Сейчас 4 часа 15 минут, 8 сентября, я сижу в парке, на траве под дубом. На душе у меня - усталый праздник, а в животе - фруктовый салат. Два персика, яблоко и банан с груйпфрутовым соком. А утром было еще одно яблоко. День отсчитан фруктами, как часами. День такой долгий, хотя встала я так поздно, а еще только 4, а значит еще многое может случиться в этот праздничный, подарочный день в городе-подарке Лейпциге, в городе, про который все на свете забыли и от жителей которого все на свете наконец-таки отстали, в этот переломный, судьбоносный день (тут положена музыка "как судьба стучится в дверь", только сыгранная на ксилофоне ли треугольнике). Сегодня день, когда у меня появился велосипед.
На велосипеде я ездить не умела и не умею, я сижу под своим дубом, а он стоит рядом. Сейчас я смотрю не него и не знаю - как можно описать серебристый велосипед с полустертой бабочкой на раме и такой же - на колесе, с фонарем и сетчатой черной корзинкой, который стоит на траве в парке.
А на траве валяются сухие желтые листья и желуди. И зеленая трава просвечивает сквозь спицы колес, и просвечивает сквозь корзинку на переднем колесе и сквозь педали. Только через переднее колесо не просвечивает, потому что оно повернуто ко мне. А минут пятнадцать назад на руле были блики от Солнца. В общем, просто представьте себе старый велосипед, под дубом на траве в тени с бликами от Солнца на руле. Конец августа - начало сентября - это мое время. Это время со вкусом грейпфрута, запахом прозрачного желтого воздуха, травы и земли. Я, как всегда хочу написать про события этого дня, но как всегда боюсь, ленюсь и не знаю, получится ли. Ну, итак...
Яблоко первое: около 9 утра.
Телефонный звонок мягкий и ненавязчивый, и как будто бы и не телефонный звонок вовсе, а не в меру деликатный домовой, которому приказано тебя разбудить, а он и знает что вроде надо и не хочется ему и стыдно ему и трясет тихонько за плечо - ну давайте, что ли, извините-встаньте... Я не удивлюсь, если однажды, выйдя в коридор, увижу, как этот конфузливый нежный телефон заползает под тумбочку. Наверное, Эдгар и Андреа выбрали себе такой специально. Или он их выбрал. Люди находят вещи и вещи находят людей. Эдгар Парейа и Андреа Бретань - самая спокойная пара из всех мне известных. Андреа Бретань и Эдгар Парейа не стучат дверьми, встают и ложатся рано, варят обед из трех блюд, каким-то непостижимым образом не создавая при этом вокруг себя атмосферу занудства. Каждую пятницу Эдгар Парейа и Андреа Бретань ходят танцевать сальсу, а если не хотят - то не ходят. Я снимаю комнату у Андреа Бретани и Эдгара Парейи и звонок в 9 утра меня не касается.
Звонок в 9 утра - это не мне, поэтому я могу зарыться в одеяло, хотя и очень жарко, и спокойно чувствовать приступы стыда по поводу того, что я не встаю - а кто сказал, что я должна вставать рано если мне никуда сегодня не надо?
Звонок в 9 утра, который меня не касается и стук в дверь, и дружелюбное мычание Эдгара, который не говорит по-английски - Мариа!.. - Ну ничего себе! Я вскакиваю, отвечаю ему по-русски - да-да, сейчас! Потом долю секунды думаю, что глупо - по-русски, а другую долю думаю, что - какая разница, потому что ни на немецком ни на испанском я все равно ему свое стремление не донесу, натягиваю желтую вольтеровскую майку - и если дурацкая желтая майка способна облагородить шелковые пижамные нежно-розовые шорты, которые из под нее торчат, то теперь я одета прилично и могу выскочить в коридор.
- Маша? Их бин Эллен, Феликс тошер...
Я начинаю говорить по-английски и Феликс тошер - девочка которую я один раз видела, с нежным, неуловимым - одновременно спокойным и нервным красивым лицом и вьющимися белыми волосами, явно не ожидала такого поворота событий. Не удивлюсь, если Феликс не предупредил ее специально из педагогической вредности. Тошер, впрочем, не посрамила семью и в конце концов мы с ней выяснили, что мой байк, точнее байк, который Хайди мне одолжила на два месяца, стоит у них на балконе и я могу придти и взять его когда захочу. Но сама Эллен не там, нет! Она совсем не там - "I am not here!" - четыре раза, последний - с отчаянием, и я должна сама придти и взять.
