Уже одно то, что нашему новому автору, которого мы здесь представляем, 68 лет, говорит о многом. Он родился в Орше, пережил немецкую оккупацию, был угнан в Германию, где провел всю войну. После освобождения работал в Донбассе, на шахте, через год вернулся в Белоруссию. Жил и работал в Минске, заочно учился в экономическом институте. Позднее переехал в Витебск. Сейчас на пенсии. В редакцию он принес свои стихи и рассказ, которые мы здесь публикуем (мы продолжаем традицию, отобрав только те стихи, которые Ромуальд Александрович не публиковал раньше). Мы пили чай, он рассказывал о себе, читал свои стихи, а я думал о том, что не так уж и важно то, хороши его стихи, плохи ли, - они интересны уже тем, что написаны были тогда, когда многих из нас еще и на свете не было. Они не могут оставить нас равнодушными.
В.Н.
Сибирь. Зима. Мороз суровый
Сугробы с тучами слились.
Я у окна над книгой новой
Сижу, открыв лишь первый лист.
И пальцем провожая строчки,
С трудом читаю по слогам,
Пусть спотыкаюсь как на кочках,
Но как я рад - читаю сам!
Стихи, что мать еще недавно
По вечерам читала мне
О витязе Руслане славном
Я полюбил теперь вдвойне.
... Бывало так: отец газету
("Гудок", как будто) приносил,
- Какая, папа, буква это?
Скажи! - я ласково просил.
Он отвечал, тая улыбку,
И между прочим, замечал:
- Сынок, торопишься ты шибко,
По-моему, ты слишком мал.
По голове меня погладит,
- Вот школу станешь посещать,
Куплю букварь тебе, тетради,
Читать научишься, писать.
Но видел я: идут мальчишки
Поутру шумною гурьбой
Веселые, подмышкой книжки, -
И становился сам не свой.
Хотелось мне сорваться с места
И вслед за ними побежать,
И как мне было интересно
О школе что-нибудь узнать.
Летели дни. Витали буквы
Манящей тайной надо мной,
И к ним тянулись жадно руки,
Чтоб стал понятным мне их строй.
2
И вот я Пушкина читаю
О подвигах богатырей,
И предо мною даль без края,
И синь лесов, и ширь полей.
О, Родина! Тогда, мальчишкой,
Тебя я страстно полюбил,
Твой голос я услышал звонкий,
Твое дыханье ощутил!
... Из нас, пожалуй, в жизни каждый
Так делал первые шаги...
О том, что не бывает дважды,
Достойно память береги.
*
По извилистой узкой тропиночке,
Средь весенних цветов луговых
Голубые мелькали косыночки
И улыбочки лиц молодых.
Смех веселый звенел, разливаясь,
Замирая, звучал в тишине,
И в овраг по тропинке спускаясь,
Мы приветы дарили весне.
На траве, на кустах серебристая,
Словно жемчуг, сверкала роса,
А черемуха свеже-душистая
Ослепляла, как снегом, глаза.
Разбрелись мы со смехом счастливые,
И румянец на лицах играл,
Но одни лишь всех больше любимые
Голубые глаза я искал.
И черемухи ветки пушистые
Задрожали, сверкая росой,
Осыпая цветы серебристые
На платочек ее голубой.
Ветви я выбирал густо-белые
И склонял их до милых очей,
А проворные ручки умелые
Обрывали цветы покрупней.
И букет алой ленточкой связанный
Она мне подарила тогда
Со словами: "Прошу не рассказывай
Никому", - я сказал: "Никогда"...
Уносило года время быстрое...
Все же память о прошлом ясна,
Только нет уж букета душистого,
А осталась лишь лента одна.
*
Не тогда, когда над лесом,
Словно лебедь величавый,
Проплывает полумесяц,
Жди меня в тиши дубравы.
Жди, когда туман с рассветом
Заклубится над водою,
Брызнет солнце и с приветом
Мир сиянием покроет.
Пусть с восходом юность наша
Синеглазая воскреснет,
И из самой полной чаши
Напоит любовной песней.
Ты забудь, что годы где-то
Затерялись в безвозвратном,-
Впереди так много света,
Жизни самой благодатной!
И любовь, весны свежее,
Чище жемчуга кристалла,
Обняла тебя за шею
И меня поцеловала.
Хорошо быть вечно юным
И "любовь" лелеять слово,
Да дойти так до коммуны,
А тогда -
родиться снова!
*
День сиял. Приветливо и ласково светило яркое солнышко, улыбаясь из безоблачной, бесконечно-просторной синевы небес, сверкая миллионами золотых искр на спокойной поверхности озера; когда чувствовалось едва ощутимое дыхание ветерка, искры приходили в ослепительно-живое движение золота и серебра... Вот всплеснула большая рыба, над водой поднялся фонтанчик брызг, отсвечивающий всеми цветами радуги... и снова тишина, торжественная и неповторимая красотой и величием своим, щедро обливаемая покровительственными и нежными лучами...
Ивы застыли недвижимо над самой водой, почти касаясь ее своими чудными пушистыми ветвями. Вот маленькая птичка, сидевшая на ветке, вспорхнула с нее, ветвь закачалась, мерно и плавно, касаясь спокойной поверхности воды, серебряные капли падали с неё с весёлым звоном, по воде разбегались еле заметные круги.
А трава, что за трава расстилалась сплошным, мягким и густым зелёным ковром вокруг озера, - что за прелестные нежные головки цветов синели, алели, белели и, вообще, пестрели в траве, а запах дивный и животворящий, круживший слегка голову, густой и мягкий, но сильный носился в колеблющимся от солнечного тепла воздухе.
