III.
Здравствуйте, Александр Алексеевич!
Очень жаль, что Вы не смогли поделиться со мной своими наблюдениями и соображениями по общему вопросу и для автора, и для редактора.
Я, было, думал подготовить для Вас кое-какой свой материал, но, боюсь, это затянется - и тогда наши заочные отношения как-то подостынут, не успев разгореться.
Тема же нашего разговора представляется мне не столь сложной. Спрос, как известно, рождает предложение. И наверняка каждый пишущий ищет не читателя (он его уже нашел, раз взял ручку в руки) для себя, а редактора, от которого и зависит во многом, увидят ли строчки автора свет или же самым немилосердным образом будут похерены. Это совершенно понятно.
Допускаю, что Вы настоящий, талантливый редактор, нуждающийся безусловно в своем авторе... (Да и какой же редактор, вторя интонации Гоголя скажу, не любит быстрой езды, то есть не нуждается в этом? Иначе что за редактор?!) Но Вы, Александр Алексеевич, представляете не свой журнал в истинном смысле, а, скорее, как бы поконкретнее выразиться, государственный орган. Следовательно, не Вы - редактор - придаёте определенное лицо своему изданию... А это значит, что Вы мучаетесь, как человек, как социально неполноценная или же несостоятельная личность. И чтобы безмерно не мучаться, втискиваете себя поневоле в гранки требований... Я это, конечно, уже понимаю вполне, но от этого наше общая беда никак не умаляется. Или я приписываю Вам те идеальные, блаженные добродетели, которых отродясь не бывало, и Вам совершенно уютно сидится в Вашем редакторском кресле, и Вы вполне удовлетворены и устроены так, что не чувствуете никаких пределов в своей редакторской деятельности? А я тут нафантазировал, облек в форму радетеля Вас, душу Вашу, и ударился в эпигонство - разоблачаю, видите ли, здоровую из здоровых основ - незыблемую, несокрушимую...
При государственном монополизме иначе и невозможно. А что же такое всякое, обнаженное до беспардонности, пусть даже и пристойное, благонамеренное в провозглашаемых идеях, государство? Это - слепое, глухое и немое чудовище, у которого сохраняется только один орган, ротовой... Он поглощает всё и вся, тучнеет на наших глазах и дряхлеет на них же. И по великому своему заблуждению мы всё еще называем его социалистическим...
Хочу быть правильно понятым: я не против общности, обобществления и всего прочего, всего подобного, если только всё это - природное, органичное состояние человека. Но это, увы, не так... Мы, как и встарь, как и всегда не можем угадать человека. И наверняка это подтверждается и страшным, каторжным опытом настоящих писателей: они еще позволяют себе, еще надеются превозмочь природу человека, чтобы написать выдающееся произведение. Хотя всё так просто и всё рядом лежит - ходить далеко незачем.
Хочу, чтобы Вы поняли меня и в моих оговорках. Я отнюдь не из боязни соглашаюсь разделять и разделяю принципы социализма. Я вполне за них и лучшего не знаю в идеале. Но только я не за конкретное существующее их воплощение. Это не социализм!
Историческое творчество, исторический опыт подобно литературному творчеству и литературному опыту не могут, не должны безо всякой трансформации возвращаться к своим истокам: вспять и в жизнь. Это противоестественно. Это попахивает школярством и фарисейством. И вывод, будто личность и ее дело положили мудрый-премудрый предел, превзошли нас же, еще как-то живущих после их, истинно великих дел, - вывод такой зол, ужасен и глуп в предельной мере возможной человеческой глупости. Такой вывод можно упечь лишь в административные портфели: ему там уютно будет, да и обладателю портфеля потрафно. Вот, посмели сделать такой вывод, расписались за Великого Человека - и зажили себе припеваючи, подмахнув бесчестной рукой своей право на Правду и Счастье человека... Роман Толстого или Достоевского можно читать, перечитывать вновь и вновь, но от этого не заживешь безоблачно. А вот деяние настоящего Политика, дело жизни его, оказывается, всегда можно обратить во благо... Знал бы Великий Ленин! В тяжелом состоянии этот человек приезжал в Кремль. Его мучал раскол в партии, брожение и шатание в рядах большевиков... Он успел написать письмо в ЦК... Но жизнь ушла своим неумолимым ходом, и прикатилась... Всё усреднилось у нас, и середняк (по уму, по духу, по мысли) воспрял в силе своей.
Я очень бы не хотел, Александр Алексеевич, чтобы Вы обнаружили в моих строчках злобу или, того хуже, желчь. Всего этого нет ни на йоту. Я говорю с Вами на равных, говорю искренно, по-дружески.
И в заключение... Я начал готовить подборку "МоНоЛоГ..." И не вполне уверен, нужно ли это Вам в такой редакции?.. Дело в том, что долгие годы я находился в материале. И из моих трех тысяч страниц мне физически сложно, невозможно даже сделать выборку и не допустить в ней массу случайных ляпсусов, несоответствий и прочего неучтённого брака. Мне трудно быть и автором, и редактором, и составителем, и секретарем. А в роли читателя своих же опусов я не только набил оскомину, но и, кажется, нажил, к стыду сказать, младенческую молочницу...
Прямо считаю: выпуск любого стоящего произведения - задача общая. И редактор, как понимаю, не должен, не смеет ждать от автора готового произведения. Он (редактор) не имеет права сидеть в своем кабинете и смиренно ожидать прихода автора. И думаю, если редактор скинет с себя тогу вершителя авторских судеб, и открыто объявит, чего ждет от пишущего, тогда и явится к нему талант... Вот и частный мой ответ на вопрос: почему к Вам не может прийти человек со своим выдающимся произведением. В нашем споре, как понимаете, или-или...
19 апреля - 86 г.