Ну, значит - все. Назад пути нет, все-таки у меня появится велосипед и может быть (!) я научусь на нем ездить.
Я собираюсь долго. Я всегда собираюсь долго и всегда себя за это ругаю. Я делаю зарядку, чтобы когда-нибудь, если у меня однажды хватит силы воли делать ее в течение хотя бы полугода, стать мускулистой, поджарой звездой. Я иду на кухню, а в это время Эдгар уходит по своим немецко-перуанским делам - "Have a nice day!..", а значит - оба-на! - можно наконец-таки послушать диск, который подарили мне на день рождения дети Солнца - Малый Лев и Вярба. "Bella Ciao". Все тех же. Песняры зямлi беларускай записали еще один прекрасный декаденский проект с обложкой и музыкой цвета старых фотографий. Я слушаю диск и думаю о том, что Бог дал мне счастье родится на моей "земле пад белымi крыламi", где "когда хорошо - всегда грустно". Смутный белорусский блюз... Так странно, что его услышала Инка. Ну да, Инка, всегда грустно, может быть потому что всегда хорошо? Точнее - нет смысла в "плохо"? Беларуское перекатывание словарных форм, чтобы выплыть на оптимальную, никого не обижающую позицию... Кейт и Мария (другая Мария, не я), сначала были основательно сбиты с толку от того, что все свои предложения я начинаю со слова probably… возможно... может быть... А потому что... Потому, что все - возможно!
Интересно, как по разному может звучать это "probably"... Возможно, (ну да! а как я могу иначе начать предложение?) так вот, возможно, для большинства людей это бы означало намерение подумать, не оставляя собеседнику никаких гарантий, что условия будут соблюдены и мнение не изменится. Возможно сделаю. Возможно приду. Если захочу и если не передумаю. Если не поменяю свое мнение в ходе приложения своей свободной воли, что есть мое право, а также мое лево. В контексте смутного беларуского блюза (спасибо Олиному знакомцу Шалкевичу за роскошную и строгую метафору) "возможно" почти всегда значит "да". Да, конечно, я сделаю. Я приду. Потому что это возможно, как возможно и все остальное. Как, впрочем, возможно что-то изменится, глобально и вообще, у всех и у каждого, и поэтому - не сделаю и не приду. Не от лени или игнорирования - беларусы до дури держат слово. И именно от этого - "возможно", от того что глубоко в крови сидит и перекачивается вместе с кровью, что "человек предполагает, а ничего нельзя сказать наверняка". Допустим, может настать конец Света. Это возможно и все мы это знаем. Или свет может быть отключат во всем городе и кина, на которое уговорились, не будет. Это тоже возможно. И может быть Вы уже передумали давать мне чашку кофе, которую предложили, или, еще хуже, обнаружили, что кофею-то у вас в банке и не осталось и Вы уже молча паникуете, заламывая руки там, на кухне. Поэтому я, возможно, выпью кофе. В смысле что могу и не пить и не обижусь и не расстроюсь, лишь бы Вы не очень переживали и не ломали свои драгоценные руки, а то может быть в Вас спит пианист Рихтер и Вас надо сберечь для потомков.
И в этом разница между нами и всеми. Она может быть, эта разница, а может и не быть ее. Но все же - может быть. Быть может. Возможно. Все в жизни течет и ничего не меняется. Тоска - веселье - грусть - радость. Радость - тоска - веселье - грусть. Веселье с предчувствием будущей тоски и ироничная грусть в ожидании будущей тихой радости. Похожее я видела в армянах. Все течет и ничего не меняется. Сильнейший - уступает, кто пойдет драться за то, что и так есть? Наверное беларусы - нация снобов. Потому что уступаем всем и всегда, потому что нет смысла настаивать на своем. Потому что своего ничего для человека в мире не придумано, потому что все течет и ничего не меняется. Пришлось пройти времени, прежде чем я поняла, что многие принимают это за нашу слабость. Кажется это немного раздражает дорогую бравую детскую Инку и раздражало дорогую нежную детскую Тамуну. Да уж... "Як у нашым у Раю жыць весяла, жыць весяла, толькi некаму..." Хорошая песня переписанная мною з вокладкi дыска Кiрычука в тот замечательный, знаменательный вторник. В мой последний вторник в Минске в этом году. Волшебном году как и все волшебные годы.
