(Зарисовки по Амстердаму)
Все начинается с музеев, а особенно с недоверия тех людей, которых можно определить только одним словом - пришлые. Их характеристикой может быть лишь заблуждение, что очень часто преподносится как критический взгляд на вещи, не требующие каких-либо обсуждений. Скорее всего я сужу о них относительно своего взгляда на те же вещи, пытаясь понять их участие в этой игре воображения, а точнее проследить поведение слепого канатоходца, стоящего на бетонном полу с завязанными глазами.
Предлагающий линию, как исходное, надеется на ее логическое завершение и отказывается от нее лишь потому, что пытается соединить два конца и увидеть ее замкнутость в виде бижутерии, соединяющей два, но уже жизненно важных начала - произрастание на почве вытаращенных глаз поголовно заблуждающихся особей, размышляющих об интеллекте. Поддавшегося соблазну поджидает абсурд вибрирующего стержня, вставленного во все отверстия человеческого тела, не оставляя ему практически ничего тайного. Блистая чуть привуалированными гранями, зона обтянутого кожей каркаса обнажает слипшиеся створки устрицы превращаясь в пищу. Хочется прокрутить все это великолепие распухшего мяса в ржавой мясорубке, до конца не осознавая временную зависимость.
Архитектура и речной трамвай. Они могут быть подвергнуты сомнению со стороны все тех же вольно поводимых особей, с достаточно больным воображением, что бы молниеносно приделать к ним недостающие части тела, а возможно и просто поглазеть, чтобы мысленно одеть в кракелюр устоявшегося мнения. С витрины миниатюрного магазинчика свисает огромных размеров член. Из него периодически что-то вытекает, заставляя прохожих обращать на него внимание. Магазин торгует резиновыми шапочками для плавания с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, а заодно предлагает выкурить диковинную сигарету, забавляя карандашом свой анус, смазанный чем-то блестящим и очень дорогим. И это роль, но уже не магазина, а воображения, разыгравшегося на улицах, кишащих архитектурой 1668 года, а может быть и ранее, что в любом случае требует иного мышления.
Речное авто отходит от пристани плавно, скользя по зеркалу, отражающему памятники, распугивая диких уток, настолько диких, что хочется их чем-нибудь ударить, например ржавой трубой, а потом, в обязательном порядке, сделать из них чучела и посадить на голову манекена, одетого в женское нижнее белье редкого узора, подпирающего чуть стоящий на двух прозрачных шарах фаллос, приспособленный под изумительно сервированный мидиями столик, того же предназначения.
Отраженная в воде архитектура сморщилась так, что стали видны рыбы в банках на дне канала. Вот так, пристань за пристанью приоткрываются страницы этого красивого журнала, с изрядно замусоленными краями от долгого перелистывания и уже не перелистывания, а просто просматривания сквозь тоннель семи мостов, расположенных друг за другом, постепенно переходящих в светящийся кишечник с выходом гораздо более темным нежели хотелось ожидать, но с изобилием прилипших к нему муравьев, рассматривающих клетки с мясом разного цвета, с вывернутыми позвонками в области живота, разбавляя живым ультрамарином розовые лучи таинственного обмана. При особом взгляде начинаешь замечать, что тело прогнулось, словно мост через канал и вывернулось на изнанку. Это всего лишь повод для дальнейших обсуждений и намеков в два-три слова, вызывающих легкое пощипывание кончиков пальцев и чего-то внутри, спрятанного не так уж далеко, как хотелось. Становится зримым то, что так искусно маскируется от глаз и случайных прикосновений, а именно та жаждущая раздвоенность, не задающая вопросов и исключающая всякие ограничения.
Зеленые глаза вечера неуловимо превращаются в красные глаза района фонарей. Он незаметно снимает маски с парафинового лицемерия, стараясь выдавить из толпы трагическую каплю спермы, причудливо размазанную по телу хрустящей купюрой. Царапая бедра бутафорскими ногтями, трудно говорить о чем-то возвышенном. Во всяком случае здесь царит профессионализм и не притворная нежность - патология игрушечных забав. Каждой клетке по зверьку, каждому зверьку по игрушке и, как правило, преувеличенной в воображении. Пластиковые куклы без головного убора не всегда привлекательны, но по-своему любимы с детства.
Разноцветные гирлянды растворяются в черных каналах Амстердама, топя как котят этих изящных кошек, уступая рассвету, пытающемуся хоть на мгновенье остановить эту чуму.
29 января 96 г.