоря охранникам "До свидания". - "До свидания, Владлен Григорьевич!" - пищали те в ответ.
Таня улетала на юг в воскресенье. В аэропорту Владлен Григорьевич позаботился о её багаже, небольшом чёрном чемодане. Посидел с нею на лавочке в ожидании самолёта, погладил ей руку, поцеловал ей ухо, шепча в него, чтобы его жёнушка ни о чём не беспокоилась, отдохнула, так сказать, и набралась новых сил. Когда Таня с милой дамской сумочкой, мелко постукивая каблучками, отправилась на посадку, он в последний раз целиком запечатлел стройную фигуру жены, короткую джинсовую юбку на ней и белую прозрачную блузку, и с приятным замиранием где-то в животе с поглощением в себя всего летнего дня, солнца, зелени, ласкового ветерка и какого-то дикого счастья, пошёл к остановке такси.
В понедельник во второй половине дня Владлен Григорьевич позвонил в один отдел и попросил к телефону Адамову.
Светлана Петровна. - сказал он Адамовой. - Это Морозов. Вы составляли программу по эн-ка-двести? Есть один нюанс, зайдите, пожалуйста… Да, лучше сейчас. И вот ещё что: не говорите покамест ничего Мирашеву. Возможно мои ребята ошибаются… Конечно. Света, конечно… Да… да… жду вас. Светочка.
"Светочка" была замужней женщиной лет на пять старше Владлена Григорьевича. Муж её, почему-то ниже её ростом, безграмотный, затравленный жизнью цеховой инженеришка, уехал то ли за дочерью, то ли за сыном в пионерский лагерь, а оттуда должен был отвезти ребёнка в деревню и накосить там сена. Он взял неделю в счёт отпуска, рассказав табельщицам в отделе кадров, что собирается косить сено. Владлен Григорьевич ещё с недавних инженерных своих времён был в приятельских отношениях с этими тремя табельщицами, глупыми ленивыми бабёхами, единственно перед которыми он и сегодня держал себя мальчиком, во многом наигранно, тёрся о них, как кот об сапог, пошло потискивая их и хохоча вместе с ними. Вместе с ними он опускался до пошлого миросозерцания, серьёзно, будто действительно он такой же как они, обсуждая всякую мелочь и чепуху и находил во всём этом своеобразную прелесть, словно белоснежное одеяние медленно и с наслаждением окунаешь в грязь. Табельщицы про всех всё знали. Владлен Григорьевич с пикантным кайфом отдавал их языкам будущую информацию о его будущей связи с Адамовой. Встретиться с её мужем, который уже будет знать, благодаря кому он стал рогатым, пожать ему руку, обсудить с ним политику, поддакнуть ему, когда тот, бедненький, начнёт ругать все эти перемены и всех этих демократов, да ещё самому навязаться, да ещё этак игривенько подмигнуть и сказать, дескать, а что, Виктор Николаевич, всё это суета, всё это пустое, а вот лишь женщины, Виктор Николаевич, единственное, так сказать, что и остаётся нам, мужчинам, для, хи-хи, удовольствия, ах, эти женщины, - от одной мысли о подобной встрече Владлен Григорьевич начинал испытывать ещё один своеобразный кайф. Конечно, было подлое мальчишество с его стороны в отношении мужа Светланы Петровны: однако руководило молодым заместителем другое чувство, сложное, странное. В конечном счёте все эти нагромождения должны были способствовать одному: достижению святой его цели.
Уже неоднократно Владлен Григорьевич обменивался с Адамовой многозначительными взглядами, якобы незаметно, улыбаясь и опустив голову, но откровенно смотрел на её ноги в прозрачно-ластиково-чёрном и нутром своим понимал Светлану Петровну: не мог он в ней ошибиться. Не должен был он ошибиться, полагая, что Светлану Петровну прельщает интеллигентность, сан, вообще его непохожесть на этих здешних, пасующих перед трудностями горе-мужиков. Владлен Григорьевич страстно не хотел примириться с тем, что, благодаря своему уму и старанию, благодаря успешной борьбе с чревоугодием, с хилым телосложением, благодаря тяжкому поначалу подавлению обычных и порочных бытовых желаний, благодаря выработке спортивного и духовного тонуса - с сигаретами, правда ещё не получалось - благодаря всей этой тяжёлой победе над собой, он, обойдя всех во всём, всё же в одном уступал многим из здешнего заводского стада.