Вчера говорили с Кристофом - когда живешь в разных местах - всегда есть чувство того, что приобретаешь больше, чем если бы жил дома. Но всегда есть чувство, что что-то потерял. Везде приобретаешь и везде чувствуешь, что что-то потерял. Это не хорошо и не плохо, это - жизнь такая и уж как кому Бог присудил. Я смотрю на открытую дверь балкона и думаю - как же хорошо судил. Судил мне сегодня день - подарок.
И еще я вспоминаю, что вчера был День Красоты. Мне пришло поздравление от mail.ru. И пришло чудесное, правильное Маринкино письмо, где она прислала чудесную, правильную фотку своего, как говорится в "Малыше и Карлсоне", "нового увлечения". Я написала ответ - что с таким же умилением смотрела, как Вальтерка играет в футбол в полосатых носках в лучах заката. Все-таки люди красиво придуманы - ручки... ножки... А потом пришло письмо от Яспера. Не мне письмо. Всем письмо. Но абсолютно случайно я полезла на сайт, где увидела Ясперкину фотографию в профиль. Жизнь не пощадила Ясперову красу, точнее немного не пощадила. В общем, мне тоже случился "день красоты", как и Марине.
Вальтерка-Ясперка... Ясперка-Вальтерка... Плохо это, наверное. Ум забит, а перед глазами - опять ничего и в руках - ничего, а в сердце - кино с субтитрами. А сердце открыто, как двери балкона - и заходи кто хочешь и бери что можешь. Только как уходить надумаете - света не гасите. Не экономьте на лампочках. А перегорят - темно станет - Бог подаст, не ваша забота.
А за дверями балкона - солнце и сад, и пора "выковыриватся", и собираюсь я долго. Потому что - жарко и солнечно, потому что потолки - высокие, а двери балкона с цветами выходят во внутренний двор, а там и правда - сад и птицы орут, а значит пора заканчивать сборы и нужно выходить - собирать подарки дня. День-порог и день-вызов. Я иду за велосипедом.
Персик первый: долгое время от выхода из дома до второго персика
Сегодня очень жарко. Очень, очень жарко. Я иду по улице и даже в моей тонкой белой майке - жарко. Я не поеду в трамвае, потому что хочу идти пешком, потому что хочу пройти через парк. Когда я спросила у Феликса, есть ли у него идеи насчет того, как я поведу-повезу велик к себе домой, я скорее просто болтала языком в пространстве, потому что знала, как это здорово - идти далеко и смотреть по сторонам. В общем, Феликс-то тоже не оплошал, потому что сначала сказал, что "by bike!" (смешно ему... Ну - ха-ха...), а потом заверил меня, что это будет "very nice walk". Ну, nice walk, так nice walk... Пусть будет nice и туда и обратно.
Alfred Kastner Strasse - это улица, где я живу в доме номер 88, с резными перилами и высокими потолками, с окнами на лестничных площадках и ощущением того, что в соседней квартире ведет прием модный гомеопат в черном костюме со стоячим воротничком. А его фрау, в длинном розовом платье с кружевами, ходит на рынок чтобы самой выбрать продукты, иногда прикидывается больной, иногда и вправду болеет, и делает вид, что смотрит ему в рот, что есть уже абсолютная неправда. Alfred Kastner Strasse - это такая strasse, по которой если идти вперед и вперед, то попадешь на ипподром. И мне, кстати, надо бы узнать можно ли там ездить на лошадях и сколько это стоит. Alfred Kastner Strasse как и многие улицы в Лейпциге - чересполосица восстановленных и невосстановленных домов. Те, что восстановлены - с обновленными херувимами и женщинами с пышными снопами буколической ржи и прочими барочьми изысками. Херувимы, впрочем, бывают довольно странные - сегодня наблюдала группу товарищей с огромными лапами грифонов и птицами вороньего вида на плечах. Город странной смеси - как будто кто-то взял в большие ладони, да полной жменей: старые дома - новые дома - high-tech - a-la baroque - херувимы - грифоны - желтый свет осеннего дня - летнюю жару - панковские хаера - лица продавщиц семечек на Комаровском рынке - много-много-много - всего - разного. Взял, потряс, вздохнул, улыбнулся и выбросил - как кости, как драже, как капли в воду с рук...
