Порфирий Дормидонтович Скуратов был великим писателем. Поэтому уже много лет ничего не писал.
- А зачем писать? - искренне удивлялся Порфирий Дормидонтович. - Я и так великий писатель.
Дело всё в том, что, когда Скуратов был еще не великим писателем, а только начинающим, он написал рассказ о Владимире Ильиче Ленине.
С тех пор Порфирий Дормидонтович сразу же стал великим.
Рассказ без конца переиздавали, экранизировали, читали по радио, ставили на сцене, переводили на иностранные языки...
А писатель Скуратов за всё это получал денежки.
- Вот как надо писать! - с гордостью говорил Порфирий Дормидонтович, - раз - и навсегда!
Назывался рассказ:
Владимир Ильич Ленин любил всем помогать. Даже когда его об этом и не просили. Например в 17-ом году. И в детстве маленький Володя тоже всем помогал. Вот послушайте, как он помог своей мамаше и сестричкам Дуняше и Маняше.
Сидят как-то Дуняша, Маняша и мамаша в столовой и едят макароны. Брата Александра к тому времени уже не было. Он стрелял в царя и промахнулся со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Так вот - едят они макароны. И вдруг входит маленький Володя.
- Мамаша, - ластится он к матери. - Давай я тебе помогу.
- В чем же ты, Володюшка, хочешь мне помочь? - спрашивает мамаша. - Я же ничего не делаю.
- Нет делаешь! Нет делаешь! - лезет к ней на колени маленький Володя. - Ты макароны кушаешь.
Вздохнула мамаша тяжко. Чувствует - не видать ей больше макарон.
- Ну помоги, сынок, - кисло так говорит.
Маленький Володя раз-раз и умял все мамашины макароны. И тут же к Дуняше тянется.
- Дуняша, - предлагает, - давай я и тебе помогу.
Дуняша скорей-скорей свои макароны глотает, чтоб маленькому Володе меньше помогать было. Но макароны-то длинные, все их сразу в рот не запихаешь. А хитрый Володя макаронины хватает и на палец накручивает, вытаскивая таким образом из Дуняшиного рта.
Короче - помог маленький Володя и Дуняше.
И уже к Маняше подбирается.
Маняша как увидела маленького Володю, схватила свою тарелку с макаронами и бе-жать!!. Но от Володи не убежишь.
Догнал он Маняшу и тоже помог. Съел все ее макароны.
Мамаша, Дуняша и Маняша рады, конечно, без памяти, что у них такой помощник имеется.
- Спасибо, Володенька! - говорят они в один голос, а сами плачут от радости.
- Ну что вы, - скромно так отвечает маленький Володя. - Просто люди должны помогать друг другу. Тогда на всей земле наступит справедливость.
Вот таким был Володя в детстве.
Однажды я решил записывать за Порфирием Дормидонтовичем. Как в своё время Алексей Максимович записывал за Львом Николаевичем, а Корней Иванович записывал за Алексеем Максимовичем; как Анна Андреевна записывала за Корнеем Ивановичем, а Дарья Петровна записывала за Анной Андреевной; как Сергей Владимирович записывал за Владимиром Сергеевичем, а Олег Павлович записывал за Константином Федуловичем...
Страна у нас такая... Грамотная. Все друг за другом постоянно что-то записывают. На всякий случай. Вдруг пригодится. Вот, наконец, и я - Валерий Михайлович - решил записывать за Порфирием Дормидонтовичем...
Я сходил в канцелярский магазин, купил толстую синюю тетрадь и стал дожидаться мудрых высказываний великого писателя.
Они не заставили себя долго ждать.
Как-то раз, выпив водки и поиграв в карты, мы отправились прогуляться. И зашли в платный туалет. Запах, впрочем, здесь был такой же, как и в бесплатном. Зато на весь туалет гремела классическая музыка.
- Ни хера себе, - с удивлением сказал Порфирий Дормидонтович. - Это же фуга Баха. Моя любимейшая вещь. Никогда еще не ссал под фугу Баха.
Я застегнул молнию на брюках и, достав синюю тетрадь, тут же, не отходя от писсуара, записал высказывание великого писателя о музыке Баха.
Однажды я зашел в гости в Порфирию Дормидонтовичу Скуратову. Мы выпили водки и сели играть в карты. Затем я начал читать свой трехсотстраничный роман. Это было сложное философское произведение, написанное густой прозой... В нем говорилось об одном человеке, который мучительно долго искал своё Я. Он искал его везде: в глубинах подсознания, в искусстве, в женщинах; он закончил курсы водолазов и искал под водой у берегов Камчатки; потом, долгие годы работал шахтером, продолжал безуспешные поиски в шахтах Донбасса; в перенаселенных клопами петербургских коммуналках он тоже искал своё Я... и в грязных забегаловках... и в темных притонах... и в нищих ободранных деревнях... короче говоря - где он только не искал. Он потратил по поиски всю свою жизнь, без остатка. И в конце концов умер в пьяном виде под забором, как писатель Чехов.
Так и не найдя своего Я.
Да он и не мог найти. Не мог!.. Потому что его Я в России вообще не было. Оно спокойненько проживало в Париже, в собственном особняке на улице Курсель, неподалеку от вокзала Сен-Лазар; вкусно и плотно обедало в шикарном ресторане "Гран Блё"; меланхолично плевало с моста Мирабо в Сену; гуляло в саду Тюильри; зимой посещало "Гранд-Опера"; а летом, на собственном самолете, улетало в Монте-Карло или на Багамские острова, развеяться...
Порфирий Дормидонтович выслушал роман со вниманием.
- Хороший сюжетик, - полистал он объемистую рукопись и, размахнувшись, выкинул ее в раскрытую форточку. - Но слишком уж длинно написано. И всё про поиски. То тут ищет; то там ищет. Не герой, а прямо какая-то ищейка получается. И везде у вас грязь, тараканы, помойки, притоны разные... Ну, за исключением Парижа, конечно. Нет, Валерий Михалыч, так не пойдет. Вы, извините меня, берете кусок говна и размазываете его на триста страниц. Зачем, спрашивается?.. Писать надо проще и короче. - Он показал рукой на окно. За окном шел дождь. - Вот видите - дождь идет, - сказал Порфирий Дормидонтович. - Так и пишите: "Идет дождь". Понятно вам? А вот если идет, к примеру, снег, то что надо писать? А?!
Великий писатель хитро прищурился.