Трудолюбивые пчелки мерно звенели, перелетая с цветка на цветок, унося душистую пыльцу на лапках и брюшке. Вот закачался лиловый колокольчик под тяжестью пчелы, прилетевшей полакомиться ароматным нектаром, потом она покинула колокольчик и ее гудение, удаляясь, постепенно растворялось, замирало в тишине, а колокольчик ещё долго плавно покачивался, словно в такт музыке... Так приятно, так невыносимо заманчиво броситься на мягкий ковёр травы, распластаться лицом вниз, вдыхая луговой аромат с великим наслаждением, и уйти в забытье, воскресить в своей памяти что-то прекрасное, чудесное, почти невыразимое в словах, но так далёкое, навсегда потерянное, невозвратимое, но никогда не забываемое...
Вдали мягко чернела узкая, но довольно длинная полоска леса, колеблющаяся в голубой дали. У самого леса пестреет стадо коров, оттуда доносится еле слышный звук пастушьего рожка и тает, растворяясь в необъятном голубом воздушном океане.
Так прекрасно, великолепно и чудно всё кругом, а прислушаешься, - будто тихая и нежная задушевная музыка льется бесконечным потоком, ее звуки тоненькие-тоненькие, то замирая, но не смолкая совсем, то снова усиливаясь, проникают в самое сердце и что-то жалостное, жалеющее о чем-то навсегда утерянном, и такая бесконечная нежность и какие-то невыразимые высокие чувства слышатся в этих сверхъестественно прекрасных звуках.
Зеркальная поверхность озера улыбается; и только иногда, будто в такт звукам чудной музыки, пробежит по воде крохотная волна, словно танцуя, но теряется в спокойной с расплавленным золотом солнца глади, прислушивающейся чутко к великолепным аккордам, кажущейся на первый взгляд дремлющей. И всё, кажется, дремлет, пригретое лаской солнца, убаюканное тихой музыкой. Но так ли это? Желает ли уснуть это озеро, луг, ивы, любующиеся своей пышной красотой в зеркале воды, дальний лес и вся природа? Нет. Пока солнышко щедро, очень щедро дарит свое тепло, пока животворящая музыка звучит над этими великолепными просторами, - они не уснут, они не дремлют, что кажется на первый взгляд, они не равнодушны, нет. Присмотритесь хорошо и вы увидите, что всё дышит, трепещет, движется, живет прекрасной внутренней жизнью, все старается до последней капли воспринять ласку солнца, до малейшего звука уловить и до мельчайшей подробности запомнить, запечатлеть на себе звуки сладкой мелодии.
Да, всё живет, радуется, улыбается, всё дышит равномерно, глубоко, но затаённо и могуче, всё облеклось в пелену красоты, величия и благодарности за ласку щедрого солнечного сияния.
Но... но солнце склоняется все ниже к закату, все меньше тепла в его лучах, но тем более нежности и ласки в них и тем более задушевная мелодия льется над миром. Вся природа предчувствует в этой неизмеримой ласке угасание солнца и всё начинает трепетать, но пока еще еле заметно, всё покрывается нежным оттенком ответной ласки и жалости. Но вот почувствовалось кругом великая тревога, всё, вдруг, заволновалось, зашевелилось, подул порывистый ветер, зашумела трава, застонали прибрежные ивы-красавицы, забеспокоилась спокойная гладь воды: то черная тяжелая туча быстро надвигалась на солнце, не давая ему покинуть мир вовремя. Ветер всё крепчал; вот полетели листья с прибрежных кустов и подхваченные сильной струей, кружились в потемневшем воздухе, падая во всё нараставшие и темневшие, наливавшиеся свинцом волны, теряясь в них.
Как будто всё кричало, умоляло, протестовало против преждевременного заката светила. Но неумолимая чёрная туча, тяжелая и непредотвратимая, безжалостно и жестоко всей своей тяжестью надвинулась на солнце и... поток мощных низких аккордов загремел, негодуя в бессильной ярости, выраженной всей природой против этой страшной немилосердной черной тучи.
Вот налетел вихрь, вырывая траву и бросая её в воду, по озеру заходили всё нарастающие, дико шумящие волны, с негодованием выбрасывающие пену на дрожащий берег. Вот уже лишь совсем маленький краешек солнца прощается с природой, посылая ей последние лучи тепла и ласки, но вот... вот оно исчезло совсем и мрак повис над землей, засверкали яркие молнии, прокатился мощный рокот грома и разразился страшный ливень. Природа будто оплакивала исчезновение солнца. Всё кругом гудело, шумело, выло и музыка негодования носилась в трепещущем воздухе.
Но вот мало-помалу ливень начал стихать, туча ушла на восток, но солнца уже не было, оно уже безвозвратно закатилось.
Можно ли описать горе, охватившее мир, можно ли найти меру этому горю? Нет, никогда, оно неизмеримо, грандиозно, ничем неутешимо и никогда не погасимо. Оно повисло и всей своей тяжестью придавило природу...
И вот, вновь полились нежные, но дрожащие прощальные, полные невыразимой обиды, звуки музыки, в них слышалась вся красота воспоминаний о прекрасном прошлом, в них слышалась великая клятва вечной памяти о так безвременно зашедшем, о принесшем так много счастья прежде и так много горя теперь, о великом светиле - солнце.
28 апреля 1947 г.