- Добрый день, Света, - джентльменно сказал Владлен Григорьевич Адамовой, когда та вошла в кабинет со своими обтянутыми бёдрами. - Садитесь, пожалуйста. Вот здесь, подле меня.
- Владлен Григорьевич, - улыбалась Адамова, с нарочитой застенчивостью пронося по кабинету своё оружие. - Не может быть, чтобы я ошиблась. Вы меня так напугали. Сами понимаете, если в эк-ка-двести ошибка…
- Светочка, - перебил её Владлен Григорьевич, разворачивала к себе лицом кресло-вертушку для женщины. - Бог с ней, с этой эк-ка-двести, и Господь с вами, если вы думаете, что я вас за тем пригласил. А, вы принесли папку с документацией. Прекрасно, положим её здесь и раскроем на случай, если кто-нибудь войдёт, мы с вами пальчиком по чертёжику так и шарим, так и шарим.
- Жизнь такая, Владлен Григорьевич, что только и остаётся, что пальчиком по чертёжику шарить, - меняя цвета на лице, сказала Адамова.
- Вот вы и не правы, Света. Пальчиком не только по чертёжику можно, - и уже понизив голос, придавая масляный блеск улыбке, Владлен Григорьевич добавил: - Можно и … и несколько иначе. Я вас, между прочим, за тем и позвал.
- Ой, ха-ха, Владлен Григорьевич.
- Шучу, Света, шучу, - сделавшись вроде бы серьёзным и рассекая тем волну первой некоторой неловкости, сказал он, откинувшись в кресле. - С программой, конечно, всё в порядке. Вы её выполнили блестяще. Я и мои мальчики оценили это. А пригласил я вас вот за чем.
Он поднялся. подошёл к окну, тихо ступая по линолеуму, затем обернулся, указал на пол и с улыбкой произнёс:
- Ещё не ковёр, да? И не паркет.
- Я думаю, будет у вас и ковёр, и паркет, - ласково сказала Адамова, поднимая чёрную ногу на ногу.
- Дай-то Бог, Светочка. Ну а вы как поживаете?
- Ах, Владлен Григорьевич, какая у нас сейчас жизнь. Удивиться, да и только.
- А то ли ещё будет.
- Не говорите, - вздохнула она.
- Но вы молодец. Держите себя, так сказать, в форме.
- Спасибо за комплимент. Не каждый мужчина это оценит.
- Увы, Света. Мужчины наши сдают. Пьют, грубеют. Стареют. Всё-таки действительно перевёлся благородный рыцарь. А вот вы, женщины, держитесь ещё. Я восхищён вами. И вами лично, Светочка.
- Спасибо, Владлен Григорьевич.
- М-да… так вот, что это я хотел сказать... У вас какой, кстати, размер? - вдруг спросил Владлен Григорьевич, подходя к её висящей ноге и коротко указывая на туфель.
- Тридцать шестой, - радостно удивленно ответила Адамова.
- Прекрасный размер, - сказал Владлен Григорьевич, откровенно любуясь чёрной ногой; Светлана Петровна ноги с ноги не снимала, и это тоже получалось несколько откровенно.
- И прекрасная ножка, Светочка, - добавил он, по-прежнему серьёзничая.
- Ой, Владлен Григорьевич, ну вас!
Она сняла, наконец, ногу; но теперь это получились ножки, стоящие рядышком.
- Света, вам нужны осенние сапоги?
- Конечно.
- А что если… минутку, я всё-таки закрою дверь.
Он подошёл к двери, слыша, за спиной её тишину, перенёс свой слух за дверь. - там было всё спокойно, - и повернул ключ, который заранее оставил в замке.
- Сейчас мы примерим одни сапожки.
- Владлен Григорьевич!
- Светочка, у нас всё о'кей.
Он выдвинул нижний ящик своего красивого стола, достал шикарную тёмно-синюю коробку и поместил её на какие-то бумажки на столе. Сквозь шуршащую упаковку извлёк сапог и со стуком каблука установил его на полированную поверхность.