И получился "Ляйпциг" начала осени 2005 года. Leipzig, в котором есть ипподром, поросший травой и пустой. В котором 24 сентября будут, кажется, скачки (по крайней мере что-то - точно будет, я записала в блокнот), на которые я хочу сходить. А лошадей у них кажется нет. Как нет и людей, специально обученных, чтобы у них спрашивали про лошадей. Касса закрыта. Пусто. Все ушли готовиться к скачкам 24 сентября.
...Вы были когда-нибудь внутри своей мечты? Так, чтобы идти и - две вещи - два мира - два слоя параллельно? С одной стороны, с удивлением - глубоким, переходящим где-то на краю сознания в отсутствие веры в происходящее и страх поверить что это - правда, понимаешь, что вот, это и есть ландшафты твоих снов, пришедшие в сны неизвестно откуда, да пусть и не в сны - в ощущения... Какие-то мимолетные картинки, которые возникают, когда думаешь, что а вот если бы... была одна и жила в городе с балконами... приходя домой поднималась по лестнице с резными перилами, крашенной черной краской как в кино про начало века... А вот если бы... и образы какие-то туманно-обрывочные, а ты их гонишь, потому что это - нереально, а вокруг - люди в троллейбусе, и троллейбус, и зима, а это все - кадры из кина, которого не будет, потому что знаешь, что не бывает кина... Да видно не крепко знаешь, потому что вдруг узнаешь свои картинки на улице города в который попал случайно, а может шел всю жизнь. Написала и побоялась. Зачем побоялась? Идти всю жизнь - не значит остаться навсегда. А если и остаться - что ж с того?
Часто, так часто-часто-часто, что почти всегда, когда попадаешь в реальность своей мечты, в ландшафты своих снов, и взгляд и ум разбиваешь о противоречие - реальность мечты... Это так жаль, что это так... Жаль!
Мечта - это то, о чем мечтаешь. Это - то, что чувствуешь во сне, после которого просыпаешься и улыбаешься, как будто что-то хорошее случилось, а что - не понять и не вспомнить. Это - твое идеальное состояние и это - твой покой. Это - мимолетное и минутное, как все состояния покоя и как все состояния вообще. С привычками, со странным одинаковым неверием и в вечность нашу и в мимолетность, мы стараемся загнать, подогнать под чужое и зафиксировать. По глупому - по гордому, на год? два? двадцать? - все едино. И толк один - нету толка. Если мечта - то чтобы пыль столбом, и пляж и белые штаны и непременно - "в твоей руке - моя рука", или нога... и взгляд - счастливый, а в небе - самолет, а завтра - опять на любимую работу или уже тогда совсем не надо ни на какую работу вообще и никогда!
А мечты сбываются, как сбывается все и всегда, как замыкаются все круги и рано или поздно распрямляются все пружинки. А жизнь интереснее, многообразнее и разнообразнее сна, в жизни есть солнце, и запах асфальта, и потная майка, и пыльное лицо, и усталые ноги, и жара... А в жизни есть страх, от того, что не знаешь что будет дальше и понимаешь, что сейчас - пройдет и улетит. В жизни есть много того, что нельзя представить себе в дистиллированном белоштанном варианте, который - явно или неосознанно - а рисуешь ведь, рисуешь... Бог, как ни крути - лучший придумщик. Он не скупится на детали и не ленится додумывать и давать жизнь каждой из них. И за жизнеспособными деталями жизни так часто теряются нежные детальки нашей мечты. Мы проходим, пролетаем, просвистываем, потому что - пыль и жара, и потная майка. А мы так долго шли на праздник, что завалились спать сразу за кулисами, а когда проснулись - всем рассказали, что праздника-то и не было.
А мне сегодня повезло. Я иду внутри своей мечты и знаю это. Это так вдруг и так случайно. Почему - здесь? Почему - этот город-декаданс? А почему нет? Просто.
Наверное это была мечта, где я была одна. Да, точно, это была мечта про то, как я жила бы одна в городе с домами, балконами и резными лестницами, и чтобы в ванной было окно в сад. Про то, что можно утром просыпаться и идти куда-то, потому что тебе так хочется. Смотреть. Работать хорошо и интересно. Потому что - хорошо и интересно. Читать и писать, сидеть на траве в парке - не картинно-отвязанно и не за компанию, а потому что так захотелось. Бродить и смотреть по сторонам, и разговаривать с людьми, чтобы увидеть свое отражение в мимике их лиц и интонациях их голосов. А вечером сидеть в кафе на улице и болтать с собой или с другими, пить вино или пить кофе - перед тем как вернешься домой, в квартиру, где в ванной есть окно в сад.