- Идет снег, - сказал я после некоторой паузы.
- Правильно, Валерий Михалыч, - сказал писатель Скуратов. - Соображаете.
На следующий день я принес простой и короткий рассказ.
Жил был военный летчик по имени Потапов. А жены у него не было. Поэтому есть он ходил в столовую. А там все время давали кислые щи.
Придет летчик Потапов в понедельник, а ему кислые щи дают. Придет во вторник - опять кислые щи.
И в среду...
И в четверг...
До самого следующего понедельника.
А в следующий понедельник снова дают кислые щи.
Вот так и жил летчик Потапов от понедельника до понедельника.
А тут однажды командир полка решил с парашютом попрыгать. Ну и Потапов, конечно, с ним.
Сели они в самолет, поднялись высоко в небо, открыли дверцу и выпрыгнули.
Летят в синем небе, болтают между собой. Настроение - хорошее! Погода - отличная!
Вдруг видит летчик Потапов - а парашюта- то за спиной у него нет! Забыл в самолете. Надо бы вернуться, а самолет уже на посадку пошел.
"Ну, - думает Потапов, - дела-а-а..."
И командир полка тоже заметил, что парашюта нет.
- Потапов, - говорит он, - ты что, без парашюта что ли выпрыгнул?
- Так точно! - докладывает летчик Потапов. - Без парашюта! Забыл в самолете!
- Ну а поссать по утрам ты не забываешь? - спрашивает командир полка.
- Никак нет, товарищ полковник, - докладывает летчик Потапов. - Поссать не забываю!
- И бабу трахнуть наверняка не забудешь при случае! - говорит командир полка.
- Не забуду, - подтверждает Потапов. - Еще как трахну!
- А парашют, стало быть, забыл?!
- Забыл, - кивает головой летчик Потапов.
- Да-а, - говорит полковник, - не хотел бы я сейчас быть на твоем месте, Потапов. Хорошо, если ты, к примеру, в речку упадешь или там в озеро, а если на бетонное шоссе шмякнешься?.. От тебя же одно мокрое место останется.
- Буду надеяться на лучшее! - бодро отвечает Потапов.
- Не надейся, - усмехнулся командир полка и дернул за кольцо.
Тотчас над его головой раскрылся белый купол парашюта, и полковник стал опускаться медленно и плавно.
А летчик Потапов продолжал камнем лететь к земле!!!
А земля внизу такая красивая, зеленая, ну прямо глаз не оторвать!
Леса стоят. Реки текут. Озера поблескивают.
Летит Потапов. Мечтает.
"Вот бы, - думает, - отнесло меня к берегам Черного моря. Прямо на женский пляж. Женщины все голенькие. А я этаким фертом, без парашюта, в воду - плюх!!! Визг!!. Смех!!. Или нет. Лучше я куда-нибудь в поле упаду, в душистый стог сена. Зароюсь в него прямо с головой. А мимо как раз девица красная проходить будет, с русой косой и в синем сарафане. А я из сена выскочу: - Здрасте, девушка! Разрешите представиться, летчик Потапов. Между прочим - еще не женатый!"
Мечтает Потапов, а земля все ближе...
... ближе
... БЛИЖЕ
И что-то ни Черного моря поблизости не видать, ни душистого стога сена, ни, тем более, девицы в сарафане...
А проходит внизу - бетонное шоссе.
А машины здоровенные на огромной скорости по этому шоссе: туда-сюда, туда-сюда...
"Ну, - думает Потапов, - сейчас гробанусь так гробанусь!!"
А рядом с бетонным шоссе, на полянке, гуляет сам поэт Пушкин.
Вдруг чувствует поэт Пушкин, как ему в голову что-то вдарило. Да сильно так! Он сразу понял, что это - вдохновение!.. И тут же стал сочинять "Сказку о попе и его работнике Балде".
Сочиняет-сочиняет. Почти всю уже сочинил. Только концовка никак не дается. Ходит поэт Пушкин по полянке и бормочет себе под нос:
- С первого щелка - прыгнул поп до потолка... Та-ак, хорошо... Со второго щелка... с третьего щелка... Ч-черт!!.. Охереть можно... что же с третьего??..
А тут как раз летчик Потапов без парашюта летит. Подлетел к самой земле, да К-А-К брякнется головой!
БРЯК!!!..
Мозги так и брызнули во все стороны! Есть! - радостно ёкнуло у поэта Пушкина сердце. И он тут же быстренько записал в свой блокнотик: "А с третьего щелка - брызнули мозги у старика!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Все! - резко захлопнул я рукопись.
- Для первого раза - потянет, - сдержанно похвалил меня писатель Скуратов. В особенности вам удался образ попа. Я прямо вижу, как от третьего щелчка у него мозги до потолка брызгают.
- Это не я, - сказал я. - Это Пушкин.
- Ну не скромничайте, не скромничайте, - похлопал меня по плечу великий писатель.
Однажды Порфирий Дормидонтович Скуратов женился на принцессе Мванге.
Дело было так:
К нам в страну с официальным дружественным визитом прибыла делегация из княжества Гамбия. Возглавляла делегацию - принцесса Мванга, дочка тамошнего князя. На одном из дипломатических приемов пили бразильский кофе с пирожными. Великий писатель Скуратов стоял неподалеку от принцессы. И вдруг, как это с ним часто бывало, Порфирий Дормидонтович громко и раскатисто расхохотался. Просто так. Без причины. А трех зубов с правой стороны у него не было. Их еще в молодости ему выбил поэт Твардовский в пьяной драке. А новые, конечно, не выросли. Так вот - изо рта великого писателя вылетел большое кусок пирожного и угодил прямиком в чашку принцессе Мванге... бульк... Все растерялись. А дипломаты так и замерли от страха, ожидая громкого международного скандала. И только один Порфирий Дормидонтович сохранил присутствие духа. Он как ни в чем не бывало окунул волосатый палей в горячий кофе принцессы и, выловив свой кусок, снова засунул в рот.
- Прошу вас, ваше величество, - вернул он чашку принцессе Мванге. - Можете пить спокойно, руки у меня чистые; я только что их вымыл после туалета.
Принцесса Мванге так понравилась детская непосредственность великого писателя, что она тут же взяла его к себе в мужской гарем. На содержание.
С этого дня писатель Скуратов не только писать перестал, но и вообще следить за собой. Ходил как последний забулдыга: в грязной куртке, мятых штанах и стоптанных ботинках.