- Ну как?
- О-ой, какая прелесть!
- Светочка, это вам.
- Мне?! А сколько же… да у меня и денег таких нет! Они, наверно, не наши!
- Австрия. Или нет, Франция? - заглянул было на надписи на коробке. - Ну да какая разница.
Эти сапоги ранее предназначались, конечно же для, для Тани в день её рождения. Владлена Григорьевича как-то увлекла идея по-барски купить ночь после дня рождения. Но накануне новая идея увлекла его: по-барски купить себе дорогую любовницу. Такие сапоги делали Адамову сладкой вещицей в распоряжении Владлена Григорьевича.
- Я не могу принять такой дорогой подарок, - выдала шаблон Адамовна, раздираемая в клочья смущением и сапожным вожделением.
"Разумеется, ты стоишь меньше", - произнёс про себя Владлен Григорьевич, наслаждаясь и этой фразой и своим, возникающим желанием близости.
- Подождите, Светочка. Давайте вначале примерим.
Примерили. Владлен Григорьевич, плюя на сей раз на вытягиваемую в коленях материю брюк, разместился перед Адамовой на корточках, кряхтел "молнией", гладил ноги Светланы Петровны, приподнял подол её платья и целовал чёрные ляжки.
- Вы мне нравитесь, Света, - сказал он.
Потом они начали целоваться. Владлен Григорьевич с жадностью щупал её тело, задирая юбку. Светлана Петровна слабо и тем более разжигающе сопротивлялась.
- Придёшь сегодня? - дыша ей в лицо, спросил он.
- Завтра, - сказала она, наконец, отстраняясь и с усилием прогоняя с лица сладострастие.
Она обула туфли, взяла коробку с сапогами, потом подумала и сказала:
- Я их завтра заберу. У тебя дома.
- Светочка, тогда уж послезавтра.
Засмеялась, всплеснув руками и становясь прежней хохотушкой вне подозрений. Владлен Григорьевич подошёл к двери, прислушался, повернул ключ. Напоследок обнял Светлану Петровну рукой за талию, и свысока глянув в её глазки, манерно произнёс:
- Так я вас жду, мадам.
Она чмокнула его в губы и ушла.
Владлен Григорьевич сразу же сделался серьёзным, прошёл по кабинету, размял пальцы, буркнул мелодийку и сказал, громко и членораздельно:
- Ха, ха, ха!
На следующий день Владлен Григорьевич на работу не пошёл, накануне вечером позвонив директору и попросив разрешения взять один день. Светлана Петровна, думал Владлен Григорьевич, стараясь привести себя в эротическое состояние, должна была весь день носить на себе по офису все эти ножки и все эти туфельки, а затем приехать к нему домой. Однако что-то не получалось с эротикой у Владлена Григорьевича, и к назначенному часу у него сводило живот от страха.
Приготовления к эротическому празднику Владлен Григорьевич начал ещё с вечера. Была хорошо убрана квартира, испечён пирог, приготовлено чистое пастельное бельё - здесь у Владлена Григорьевича что-то было дрогнуло, но тоже не надолго. Чтение перед сном медицинской литературы несколько успокоило его, однако уверенность мужчин из порнографических журналов вновь лишила его уверенности в своих собственных силах. Он старался внушить себе, что объективно нет никаких причин для беспокойства. Настроение было гнетущим. Его угнетала то ли собственная неуверенность, то ли вся эта история с женой, с сапогами и сотрудницей. К вечеру он накрыл стол. Закуски были достаточно скромными, вино - импортным, с ослепительными наклейками, стоившее бешеных рубликов в частном магазине. От страха желудок Владлена Григорьевича испортился окончательно, поэтому пришлось посидеть дополнительно в туалете и вновь принимать ванну. С приходом Светы волнения Владлена Григорьевича поутихли, однако короткая юбка Адамовой, на которой он сосредоточил всё своё внимание, нисколько не возбуждала его. К тому же, когда Светлана Петровна прошла в зал и глубоко уселась на диване, оставив, на сей раз эластиковые серые ноги совершенно голыми, в туалете загудел паровоз недоброкачественной сантехники, и Владлен Григорьевич сказал своей даме, что это гудит в туалете, что сантехник пьяница и что административно-командная система его, то есть Владлена Григорьевича, забодала уже.