Да, в такой мечте я была одна. И мне, впервые, пожалуй, было хорошо одной, и я не думала, что ой! а вот! если бы со мной была папа-мама или какой-нибудь страстно и душевно возлюбленный мною гражданин. Мне было хорошо, потому что я - одна, и так странно, что это случилось со мной в первый раз.
Зонтики в витрине были яркие, и я зашла в магазин зонтиков. Я люблю зонтики. А магазин был уютный и на улице - тень и пахло листьями. Мне не надо зонтик. У меня есть. С бабочками. Я решила, что куплю зонтик маме на День рождения и передам с Ленкой, если она приедет в Лейпциг. Я стала выбирать зонтик для мамы, а маленькая толстенькая продавщица стояла рядом, делая вид, что мне помогает, хотя скорее всего смотрела, как бы я чего не снесла. Магазин маленький - технических средств обороны от внешнего зла нет, штрих-коды не работают. Я нашла красивый зонтик. Черный, с красными розами по краям. Красивый, но черный. Маме бы наверняка понравился, но я не хочу, чтобы моя мама смотрела на черное, когда идет дождь. Зонтик у человека должен быть ярким. А яркий маме наверное не понравится, и я дала себе слово, что не буду делать то, что нравится мне, от большой жажды блага ближним. Выталкиваемая противоречиями, я вышла из магазина.
Персик я купила во фруктовом магазине, куда зашла, потому что искала шоколадку для девочки Элен, храбро поговорившей со мной по-английски сегодня утром. Я искала коробку тематических шоколадок "Merci" и думала, как это я так эффектно ей их оставлю на балконе и привяжу ленточкой и она удивится и слух о моей доброте и скромности колоколом разнесется по окрестностям, и от этого становилось стыдно и от этого коробка "Merci" никак не находилась. Я перещупала все персики в магазине. Я никак не могу избавиться от этой (семейной?) привычки выбирать лучшее в магазине, суетливо присматриваясь, чтобы тебя не надули. Китаянка что-то мне сказала на немецком - наверное, чтобы я не лапала ее персики и в общем была конечно права. Я заплатила деньги, вышла и стала есть немытый персик - вкусный как все немытые фрукты в мире.
Как-то этим летом в Минске я сидела в трамвае и ела немытый виноград. Тогда я подумала, подумала - и засмеялась, что есть немытые фрукты безбоязненно и свободно есть признак и привилегия взрослости. Никто не может запретить - можешь хоть кило съесть, не боясь окрика из-за спины и длинной нотации, с текстом, который бы составил гордость любого стенда "Грязные фрукты - путь к кишечной инфекции!" в районной поликлинике. А я хочу - и ем. И вот еще одну виноградину съем, несмотря на то что виноград - грязнющий, и куплен на лотке, и если бы был стенд "Очень грязный виноград - самый короткий путь к кишечной инфекции", то я бы могла бескорыстно предоставить поликлинике свою фотографию в окне трамвая, особенно если бы это была моя родная детская поликлиника на улице Шрадера, со стендом "Сама лечилась - и что получилось" возле кабинета №3. (Сейчас стала вспоминать номер и прозвучало в ушах: "Кто в третий кабинет?") В третьем кабинете была врач Зоя Романовна и медсестра Анна Романовна, а мысли мои уходят, и так странно наблюдать, куда заведет тебя "сад расходящихся тропок", по которому можно скользить взглядом назад - все дальше, и дальше, и дальше... Итак, виноград.
Если посмотреть с другой стороны, то взросление налагает чувство ответственности, и тут рука, потянувшаяся за третьей виноградиной, останавливается в воздухе, потому как двигающие ее функции блокируются в мозгу внезапным и глубоким пониманием возможных последствий. И если отбросить сладкую меланхолию движения назад, а трезво и бодро заскользить взглядом по "саду расходящихся тропок" вперед, то одна из тропок может привести в больницу, где мужественные люди в белых халатах - молодые, но вежливые доктора, будут бороться за мою жизнь. Большинство взрослых (и я в том числе) решают проблему одинаково, интуитивно руководствуюсь теорией вероятности. Мало кто осознанно понимает, что в данном случае "снижение риска" происходит именно из-за того, что если слопать всю гроздь, вероятность съедения смертоносной бациллы будет выше, а совсем не от того, что кишечные палочки сидят на виноградинах строго по одной и ждут, пока в животе соберется компания проверенных товарищей, чтобы творить свое черное дело отравления организма. Нет, друзья мои и подруги! Достаточно одной таблэтки..., и она (бацилла, а не таблетка) по теории вероятности скорее всего сидит на другой виноградине. И мы знаем это наверняка. Поэтому едим одну или две виноградины из грязной грозди, предварительно помусолив их в руке. Да здравствует взрослость! Время свободы и подспудной вооруженности теорией!