- Порфирий Дормидонтович, - не раз говорил я ему. - Вы бы себе одежонку какую-нибудь купили. Поприличнее. А то ходите как старый хиппи.
- А зачем? - искренне удивлялся он. - Я теперь на содержании.
Один раз в году, осенью, принцесса навещала своего русского мужа. Перед приездом любимой Порфирий Дормидонтович обязательно ездил на скотобойню и возвращался оттуда с большим куском парного мяса.
- Марфа ест только сырую пищу, - объяснял он.
"Марфа" - так он ласково называл принцессу Мвангу. Она его называла - Порфирий. А всё вместе это называлось - "Барские игры".
По приезду Марфа, то есть принцесса Мванга, одевала прямо на голое тело русский сарафан; а на голову напяливала здоровенный кокошник; и в таком виде входила в кабинет писателя Скуратова.
Порфирий Дормидонтович, как обычно, не писал, а валялся на диване.
- Барин, а барин, - обращалась к нему принцесса, сверкая белыми зубами на черной физиономии.
- Ну чё тебе, Марфа? - лениво приоткрывал он один глаз.
- А ничё. Чё прикажете.
Ну и Порфирий Дормидонтович приказывал всё, что в данный момент ему взбредет на ум.
- Почеши пятки.
Или:
- Покажи жопу.
Мванга все эти вещи беспрекословно выполняла. Видимо ее это каким-то образом возбуждало.
Потом великий писатель брал в руки балалайку и начинал неумело тренькать, а принцесса, коверкая русские слова, начинала петь частушки:
Вот такая меж ними была любовя.
Однажды я шел по больничному коридору. А навстречу мне попался главврач. С похмелья.
- Валерий Михалыч, - окликнул он меня.
- Я вас слушаю.
- Это вы делали операцию этой, как ее... больной Филимоновой?
- Да, я делал.
(Здесь надо сказать, что хоть я и работал в больнице истопником, но все операции, как правило, приходилось делать мне. Потому что штатные хирурги, так же как мы с Порфирием Дормидонтовичем, регулярно пили водку и играли в карты... Привезут бывало больного в операционную на каталке - а хирурга нет. Валяется пьяный в своем кабинете. Что делать?.. Бегут, конечно, ко мне; так мол и так, Валерий Михалыч, выручайте... Ну, сходишь, конечно, сделаешь операцию...)
- А наркоз больной давали? - продолжает спрашивать главврач.
- Ну а как же без наркоза.
- А из какого баллона вы ей наркоз давали? Из красного или из синего?
- Да я уж точно не помню, - морщу я лоб. - Вроде из синего... А, нет!.. из красного! А в чем собственно дело?
- Валерий Михалыч, - проникновенным тоном говорит главврач. - Я же вас уже не первый раз прошу запомнить: в красном баллоне - углекислый газ; а кислород находится - в синем баллоне... Я конечно понимаю, вы - человек творческий и все такое. Но неужели это так трудно запоминается?
- Мда-а, - покачал я головой. - Что же теперь делать?
- Ну а что теперь сделаешь? - развел он руками. - Проехали, как говорится. Но на будущее будьте пожалуйста повнимательнее. Мы ведь имеем дело с самым драгоценным - с человеческой жизнью. Нам ошибаться никак нельзя.
- Да я понимаю, - со вздохом говорю я. - Новое стихотворение в голову полезло - вот и перепутал баллоны.
Я снова вздохнул.
Главврач ободряюще потрепал меня по затылку.
- Ну, ну, не расстраивайтесь. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Пойдемте лучше пиво пить. Заодно и стишок свой новый прочтете.
Мы пошли пить пиво... И я, заодно, прочел свой новый стишок:
- Здорово!! - восхищенно воскликнул главврач и громко разрыдался, уткнувшись сопливым носом в мое плечо. - За такое стихотворение не жалко и жизнь отдать!
- Что больная Филимонова и сделала, - сказал я.
Однажды я зашел в гости к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову. Мы выпили водки и сели играть в карты. Наигравшись в карты, мы отправились в столовку. Пожрать.
Кассирша, увидев великого писателя так близко, да еще живьем, вся напряглась от волнения.
- Не напрягайтесь так, - улыбнулся ей Порфирий Дормидонтович, - а то у вас резинка в трусах лопнет.
Я было полез в сумку за синей тетрадкой, но тут мой взгляд остановился на шикарной даме. Дама осторожно несла поднос, заставленный всевозможной едой. Чего на нем только не было: борщ, биточки с макаронами, стакан сметаны, три компота, селедка с капустой.
И вот что значит русский человек!.. Действия его не - пред -- ска -- зу -- е --- мы ! Как говорил Федор Михайлович: бывает, и с миллионом мимо себя пропустит; а бывает, и за копейку зарежет... Как бес в меня вселился, честное слово!!.. Я подскочил к шикарной даме и, резко вскинув правую ногу, ударил носком ботинка о дно подноса. Шикарная дама, конечно же, не ожидала от меня подобного сюрприза. Весь поднос опрокинулся ей прямо в лицо и на грудь: и борщ, и биточки с макаронами, и стакан сметаны, и три компота, ну и, конечно же, селедка с капустой.
- Вот это по-нашему! - раскатисто захохотал Порфирий Дормидонтович. - По-писательски!
Дама секунду стояла, вся ошеломленная.
- Да... вы что?!.. - начала она постепенно обретать дар речи.
- А что такое? - спрашиваю я с простодушным выражением лица.
Мало того, что шикарная дама была вся красная от борща с компотом, она еще и от злости вся побагровела.
- Сволочь! - кричит. - Подонок!! Негодяй!!!
- Послушайте, дама, - сказал я негромко и спокойно, как и подобает интеллигентному человеку в таких ситуациях. - Вы же не меня оскорбляете своими грязными ругательствами. Вы себя! - поймите - себя оскорбляете. Свое человеческое достоинство. Мне больно за вас! Больно и обидно!
И я гордо - гордо! - вышел на улицу.
А на улице уже стояла глубокая осень. Светило, но не грело солнце. Деревья были одеты в багряные наряды. Короче говоря; унылая пора - очей очарованье...
Мы молча шли с Порфирием Дормидонтовичем. Каждый думал о своем. Ну губах великого писателя блуждала задумчивая улыбка...
- Валерий Михалыч, - вдруг остановился он и мягко опустил свои натруженные писательские руки на мои плечи. В его глазах блеснули слезы радости. - Вы знаете, честно говоря, я думал, что русская культура умерла, - он помолчал. - Но, гляда на вас, я понял - это не так.