Выпивая и закусывая, поговорили немного на злобу дня. Затем Владлен Григорьевич рассказал смешную историю из студенческой юности, почти всё приукрашивая. Затем, пока закипала вода для кофе, поспешно и неумело повалил Адамову на диван, поспешно поцеловался с нею, поспешно сдернул с неё колготки и испугался. Да не испугался - в нём всё зацементировалось от страха и позора заклинило всё намертво.
- Вода убежит, - произнёс после мгновенной и ужасной паузы, поднялся с Адамовой и ушёл на кухню.
Но вода ещё не закипела. Вышло преглупо: в идиотской тишине он сидел на кухне и курил.
- Кофе готов! - прокричал он из кухни, пытался казаться недвусмысленным.
Светлана Петровна, когда он появился в зале с расписным подносом, маленькими кофейными чашками и таким же кофейником, сидела на диване, вся собранная и сосредоточенная. Она молча посмотрела на Владлена Григорьевича.
- Я хочу рассказать тебе одну историю, - расставляя чашки, сказал Владлен Григорьевич. - Только ты не перебивай меня. Хочешь сигарету?
Закурила. Он придвинул к ней пепельницу. Из множества вариантов достижения цели, каждый из которых он тщательно обдумывал, он выбирал последний, самый простой, самый, на его взгляд, ненадёжный. Владлен Григорьевич устало сдавался в своей игре ложного суперменства. После недолгого обоюдного молчания, в течение которого он разлил в чашки кофе, положил Светлане кусок пирога, он уселся и начал говорить:
- Главное всё-таки то, Светочка, что я, кажется, люблю тебя. Я мог бы стать тебе надёжным другом. Работая на нашем заводе, ты бы не знала проблем. Два года назад вместе с Ходоренком я был в одной далеко не невинной компании. Мы уже разделились на пары. Никакие сомнения не мучили меня. Но тогда я ещё был сущим мальчиком. Мне казалось, что я должен как-то понравиться женщинам. Представляешь, Светочка, я без перерыва пил маленькими глотками водку, закусывая лишь табачным дымом, и думал, что этим произвожу эффект. То и дело я нахваливал водку, говорил, что это напиток богов. Можно представить, что со мной вскоре сделалось. Все уже были навеселе, бросились танцевать. Я выбежал на балкон. Я проклинал всё на свете. Снизу на меня посмотрела какая-то женщина. Я посмотрел на эту женщину, и из меня вырвался вулкан и таким чем-то пышным и ядерным полетел вниз…
Светлана Петровна захохотала, повалилась на диван, стукнула ладонью.
- Светочка, мне нравится твой смех.
- Ты мне тоже нравишься.
- Светочка, ты не уйдёшь?
- Я и не собиралась уходить. Продолжай мне интересно.
- Определённо, я люблю тебя. Да ты ешь пирог!
- Кстати, - сказала Адамова, засовывая в намазанный рот кусок пирога и сквозь тесто произнося слова, - я тоже спала с Ходоренком, - и, запивая кофе, улыбнулась.
- Это прекрасно! Просто ты, Светочка, настоящая женщина. Обыкновенная и настоящая женщина. В тебе очень развито женское начало. Я думаю, ты прекрасно понимаешь, природным чувством, не головой, что женщины созданы для того, чтобы отдаваться мужчинам.
- А в тебе развит культ секса.
- О, Светочка, как умно ты говоришь! Только не культ, но ажиотаж вокруг секса во мне развит. И я очень хотел бы, чтобы этот ажиотаж превратился в действительно культ, потому что я предчувствую, что только секс может дать всем людям успокоение в жизни. Кстати, в конце нынешнего года будет большое сокращение кадров.
- Да?! - она перестала жевать.
- И Ходоренко не поможет тебе, в случае чего. Но если мы будем друзьями…
- А мне Евгений Петрович поможет, в случае чего.
Владлен Григорьевич смутился, замолчал.
- Да ладно, Владлен. Директор мне не поможет, я пошутила. Рассказывай дальше.