Я ем персик - огромный и вкусный, с отваливающейся косточкой, и иду куда хочу. А хочу я найти шоколадную коробку для девочки Элен, поэтому поворачиваю за угол - туда, где на карте между двумя церквями стоит зеленая закорючка. Мне очень хочется чтобы она обозначала супермаркет, и я не вижу причин - почему бы и нет. Мне нужен супермаркет - я ищу шоколадку для девочки Эллен. Я внутри своей мечты и хочу просмотреть что в мечте за углом.
Супермаркет... Да уж... Супер. Перекресток и маленькие магазинчики на пыльной улице, где отреставрированных домов почти нет, а на разваливающемся не то, опять же, дворце культуры, не то синагоге с граффити на стене висит объявление о выступлении хора еврейской молодежи. Если очень долго читать объявление на незнакомом языке, то смысл доходит очень быстро. А я читаю долго. Мне некуда спешить. В магазинчике на улице вывешены разноцветные кофты. На стене дома под солнцем - полустертый золотой орнамент. Люди сонные и похожи на фрукты, оставленные на веранде после завтрака в воскресенье. То ли Италия из феллиниевского кино, то ли - еврейские кварталы старой Праги.
За углом - тень. За углом - сплошная реставрация и Германия. Две церкви на площади, одна из которых и есть мой зеленый значок на карте. Зайти-зайти!... Конечно зайти, тем более, что в церковь я собираюсь давно, тем более что меня сюда принесли ноги, тем более что - стенд-объявление о выставке и на входе сидит девушка в зеленых льняных брюках и красном растаманском платке.
Мне хорошо. Хорошо, спокойно и интересно. Мне нравится, когда люди, поняв, что в немецком я не только не сильна, но даже и не слаба, не пугаются и не впадают в суетливую панику, а честно стараются вспомнить весь свой словарный запас и применить его наиболее подходящим образом для успешного дискурса и обоюдного счастья. В этом есть какая-то большая, спокойная свобода. Ну, и нам - того же!
Девушка в красном платке, сидящая на траве возле церкви посреди каких-то загадочных предметов, в которых я интуитивно чувствую некие орудия художественного производства, девушка, про которую я думаю, что она сама наверняка - художница - спокойно и чуть смущаясь, собирая английские слова в карточные домики неуверенных предложений, говорит, что если я хочу сходить не только в церковь но и на выставку, то я должна дать ей деньги. А вообще-то, это великая всесаксонская выставка искусств нового века ("Great Saxon Art Exhibition: The new century"), которая проходит в семи церквях и я могу купить билет сразу во все. Ну конечно я могу! Дурное дело - не хитрое, тем более за 4 евры.
По лестнице - вверх, и там, наверху, прямо возле лестницы сидит тетка-смотрительница. Я даже вздрогнула - так неожиданно она появилась из-за поворота. Еще чуть-чуть вверх - один пролет - и за пять секунд я успеваю разглядеть: кресло и розовое платье в мелкий, "интеллигентный" цветочек - такое оденет любая кокетливая грузная работница музейного дела от Севильи до Гренады, с южных гор до северных морей - так похожи образы-фигуры. И так же пухлое белое тело заполняет кожаное кресло - так, как ему, телу, удобней. Большая грудь величественно и спокойно расплескана двумя булками в вырезе с мелкими рюшечками, а под ней - живот - такой мягкий, что хочется ткнуть пальцем, и розовые туфли на толстых ногах с тонкими щиколотками. Красиво. Все красиво - и цвет платья, и живот, и усталое теткино лицо - с умными глазами, но все равно глуповатое, как у всех грузных людей. Тетка дышит и не смотрит на меня - взгляд все так же - вниз. А я стою и тихонько тыкаю пальцем ей в живот и трогаю рюшечки у нее в декольте, и бумажные волосы, и думаю, что это невероятно. Невозможно сделать тетку из папье-маше так, чтобы она дышала.
А в углу сидит лысоватый гражданин и на столике у него - Библии стопочкой. Наверное это - священник.