И великий писатель троекратно поцеловал меня в губы.
Однажды, зайдя как обычно в гости к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову, чтобы выпить водки и поиграть в карты, я застал у него полную негритянку с вывернутыми губами.
- Знакомьтесь, Валерий Михалыч, - сказал писатель Скуратов, - это Мванга - принцесса княжества Гамбия. А это, - показал он на меня рукой, - молодой начинающий писатель.
- Пухленький. - хихикнула Мванга и жадно ущипнула меня за щеку. Глаза ее заблестели.
Мне это крайне не понравилось. Крайне.
- Хочу жареной печеночки! - капризно заявила принцесса.
- Где ж я тебе вот так, с ходу, возьму печень? - удивился Порфирий Дормидонтович.
- У него вырежь! - потребовала Мванга, показав на меня черным мизинцем.
Порфирий Дормидонтович деланно засмеялся.
- Она шутит, Валерий Михалыч. Не обращайте внимания; она шутит.
Но, по-моему, принцесса и не думала шутить.
- Послушайте, - сказал я с раздражением, - оставьте-ка свои африканские замашки при себе.
- Валерий Михалыч, - тут же бросился писатель Скуратов на защиту своей жены. - Вы ее не так поняли. Марфа кончала Сорбонну, а потом еще и Гарвард.
- Я не знаю, где она там кончала, - сказал я. - Но для меня черный - это прежде всего людоед! Как в прямом, так и в переносном смысле.
- Вы расист! - закричал Порфирий Дормидонтович. - Валерий Михалыч - вы расист!!
- Да! - сказал я гордо, - расист! А ваша жена - людоедка!!
- Да как вы... - задохнулся он от возмущения.
- Порфи-и-рий, - зычно прикрикнула принцесса Мванга. - Оставь-ка свои европейские замашки при себе, как говорит наш начинающий писатель. Да, я людоедка! И не вижу в этом ничего плохого. У меня и папа - людоед; и мама - людоедка. Кстати говоря, жена вашего Пушкина тоже была людоедкой.
- Наталья Николаевна - людоедка?! - ахнули мы в один голос.
- Вы ленивы и не любопытны, - презрительно хмыкнула Мванга, - и не знаете собственной истории. Я вам сейчас та-а-кое порасскажу!
И она нам та-а-кое порассказала:
Мало кто знает, что жена поэта Пушкина, Наталья Николаевна Гончарова, была самой настоящей людоедкой. Из-за нее у поэта Пушкина постоянно происходили неприятности. Приедет бывало великий поэт в Михайловское, стихи писать. Вдруг стук в дверь.
Входит управляющий и у порога мнется.
- Ну что там еще?! - нетерпеливо поворачивается от стола поэт Пушкин.
- Так что, барин, это, жена, значит, ваша намедни двух мужиков съела.
- Ну каких еще мужиков? - морщится поэт Пушкин, слушая неправильную русскую речь.
- Прохора, пастуха, стало быть. И Егора Трофимова, он в кузне работал.
А тут и сама Наталья Николаевна этаким пушистым котенком ластится.
- Сашенька, Сашенька. Не дашь ли денег на булавки.
- Ты вот что, Наталья, - говорит ей строго Александр Сергеевич, - ты это - кончай такими делами заниматься. Мы все-таки не в Африке живем, а в Михайловском. А если до государя дойдет?.. Тогда что?..
- О чем ты, дорогой? - дурочкой прикидывается Наталья Николаевна.
- Ты дурочкой не прикидывайся, - Александр Сергеевич ей строго. - Только что управляющий приходил. Опять ты двух мужиков съела. Ты же в прошлый раз мне слово дала, что с этим навсегда покончено!
- Ну а если мне кушать хочется, - капризничает Наталья Николаевна.
- Мне может тоже кой-чего хочется, - отвечает поэт Пушкин. - Но я себя сдерживаю. И ты себя сдерживай!
- Ну хорошо, Александр Сергеевич, - зловеще так говорит Наталья Николаевна. - Хорошо.
И молча - за дверь.
А на другой день - где Александр Сергеевич? Нет Александра Сергеевича...
Искали-искали. В пруду багром шарили. Лягушки - есть. Раки - есть. Великого русского писателя - нет.
Съела.
Это уж потом большевики придумали какого-то Дантеса... дуэль на Черной речке... Чтоб лишний раз царский режим пнуть.
Нет, Дантес, конечно, тоже был. Да только прожорливая Наталья Николаевна его еще раньше Пушкина слопала. Так что убить "солнце русской поэзии" он просто физически не мог.
Однажды я зашел в гости к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову. Мы выпили водки и сели играть в карты. Когда я в пятый раз оставил его "дураком", он нахмурился и сказал:
- И все-таки, Валерий Михайлович, нет в ваших рассказах русской боли. Вот нет-таки нет. Не страдает ваше сердце ни прошлыми бедами Отчизны, ни нынешними. О России надо писать. О том, что...
- Уже написал!! - перебил я, доставая из сумки рукопись. - Хотите почитаю?
Писатель Скуратов нахмурился еще больше.
- Я смотрю, Валерий Михалыч, вам рассказ написать, что поссать сходить, - покачал он неодобрительно головой. - А вещь надо вынашивать. И может быть даже не один год. К литературе должно быть благоговейное отношение. Благоговейное. Литература - это, батенька, храм!.. Храм!! Она кровью пишется, а не жопой. - Он остановился, помолчал. - Ну ладно, - сказал несколько поспокойнее, - что-то больше в голову ничего умного не приходит. Но эти мысли вы, по крайней мере, успели записать?
- А как же, - сказал я, показывая синенькую тетрадочку. - Вот, пожалуйста: вещь надо вынашивать, благоговейное отношение, храм, кровь, жопа...
- Хорошо, - смягчился великий писатель, - читайте свой рассказ.
Я прочел:
Жил-был следователь Тряпкин. Вот однажды вызывает его самый главный генерал. Вернее - генеральша, Марья Петровна.
- Тряпкин, - говорит и грудь свою генеральскую под кителем поправляет, - хочу поручить тебе весьма странное дело.
- Слушаю вас, товарищ генерал, - с готовностью подался вперед следователь Тряпкин.
- Куда-то пропадают пассажирские поезда, следующие по маршруту Петербург-Москва. Причем - бесследно!
- Как это - пропадают? Понять не может Тряпкин.