- Светочка, клянусь тебе, что в ближайшее время благодаря мне ты даже улучшишь своё положение!
- Уж я надеюсь, подкладывая себе второй кусок, сказала Адамова. - Да что ты чашки-то с напёрсток взял?
- Светочка, да я… - засуетился Владлен Григорьевич. - Да вот мой кофе!
- Хороший ты парень, Владлен. Но не простой какой-то.
- Вот и помоги мне стать простым, Светочка, мамочка ты моя! Да я ради тебя в лепёшку расшибусь!
- Разумеется, - насмешливо усмехнулась она.
- Ну, вот, - продолжил свою историю Владлен Григорьевич. - Потом мне стало немножко лучше. Я побежал в туалет. Дамы хватают меня и кричат, к нам, сюда. Я им в ответ: "Ах вы, тёлочки мои, сейчас, я вас отделаю". Извини, слов из песни, как говориться…
- Нет, отчего же, всё нормально.
- Да! В туалете я заметил, что сиденье от унитаза не привинчено. Надел я себе на шею это сиденье, как хомут, и вышел к друзьям. Тут они и полегли со смеху. А я рад стараться. Цокую перед ними на носочках, игогочу как конь. Кто-то мне на спину взобрался, обхватил я чьи-то ляжки, мягкие, гладкие, жаркие. Скачем мы все, орем что-то. Чья-то рука мне стакан водки в рот сует. И я эту водку - хлобысь!
- Класс! Целый стакан?!
А черт его знает. Не сразу выпил.
А что если и нам устроить такую вечеринку?
- Светочка, я только за!
- Отлично! Ну и?
"Ура! Опростился!" - подумал Владлен Григорьевич.
- А через пять минут я буквально умирал. Я не владел собою. Так мне было плохо. Вначале я залез под холодный душ, прямо в одежде. Ходоренок выволок меня. В дверях бабы столпились. Я еще успел на одной красивое белье разглядеть.
- Молодец!
- Светочка, ты не представляешь, какой я по этой части боец! Мне бы только страх перебороть!
- Переборешь.
- Дай Бог! Итак, стою я мокрый, наверное, бледный как смерть. Изо рта пена. Шепчу еле слышно: "Умираю, Ходорочка! Скорую, Ходорочка!" - "Заткнись, козел! - говорит Ходоренок. - Тебе ничего, а меня на хрен в двадцать четыре часа вышибут!" Ну, он по другому сказал, конечно. И стал он мне в рот всякую дрянь лить: минеральную, кислое молоко, воду. А я ему все назад в ванну отдаю. Уж тошнить нечем стало, вода не проглатывается, мимо рта все течет. А он все льет. Казалось, желудок сейчас вывалится изо рта. Страшная это мука, Светочка… Потом он меня раздел, обтер насухо, уложил в постель, укутал. Стало мне тепло и хорошо. И я уснул. Просыпаюсь уже ночью, который час, не знаю. Вокруг все тихо, темно. Хотел было встать, но слышу - сопит кто-то рядом. Это спала та женщина. Я сбегал в туалет, иду обратно, какой-то пустой весь, легкий, воздушный, кажется, подуй сейчас ветер - улечу. Добрался я до постели, а в темноте еще, помню, пустую бутылку задел - зазвенела. Лег я. Женщина рядом обнаженная спит. Стал я ей знаки внимания оказывать. Она проснулась, пробормотала: "Спи ты", - и отвернулась от меня. Хотел было и я уснуть, но подумал вдруг: вот лежит рядом со мной голая женщина, а мне хоть бы что.
- Ну и что?
- Как что! Я же молодой еще был! Как это так: сплю с голой женщиной, а у меня ни один волосок не дрогнет. Господи, думаю, неужели это Чернобыль дает о себе знать!
- Ты был в Чернобыле?
- Еще чего! Просто говорят, у нас тоже есть радиация. И я подумал, не влияет ли радиация на это дело?
- На Ходоренка же не влияет.
- Вот именно! И стал я с тех пор совсем другим человеком. Домой тогда ушел чуть свет. Жене сказал, что пил вместе с Ходоренком, что компания была сугубо мужская, что это необходимо для карьеры. Все бы ничего, все даже хорошо, с женой полная идиллия. Да вот, - Владлен Григорьевич щелкнул пальцами, - начал с тех пор страх меня одолевать, что не получится, когда встречу достойную женщину.