На загрунтованном белом холсте - акварелью маленькие самолетики - парашютики. Чувство - воздуха, одуванчика, неба и безе. Из-за несоответствия материала и техники - акварель на холсте, из-за редкости и неяркости пятен. Наверное так видят зимние соревнования по парашютному спорту птицы в небе.
Странное это чувство - выставка в церкви. Я так и не могу к этому привыкнуть и надеюсь, что мне это не удастся никогда. Умом я понимаю протестантскую идею о церкви, куда можно придти со всем своим и быть принятым другими. Но церковь - дом Божий - не наш. Люди не приходят в чужие дома, чтобы размотать кровавый бинт и бросить посреди комнаты. Я смотрю на картины и вспоминаю (я все время теперь вспоминаю), что у Флоренского говорится об искусстве "восхождения" - когда человек, поднимаясь над миром Дольним, говорит о том, что видел там, внизу, и "нисхождения" - когда тот, кто смог подняться до мира Горнего, пытается говорить о том, что видел наверху. Первое - проще. В первом ты рассказываешь о себе. Во втором - о том, чего не знаешь и не можешь знать до конца.
Двадцать человек пришли и принесли все свое - боль, веру, неверие, заблуждение и восхищение. Свалили в кучу - смотри, Господи, мы дети твои, вот так и живем. Вот что происходит у нас в голове, в неспокойном и страшащемся нашем сердце. А зачем? Господь все знает. Тоска и восторг - чтобы делить с другими людьми, чтобы узнавать в чужом страхе - свой, чтобы увидеть что все - едины, и все течет и ничего не меняется. Чтобы говорить с людьми - ходят к ним в дома. А церковь - дом Божий - не наш. И я думаю, какое счастье нам дано, и какое чудо, что мы сохранили то, что сохранили. За право держать дорогое надо жертвовать дорогим. Я смотрю на витражи и обвалившийся орнамент и думаю, что непрестижный имидж непрогрессивной нации и слава поклонников старомодной эстетики - невероятно, невозможно низкая цена за то необъятное, что мы еще храним.
Я хожу и смотрю, и мне кажется что дом - без Хозяина и мне стыдно, потому что не мне судить и не мне понять. Многообразны пути, а выставка, кстати, хорошая. Откровенно хорошая, качественная выставка.
Leipzig - это хорошее и точное название для картины, на которой нарисован Лейпциг. Город - драже. А в уголке - воздушные шары. Поскольку все нарисовано ярко и с душой, но одновременно - несмотря на карамельно-дражейные краски и радость жизни - нарисовано с немецкой точностью и аккуратностью, я думаю, что шары - неспроста. Наверное картина была вдохновлена ежегодными соревнованиями воздухоплавателей или чем-то вроде того.
Три фотографии из одной серии. Серия называется Zeit-Zeiсhen и я не знаю, что это такое, поэтому с высунутым языком переписываю в блокнотик - спрошу потом у Марии, как может называться серия в которой две фотографии - поля с белыми тюками соломы, характерно напоминающие инопланетные пейзажи из фантастических фильмов начала 80-х годов. Знаем такие картинки - мне самой они нравятся. Третья фотография - сразу - наповал, в подкорку, к тоске и возмущению партизанских генов. Знакомое, на подкорке выбитое-напечатанное, классическое лицо советского солдата с покровительственной улыбкой Гагарина. В полурассыпавшейся штукатурке на стене - крупным планом - то, что можно еще разглядеть. Беларуская подкорка - это вам не смутный блюз беларускага жыцця. ХхрррВААААААААААА!!! Аааааа! Белоруская подкорка реагирует мгновенно - ДА ВЫ ЧТО ЭТО СОВСЕМ ОФИГЕЛИ!!! Да я же вас всех-порву-сейчас-в-этой-вашей-арт-синагоге! Я вам покажу советского солдата в осыпающейся штукатурке на стене! Мгновенный и злой страх от того, что такое - возможно. Гены! - которыми я слишком хорошо помню, как зло приходит в мир. Мне может быть жалко - тоскливо и бесконечно жалко людей, через которых оно приходило - зло, которое и переосмысленное и перевернутое и передуманное и перекрашенное и тогда и теперь и потом и бесконечно все равно останется злом. Маринка вчера написала, что Бог есть свет и в нем нет никакой тьмы. И в никакой тьме нету Бога.