- А вот и разберись, - отвечает генеральша Марья Петровна. - На то ты и - следователь!
Пошел Тряпкин на вокзал. Разбираться.
Взял билет. Сел в поезд. Поехал.
Едет-едет, а сам - начеку! Ждет нападения таинственных террористов. А они всё не нападают и не нападают.
Ночь прошла. Утро наступило. Так никто состав и не захватил.
А тут и - Москва! По радио объявляют: "Граждане пассажиры! Наш поезд прибыл в Москву! Проверьте свои документы и вещи; не обворовал ли кто вас по дороге. До свидания!"
Вышел следователь Тряпкин вместе со всеми на перрон и пошел. Идет и чувствует своим следовательским чутьем: что-то тут не так; хотя вроде бы всё - так; а так как всё - так, то Тряпкину и кажется, что всё - не так!
Стоят поезда дальнего следования. Стоят электрички. Электронные часы время показывают. Приехавшие с вещами к вокзалу тянутся.
И вдруг понял Тряпкин, в чем дело!!..
Встречающих нет! И провожающих тоже - нет!! Не говоря уже об отъезжающих... Вообще: никого нет!!!..
Пустынно.
И только приехавшие идут по перрону: топ-топ, топ-топ.
Ну и следователь Тряпкин, конечно, вместе со всеми. А в желудке - нехорошо. Тяжко. Будто мышь живую съел или проявитель выпил. Подошел он к вокзальным дверям и... и всё так и оборвалось внутри следователя Тряпкина!..
Потому что никакой это был не вокзал, а - обыкновенный фанерный фасад, грубо замаскированный под вокзал. Часы электронные тоже оказались нарисованными... Короче, как это в театре называют... - бутафория!!
А за стеной, насколько хватало глаз, расстилался неземной пейзаж: коричневая земля без единой травинки и коричневое небо без единого облачка. И так - до самого горизонта. А над горизонтом - два черных солнца висят.
И тут же кругом: тараканы, тараканы, тараканы... Кишат прямо. Да не маленькие, а с добрую корову величиной.
Рыжие, с длинными усами и командуют на чистейшем русском языке:
- Вещи складывать вправо! Самим становиться влево! Руки за спину! Раз-берись по пятеркам! Что топчетесь как бар-раны!!..
Ну, бывшие пассажиры подчиняются беспрекословно, никто, кажется, особо не удивился такой метаморфозе: ко всему уже привыкли. И команды выполнять - тоже дело привычное. Руки - за спину. По пять человек разобрались. И пошли строем по коричневой земле да под коричневым небом.
Тараканы - по бокам.
Рядом со следователем Тряпкиным шел самый крупный таракан, видать - начальник над остальными.
- Мил друг, - по-простому интересуется у него Тряпкин. - Это ж как понимать?.. Это ж где мы находимся?..
- В глубокой Жопе вы находитесь, - отвечает таракан.
- А куда идем? - снова спрашивает Тряпкин.
- Куда всегда шли - туда и сейчас идете, - отвечает таракан и указывает мохнатой лапой на два черных солнца. - В светлое будущее!
День проходит... два... месяц... год... Тащатся все понуро, как неживые. Впрочем все - да не все!
- Так нам и надо - дуракам! - бодро кричит какой-то мужик в косоворотке и с бородой. - Теперь порядок во будет! - и большой палец вверх тянет. - Таракан - животное образованное. Это тебе не клоп какой-нибудь или там вша!
А уж из толпы и добровольцы вызываются - толпу гнать. К тараканам льстиво подкатывают, услуги свои предлагают.
А те не брезгуют. Разрешают. И вот уже сбоку колонны не одни тараканы только, но и - люди. Плёточками в воздухе пощелкивают: веселей мол, ребята! Не отставай!!..
Тут колонна на какой-то пригорочек взобралась. Поглядел следователь Тряпкин вокруг - ё-моё!.. - да тут вся Россия идет...
ВСЯ!!!
Представлена полностью, как на картинах Глазунова. Кстати и сам Ильюха здесь, в соседней колонне. Идет, губы на ходу кусает. Вот так-то, дядя! Отрисовался...
Тянется-тянется святая Русь. И живые. И мертвые.
Кто в лаптях, кто в кроссовках...
Вот Ванька Грозный на посох свой убийственный тяжело опирается; рукою в перстнях котелок под короной чешет.
Вот Емелька Пугачев со Стенькой Разиным - два удалых атамана!
А вот и Катька - царица-нимфоманка!..
Федор Михалый идет под ручку с Львом Николаевичем, о непротивлении злу насилием разглагольствуют.
Петр Аркадьевич Столыпин твердой походкой выступает, накинув на плечи шинель.
А за ним грузин Ёся, по кличке Сталин.
А еще дальше - Владимир Ульянов, помощник присяжного поверенного, вместе с сестричками Маняшей и Дуняшей, да женой Надюшей.
Гришка Распутин, как всегда поддатый, рожа красная, рубаха тоже красная. Идет хоть бы что. Частушки орет.
... Идет Святая Русь... Посторонись...
А сверху, с коричневого неба, какая-то мелкая дрянь сыпет. Дождь - не дождь; снег - не снег... А что-то склизкое, противное, извивающееся. Наподобие червей!
Поднял следователь Тряпкин воротник своего плаща, чтобы черви за шиворот не попадали...
"Да-а, - думает, - вот так приехал в Москву..."
..............................................................
- Всё! - резко захлопнул я рукопись.
Порфирий Дормидонтович встал, походил-походил по комнате. Закурил свою знаменитую трубочку. И только после этого сказал; коротко! ёмко! по-скуратовски!
- Заебись!
Однажды Порфирий Дормидонтович Скуратов зашел ко мне в гости. Мы выпили водки и сели играть в карты. Наигравшись в карты, мы отправились в городской парк. Прогуляться.
Через парк протекала неширокая речушка. Мы остановились на середине моста и стали глядеть на воду. По воде плавали утки. Сверху они напоминали тараканов.
- Жизнь, - важно сказал Порфирий Дормидонтович, - это бесконечная череда дней.
Я записал эту глубокую мысль в синенькую тетрадочку и плюнул в воду. Сразу же несколько уток стремительно понеслись к моему плевку, думая, вероятно, что это кусочек булки.