- Значит, готовишь себя к встрече с достойной женщиной?
- Светочка, эта встреча уже состоялась.
- Да ладно тебе, - сказала Адамова, вытерла о салфетку пальцы, откинулась на спинку дивана. - Иди ложись, я сейчас приду.
Владлен Григорьевич послушно ушел в другую комнату, быстро разделся, впопыхах побросал небрежно одежду, затем заставил себя сложить ее аккуратно и лег в постель. Он хотел отвлечь себя от мысли, что не испытывает желания, заставлял себя представлять части тела Адамовой, усиленно думал, что за стеной находится женщина, которая начнет сейчас раздеваться, вспоминал фотографии из журнала, хотел было заняться онанизмом. Нет, все было тщетно. Тогда он взял со стола книгу и при свете настольной лампы начал читать. "Да что за книга-то? - посмотрел на обложку, - "Бесы". Да, революция, зубки дракоши". Будь что будет, решил он, сил бороться с этой напастью больше нет. "Усну с ней рядом и точка. И пусть только фыркнет. Выкину с завода в два счета!"
- У тебя есть халат? - спросила из другой комнаты Светлана Петровна.
- Есть! В шкафу, в прихожей.
Она пришла с халатом и, не обращая внимания на Владлена Григорьевича, не спеша разделась. Потом ушла в ванную. Зашумела там водой. Владлен Григорьевич лежал с раскрытой книгой и смотрел на вещи Светланы Петровны.
Когда она начала целовать его, он раскинул руки и вытянулся во весь рост. Вначале она целовала его рот, затем грудь, затем живот. Ее язык увлажнял участки тела. Было приятно.
Она ушла рукой вниз. От ее ладони исходила горячая волна. Владлен Григорьевич, позабыв все свои думы, начинал млеть, когда она запросто трогала и бесцеремонно сжимала запретное. Вдруг Адамова сбросила одеяло, прикрывавшее Владлена Григорьевича до пояса, склонилась внизу, щекоча своими волосами его кожу на бедрах. Он почувствовал ее влажный горячий рот.
- Светочка-а, - прошептал он, глядя ее качающуюся вверх-вниз голову.
Светлана Петровна распахнула халат и накрыла Владлена Григорьевича всей своей невыносимой жарой.
В ритм движения в его голове стучало: "Гамса… хурдия! Гамса… хурдия!"
В квартире было тихо, прохладно. Из раскрытых обеих половинок форточки дул ветерок, шевелил белую кружевную гардину. Доносились приглушенные звуки изредка проезжавших автомобилей. Стоял солнечный ласковый день начала августа.
В комнате появился Владлен Григорьевич в новейших итальянских кроссовках. Прошелся в них по ковру - они еще не знали, что такое уличная пыль. Владлен Григорьевич сел в кресло, ноги поместил на журнальный столик, закурил и начал читать свои газеты. Спустя некоторое время посмотрел на часы, поднял телефонную трубку и набрал три цифры. "Интересно, с которого раза дозвонюсь?" - подумал он вместо того, чтобы сказать вслух: "Хрен ты в воскресенье дозвонишься!"
- Такси, - вдруг ответили в трубке.
- Мне, пожалуйста, машину. Сейчас.
- Телефон? Адрес? Куда?
- В аэропорт.
- Выходите.
Владлен Григорьевич положил в карманчик летней курточки портмоне, прошелся по ковру, поигрывая брелком ключей, подошел к зеркалу и, напев мотивчик, оттопырив палец и состроив рожицу, что-то стер с губы, хотя вряд ли там было что-нибудь.
Он вышел из подъезда и захлебнулся необузданным счастьем. Нет, если бы всем этим здешним тропинкам из бетонных плиток, зеленым лысоватым лужайкам среди домов, детским убогим качелям и домикам на курьих ножках, родным до сердечных судорог рижским трамваям - чувство к Риге не имеет отношения, - тихому пустому магазинчику, невероятно пыльным асфальтированным проездам и постоянным пыльным завихрениям, своему панельному девятому этажу с часто ломающимся лифтом и перебоями с водоснабжением, цветному телевизору с "Вестями" и их трехцветными конями, далекому лесу и крохотной деревушке на салатовом холме - пейзаж неизвестного мастера, - если бы всему этому корявенькому, но почему-то необходимому как воздух, придать вечную отлаженность западногерманского механизма, то никогда бы Владлен Григорьевич не испытал это единственно его, самому ему непонятное счастье. Он был счастлив немо, до легкой тошноты. Он плевал через левое плечо и стучал по дереву, таким образом молясь кому-то типа Бога, чтобы настоящая жизнь никогда не кончалась, чтобы завод Владлена Григорьевича вечно разваливался, но никогда не развалился, чтобы в его благоразумный городок не пришли все неизбежные атрибуты родов нового времени, чтобы это дитяти родилось и начало жить, а не издохло в самом начале; но чтобы все это было как-нибудь там без него. И чтобы, наконец, он мог вечно дружить с женщинами. Он посвятил бы женщинам папку для дипломной студенческой работы и если бы кто-нибудь прочел однажды в этой папке его аккуратные записи - записная книжка с координатами любовниц? а любовниц столько много, что в качестве записной книжки пришлось использовать дипломную папку? дневник сексуального шизофреника? - если бы кто-нибудь, прочтя его стройные "вали", гали", "омеги" и "альфы", воскликнул: "Да что же это такое в самом деле! Здесь лишь женские имена и какие-то цифры! Уж не сошел ли ты с ума, Владлен?" - то Владлен Григорьевич не удостоил бы этого человека и взглядом! Разве может человек презирать какого-нибудь червяка или муху!
- В аэропорт, - сказал Владлен Григорьевич и ловко хлопнул дверцей. - Езжайте, пожалуйста, по Советской, я хочу купить цветы.
- Женку встречаешь? - спросил таксист, по всей видимости, осоветившийся белсовет.
Владлен Григорьевич, хоть и сам был осоветившийся белсовет, даже еще в большей степени, чем этот водитель..., впрочем, на советского Владлен Григорьевич как-то тоже не очень был похож: дворянин - не дворянин, еврей - не еврей - ну да ладно; итак, Владлен Григорьевич промолчал.
- Я говорю, женку встречаешь? - опять спросил водитель.
- Что? - хрустально-медленно повернул голову Владлен Григорьевич, дескать, его отвлекли там от мыслей или еще чего. - Ах, да-да. Жену.
- С югов, что ли, летит? - хитро заулыбался таксист. - Щас вроде сочинский будет.
- Кстати, вы знаете, что со следующего лета у нас вводится три рейса ту-сто пятьдесят четыре? - спросил Владлен Григорьевич, после чего, не дожидаясь ответа, рассказал последнюю городскую сплетню.
В аэропорту - хотя это тоже несколько громко - Владлен Григорьевич зашел во вросшее в травянистую землю полевое кафе "Полет". Людей было мало. Одна стена кафе была полностью стеклянной, с мутными гардинами, шевелящимися от ветерка, и Владлен Григорьевич, сев возле нее за столик с холодными макаронами, холодной котлетой и стаканом "Манго", видел трепетавшую у подножия травку, бело-голубое небо, густой лес у края аэродромного поля, толпу машин; еще было безлюдие, тишина.
И вот приземлился самолет, мелькнув хвостом у посадочного домика, и с шумом умчался куда-то вдаль, к лесу. Затем медленно вернулся, пошумел еще немного и вдруг стих.
Еще прошло немало времени. На трапе появились первые пассажиры. Владлен Григорьевич отошел от железной решетки, отделяющей территорию здания аэропорта от взлетного поля, направился к группе таксистов, договорился с одним из них, открыл свое изящное портмоне, закрыл его, посмотрел на небо, поправил грохочущую пленку цветов.
Навстречу ему шла шоколадная девочка, в ослепительно-короткой белоснежной юбке, в бело-ало-красном лоскутке вокруг дышащей груди, на вечных каблучках, с огромной плетеной корзиной, из которой клубками и гроздьями свисали желтые, красные, зеленые заморские фрукты. Шла медленно, и редко стучали каблучки. И Владлен Григорьевич побежал к этой корзине.