- Кстати, насчет плевков, - сказал писатель Скуратов. - В московском зоопарке работал один человек по фамилии Никодимов. Он болел туберкулезом. И каждое утро, проходя мимо бассейна с бегемотом, Никодимов плевал туда. И представьте себе, вскоре бегемот заболел туберкулезом и скончался. Вот так-то, Валерий Михалыч.
- А Никодимов? - спросил я.
- А что Никодимов? - пожал плечами Порфирий Дормидонтович. - Месяц спустя после кончины бегемота заразил СПИДом орангутанга.
- Что, в клетку с орангутангом начал плевать? - спросил я.
- Ха-ха-ха, - весело рассмеялся великий писатель. - Ага, в клетку начал плевать... Какой вы, Валерий Михалыч, в сущности, еще ребенок.
Однажды я опять шел по больничному коридору. А навстречу мне опять попался главврач. И опять с похмелья.
- Валерий Михалыч, - окликнул он меня.
- Я вас слушаю.
- Это вы делали операцию этому, как его... больному Шилову.
- Я. Что, снова баллоны перепутал?
- Ну, во-первых, вы ему вообще забыли наркоз дать, но не в этом дело, - Он порылся в кармане своего грязного халата и, словно фокусник, извлек оттуда часики... мои часики.
- Ой, радостно воскликнул я. - Где вы их нашли? Я вчера всю квартиру перерыл. Ну, думаю - всё...
- Мы их нашли у больного Шилова, - сказал главврач. - В кишечнике.
- А где сам Шилов? - спрашиваю я с неприятным предчувствием.
- Точно сказать не могу, - отвечает главврач. - Но одно из двух: либо он еще в морге, либо уже на кладбище.
- Да-а, - удивился я. - Надо же. И что же теперь делать?
- Пойдемте пивка попьем, - предложил главврач. - У меня вобла сушеная есть.
И мы пошли пить пиво... После третьей кружки главврач сказал:
- Часики это что... я вот, помню, у одного мужика в желудке будильник забыл. А он на похоронах возьми и зазвони... Вдову чуть кондрашка не хватила. Ха-ха-ха!.. - захохотал главврач и тут же резко оборвал свой смех. - Извините.
После десятой кружки главврач сбивчиво забормотал:
- Вы знаете, Валерий Михалыч... Я был потрясен! Просто потрясен!! Эти волшебные строки... такая глубина замысла. Я пришел домой. Всю ночь не смог уснуть... Всё курил, курил... А под утро написал свое стихотворение. Почти как ваше, даже некоторые строчки совпадают. Скажите, ведь это не плагиат? - с надеждой заглядывал он мне в глаза. - Не плагиат?
- Ну-у, - произнес я со знанием дела, - здесь всё зависит от того, кто первый успеет напечатать свое произведение.
- Получилось что-то очень философское, - не слушая меня, с волнением продолжал главврач. - Я бы даже сказал - космическое. Всего несколько строчек, но вместе с тем там - всё!... И мои детские воспоминания о родителях; и подсознательный страх, что я не появлюсь на свет; и даже мои политические заблуждения.
- Ладно, - сказал я, сдувая пену с кружки, - хватит трепаться. Читайте свой стишок.
Главврач встал из-за стола; суетливо поправил узел галстука.
- Это стихотворение я посвящаю своей горячо любимой жене Маше, - хриплым от волнения голосом произнес он. Потом откашлялся и с выражением прочел:
Главврач порывисто сел и, не отрываясь, осушил большую кружку.
- Ну как? - спросил он, вытирая ладонью губы.
- Для первого раза - потянет, - небрежно похвалил я. - В особенности вам удались последние две строчки. Я так прямо и вижу вашу любимую жену Машу, висящую вместо лампочки. Вижу, как она раскачивается: туда-сюда, туда-сюда...
Главврач смущенно потупился. Ему было очень приятно.
Однажды я зашел в гости к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову, чтобы выпить водки и поиграть в карты. А у него форменный скандал.
- Что же это такое?! - разоряется великий писатель на Мвангу. - Взяла и грязные ноги на чистую подушку положила!!
- С чего это грязные? - оправдывается принцесса. - Я их на прошлой неделе мыла.
Но Порфирий Дормидонтович ее не слушает.
- Вы представляете, Валерий Михалыч, - говорит он мне, - вчера хотел лечь спать на свою чистую подушку, а Марфа на нее свои грязные ноги положила.
- Африка, - пожал я плечами, - чего вы хотите.
- Ну как же так можно, - никак не успокоится великий писатель, - грязные ноги на чистую подушку. Что ж ты такая... некультурная!
- Я очень даже культурная, - отвечает Мванга. - В Гамбии я являюсь почетным президентом Академии Культуры.
- Ну где же ты культурная, когда грязные ноги кладешь на чистую подушку?!
- Порфирий Дормидонтович, - позвал я его.
Он опять повернулся ко мне.
- Нет, вы только представьте, Валерий Михалыч: грязные ноги на чистой подушке! Представляете?
- Очень даже представляю, - сказал я. - Я и сам люблю спать, положив на чистую подушку свои грязные ноги.
Порфирий Дормидонтович надолго задумался. Я полез в сумку за синей тетрадью. И не зря.
- В каждом из нас дремлет свинья! - важно произнес великий писатель.
- С грязными ногами на чистой подушке! - в один голос бодно добавили я и принцесса Мванга.
Однажды я зашел в гости к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову. Мы выпили водки и сели играть в карты.
- Получил ответственное задание оттуда, - сказал Порфирий Дормидонтович и показал пальцем вверх.
Я поглядел. Наверху был потолок с люстрой.
- В смысле?.. - не понял я.
- Вы, конечно, знаете, что я написал классический рассказ о Ленине.
- Конечно, знаю, - сказал я.
- Так вот, мне поручено на должном уровне завершить ленинскую тематику в нашей литературе. Написать самое последнее произведение о Владимире Ильиче. Поставить, так сказать, жирную точку. Навечно! - пристукнул он кулаком по столу. - Представляете?!
Я представил. И увидел тысячи книг... миллионы книг... океаны книг... И все о Ленине! о Ленине!!.. о Ленине!!!.. о Ленине!!!!..
- Это же... это... - задохнулся я от неподъемности задачи.
Порфирий Дормидонтович скромно улыбнулся.
- Да, - сказал он.
- И вы уже приступили к работе? - спросил я, кое-как справившись с охватившим меня волнением.
- Я уже написал, - просто ответил он.
- Написали?!!..
(Я никак не мог в это поверить!.. Никак!!..)
Великий писатель раскрыл толстую тетрадь.
- Слушайте, - сказал он.
Однажды Надежда Константиновна Крупская и Владимир Ильич Ленин спали в Кремле на совей кровати.
Первой проснулась Надежда Константиновна.
Она повернула голову и увидела, что ее муж - Владимир Ильич - превратился в огромную склизкую жабу.
- Володя! - ахнула Надежда Константиновна от такой неожиданности.
- Ква-а-а... ква-а-а-а... ква-а-а-а-а... - ответил ей Владимир Ильич и, с силой оттолкнувшись от кровати задними лапами, выпрыгнул в окно. ..........................................................
- Всё! - резко захлопнул толстую тетрадь Порфирий Дормидонтович Скуратов.
Лицо его светилось. Как у святого... как у святого...
- Ге-ни-аль-но, - выдохнул я и выпил водки.
С детства я очень любил книги. И при каждом удобном случае воровал их из библиотек. И вот однажды, когда Порфирий Дормидонтович Скуратов уехал провожать свою любимую в Африку, я решил сходить в библиотеку. Дело было в начале зимы... Выхожу я, значит, из библиотеки, а навстречу идет старик Дементьев. Сосед по лестничной площадке.
- Здравствуйте, Валерий Михайлович, - степенно так говорит.
- Здрасте, здрасте, - отвечаю.
- Что-то вас долго не было видно.
- За грибами ходил, - говорю.
- Так ведь зима же?.. - на полном серьезе удивляется старик Дементьев.
- А я их под снегом нахожу. Как подснежники.
- Надо же, говорит старик Дементьев и начинает рассказывать про свою дочку Леночку. Он всегда про нее рассказывает. - Она у меня морж! - хвастается.
- Вы что ж, - интересуюсь, - скотоложеством в свое время занимались?
- Почему скотоложеством? - встал в тупик старик Дементьев.
- Ну если дочка - морж.
- Вы меня не так поняли. - улыбается старик Дементьев. - Леночка просто любит в проруби купаться. Она и еще мой зять Геночка. Они потому и к Ледовитому океану уехали, чтобы круглый год в проруби купаться.
Тут его взгляд остановился на моем животе.
- Валерий Михайлович, - спрашивает он подозрительно, - а почему у вас такой живот толстый?
- А я, - говорю, - беременный!
Старик Дементьев побледнел. Правая щека у него задергалась.
- Вы не беременный! - кричит. - Вы - вор!! Вы книги из библиотеки воруете!!
- Тихо-тихо-тихо, - пытаюсь я его успокоить. Но от моих слов он еще пуще распаляется.
- Что - тихо?!! - орет - Для того что ли я свою кровь под Ташкентом проливал в годы войны!?
- Вы ничего не понимаете, - пытаюсь я объяснить. - Это вовсе не воровство. Я прочту эти книги и стану душевно богаче, добрее, лучше. И в конечном итоге от моей доброты всем станет хорошо...
Но старик Дементьев уже удила закусил. Ничего понимать не хочет.
- Я вас выведу на чистую воду! - грозится. - Я вам не позволю народное имущество разворовывать!!
И резко повернувшись, ушел, грозно стуча палкой о тротуар.
Я постоял с минуту, подумал. И решил сделать самое первое, что пришло мне в голову. И самое простое.
Убить старика Дементьева.
... По дороге домой я забежал в почтовое отделение. У окошечка сидела симпатичная девушка и обтачивала пилкой свои ноготки.
- Здрасте, девушка, - сказал я. - Не хотите сегодня в кинишко сходить.
- У меня вообще-то жених имеется, - отвечает она.
- Так я же вас не замуж зову, а в кино. Со мной - в кино. С женихом - под венец.
- Ха! - сказала девушка. - Смешно.
- Ой, - удивился я. - Да у вас никак чувство юмора есть?!
- Целый вагон, - подтвердила девушка.
- В таком случае, вы не поможете подшутить над одним приятелем? Мне нужна телеграмма вот с таким текстом: "Леночка попала под ледокол. Зять Геночка".
- Чернушка! - со знанием дела покивала девушка. - Понимаю, - и добавила как бы ненароком: - Меня вообще-то Катенькой звать.
Старика Дементьева я поймал на лестничной площадке.
- Вам телеграмма, - говорю. - Срочная.
- Спасибо, - растрогался старик Дементьев.
- Скажете спасибо, когда прочтете.
Старик Дементьев суетливо нацепил на нос очки.
- У меня завтра день рождения, - начал он объяснять. - Наверное дочка Леночка и зять Геночка решили меня поздравить. Не забывают старика.
- Ага, - сказал я. - Не забывают.
- Я рад, что вы на меня не обиделись, - сказал старик Дементьев. - Что вы поняли, что я иначе не могу поступить - как довести до сведения общественности ваш гнусный поступок.
- Конечно, - согласился я. - Для меня это будет большой нравственный урок.
Я стал спускаться по лестнице.
... А через час старика Дементьева увезла неотложка. А еще через день прилетели Леночка и Геночка с Ледовитого океана.
На похороны.
Вот так я убил старика Дементьева.
В тот же самый день я встретил Катеньку.
- Ну как, - спросила она, - удалась шуточка? Вашему приятелю было смешно?
А тут, словно по заказу, старика Дементьева з подъезда выносят. В красном гробу, при орденах...
- Да, - отвечаю, еще как удалось. Он прямо помер от смеха.
Катенька широко зевнула.
- Не выспались, - пожаловалась она. Так спать хочется.
- Пойдемте ко мне, - предложил я. - Поспите. Я еще постель не убирал.
- Я не шлюха! - гордо сказала Катенька.
- Я понимаю, - сказал я.
Мы поднялись ко мне и легли в кровать.
- Перестань, - сказала Катенька. - Мне это не нравится. Неужели нельзя просто полежать?
- Просто лежать мы будем на кладбище, - сказал я. - Лет через сорок.
Вот так Катенька стала моей любовницей.
На следующий день я зашел в гости к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову. Мы выпили водки и сели играть в карты.
Я рассказал ему, как убил старика Дементьева.
- Хороший сюжетик, - одобрил Порфирий Дормидонтович. - Герой убивает старика. Потом раскаивается в содеянном. Приезжает дочка старика. Она, конечно, карлица, уродка. И слюна у нее почему-то зеленая. И чтобы как-то загладить свою вину, герой решает на ней жениться. Принести себя, так сказать в жертву. Как князь Нехлюдов. Хорошо, очень хорошо...
Потом я рассказал Порфирию Дормидонтовичу, как Катенька стала моей любовницей.
-... а утром проснулся в трусах, а ее уже нет. Исчезла как сон, как утренний туман... Может это и был сон?
- В своих трусах проснулись? - деловито спросил Порфирий Дормидонтович.
- Да, - сказал я.
Великий писатель помолчал, как всегда у него бывало перед рождением мудрой мысли. Я на всякий случай отложил в сторону карты и раскрыл синюю тетрадь.
- Женщина, Валерий Михалыч, - произнес он, - это такая скотина!
Я, конечно, записал очередное высказывание, но все же позволил себе немного поспорить.
- Не каждая - скотина, Порфирий Дормидонтович, согласитесь, что далеко не каждая. Вот когда мы лежали с Катенькой совершенно обнаженные, плотно прижавшись друг к другу, а сквозь тонкие занавески светила яркая луна. и какой-то таинственный шорох доносился издалека...
- Тараканы, наверное, на кухне ползали, - предположил Порфирий Дормидонтович.
- ... она сказала, глядя на меня своими большими темными глазами: "Я бы хотела сейчас оказаться на берегу океана. Сидеть там в шезлонге. Чтобы голые ноги касались теплого песка. Чтобы стремительные волны с шумом накатывали на берег. А черный слуга, мальчик, бой, говорил бы мне чувственным голосом: " Апельсиновый сок, м-э-эм".
- Я напишу рассказ об этой волшебной ночи, - продолжал я. - Обязательно напишу. У меня уже и название есть. Даже два. Только не знаю пока, на котором остановиться. Первое название - "Разбуди мена на рассвете". А второе - "Разлюби меня на рассвете". Как вы думаете, Порфирий Дормидонтович, каким лучше назвать?
- Назовите: "Разруби меня на рассвете", - посоветовал великий писатель.
Однажды я, как всегда, зашел в гости к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову, чтобы попить водки и поиграть в карты.
А его дома нет. Умер.
На столе лежал листок с последней мыслью великого писателя. На листке было написано: "Валерий Михалыч, жизнь - это мгновение".
Я выпил водки и вызвал "Скорую". По иронии судьбы Порфирия Дормидонтовича привезли в ту самую больницу, где я работал истопником. Констатировать смерть, естественно, оказалось некому. Все врачи, наигравшись в карты и напившись водки, дрыхли по своим кабинетам. Я быстренько вскрыл писателя Скуратова, проконстатировал смерть, а зашивать не стал, так как мы с Катенькой договорились сходить на шесть в кино.
"Ладно, - подумал я, - после кино зашью. Теперь Порфирию Дормидонтовичу спешить некуда. Подождет".
Фильм назывался "Чай в Сахаре". Сахара на экране была. Но чаем в ней и не пахло. Симпатичный герой (он в середине фильма умер), спрашивал у не менее симпатичной героини (она в конце фильма сошла с ума): "Знаете ли вы, чем отличается турист от путешественника?" - и сам же разъяснял с умным видом: - Турист это тот, кто , не успев куда-либо приехать, уже думает о том, как бы поскорее вернуться домой. А путешественник может вообще никогда домой не вернуться".
Сидя в темном, полупустом зале и поглаживая Катенькины коленки, я невольно вспомнил Порфирия Дормидонтовича Скуратова.
По фильму выходило, что я пока что - турист. А вот Порфирий Дормидонтович уже несколько часов как - путешественник!..
На другой день я не пошел к Порфирию Дормидонтовичу Скуратову. Ни пить водку, ни играть в карты. А сел за свой стол и сочинил коротенькое стихотворение, что-то вроде японской танки. В нем мне удалось отразить всю свою печаль по скончавшемуся писателю; по самому себе - пока еще живому; по родной стране - дикой и озлобленной; и в целом по Вселенной- бесконечной и холодной... О-очень глубокий, надо сказать, стишок получился:
Осенний дождь
Окно завесил
Капли оставляют
Мокрый след
Когда я закончил свое творение, в комнату вошла моя бывшая любовница, а в настоящее время жена - Катенька.
- Мне надо с тобой серьезно поговорить, - сказала она.
- Говори, - сказал я.
- Дело в том, - сказала Катенька, - что я тебе не жена.
- А кто же ты мне? - спросил я. - Всё еще любовница?
- И не любовница, - сказала Катенька.
Я был заинтригован.
- А кто же ты? - спросил я.
- Инопланетянка, - ответила Катенька.
- И давно? - спросил я.
- Что давно?
- Давно ты инопланетянка?
- С самого рождения. Меня послали на вашу планету разузнать, подходит ли она для отходов нашей жизнедеятельности. Проще говоря, Галактический Совет хочет сделать здесь помойку. Чтоб не засорять Космос.
- А как же наша Цивилизация? - спросил я.
- Никак, - ответила Катенька. - Аборигенов придется ликвидировать.
- А-а, - вспомнил я Уэллса. - Война миров значит.
- Никакой войны не будет, - сказала Катенька. - Пропустим Землю через ядовитый фильтр - и все дела.
- И меня тоже через ядовитый фильтр? - спросил я.
- Нет, - ответила Катенька-инопланетянка. - Тебя Галактический Совет решил оставить. Единственного со всей планеты.
- А почему именно меня? - спросил я. - Как замечательного писателя?
- Нет. Как типичного представителя двуногих. - Она немного помолчала. - И потом: я ведь член Галактического Совета... Привыкла к тебе, дурачку.
За окном уже висел НЛО... Мы полетели. В круглый иллюминатор я увидел, как красивое розовое облачко окутало нашу голубую Землю...
И - всё...
Одной помойкой во Вселенной стало больше.
На Катенькиной родине меня поместили во что-то типа нашего зоопарка. Только это была не клетка - а благоустроенная квартира. Холодильник всегда забит всевозможными продуктами. По телевизору - постоянно мультики с боевиками крутят. Кухня, ванна, туалет... все удобства. Кроме одного: везде одна стена прозрачная. Чтобы посетители могли за мной наблюдать. Поначалу, конечно, не очень приятно было; особенно когда в ванне моешься или в туалете сидишь. А потом - ничего. Привык. И даже находил в этом своеобразное удовольствие.
Раз в неделю ко мне обязательно приходит Катенька. Уже в своем истинном обличии: нечто среднее между медузой и кошкой.
Мы с ней пьем водку и играем в карты.