"Ой, березы да сосны - партизанские версты…" - Ой, сосуды да вены - партизанские гены. Подкорка между тем отработала свое и глаза могут рассмотреть этот самый Zeit-Zeiсhen. Изображение не сходит со стены облупившейся краской, а проступает под слоем известки, наложенной позднее. И в то же время старое, первое изображение - слишком старое и первое, чтобы сохраниться на стене в целости и сохранности. Полустертое изображение проступает из полуоблупившейся штукатурки. Я вожу носом по фотографии, чтобы разглядеть. Странный, нестабильный эффект перехода - как тихая война - кто кого - солдат - известку или время - солдата?.. Священник за столом начинает косится. Я уверенно и язвительно думаю: "Солдат - известку!". Я покидаю поле боя, никого не порвав, но сжимая здоровенную фигу в кармане.
Еще - шесть картин про одно стихотворение Уайльда. Через картины идешь-скользишь-читаешь, и текст - как часть пространства и непонятно, что читать вначале, а что - потом, и понимаешь что разницы нет. Если переставить строчки, то ритм - останется, потому что ритм - не линейный, а все пространство квадрата - один удар ритма и все шесть квадратов - тоже один удар, а стих - темный, нежный и лунный, а стих - про любовь и заканчивается грустно, точнее - как все. На неразрешенном септаккорде. Она ушла и ее нет. Куда ушла? Совсем ушла или еще появится, вернется ли из булочной в счастливую Аркадию? Не знаем. Никто из нас никогда не знает, когда они к нам вернутся, как и не знаем нового имени нашей любви, воротившейся из магазина с кефиром.
Витражное окно открыто, точнее открыта одна створка. Кажется, что за закрытыми окнами витражей - ничего, так и продолжаются квадраты разноцветного света - и весь орнамент от пола до потолка - светится. Но створка - открыта и видно что за ним - двор и дерево, и крыша соседнего дома из красного кирпича. А значит витраж - только рама для двора, и крыши, и дерева.
Я хочу купить фотоаппарат. Думала, что обойдусь, а теперь - хочу. Я буду фотографировать открытые окна и снопы буколической ржи в руках у теток с отбитыми носами. Я думаю - что я здесь делаю и что я делаю сегодня? Я иду за велосипедом. Поэтическая личность по имени Томас, из Мальме, на мой вопрос об утилитарных основах его творческой жизни в этом городе - "А что ты там делаешь?" - подумав, достаточно, чтобы дать честный и взвешенный ответ, заметно волнуясь от честности и взвешенности своего ответа сказал: "Я пытаюсь быть хорошим человеком..." Конечно, мы потом сто раз язвили с Рузанной и даже один раз язвили с Эрин, глядя, как он болтается по Лунду, разговаривает со всеми и откровенно бьет лынды, что "пытаться быть хорошим человеком" это не вполне все, что может с успехом делать в Мальме "здоровый бугай" лет двадцати пяти - тридцати. А сейчас я стою и думаю, что сегодня я делаю то же самое. Я не создаю материальных или интеллектуальных ценностей. Если я их когда-то создавала или создам, то это будет не сегодня. Сегодня я иду за велосипедом и пытаюсь быть хорошим человеком. Томас! Я больше не буду над тобой смеяться.
Я отошла от окна и лысый смотритель его закрыл. Витраж стал плотной, непроницаемой стеной из цвета и света, а я вышла на улицу.
Солнце. Так много Солнца не должно быть восьмого сентября. Солнце - как летом. Солнце - на тротуаре, Солнце - в просветах листьев. Солнце - на солнце и солнце - в тени - там, где за углом открыта боковая дверь в церковь, там, где стоят две женщины. Знакомы хорошо, но не подруги - улыбаются друг другу не напряженно, но слишком уж солнечно. Я думаю что это, возможно, и есть вход в настоящую церковь, в там где выставка - не считается. Они не понимают по-английски и не знают слова "church"... Они улыбаются еще солнечнее но уже напряженно, а мне так жаль что я разрушила их идиллию, потому что они уже, кажется, начали смущаться оттого, что меня не понимают или, как тот водитель автобуса у которого я из вежливости спросила то, что и сама знала почти наверняка, созовут пол-улицы для лингвистической консультации, мне становится неудобно и неловко и момент еще не затягивается, но натягивается уже вполне и я, на вдохе-выдохе, на санках улыбки вежливой и солнечной абсолютно неожиданно выпаливаю: "Дас ист кирхе?".
И в следующую секунду понимаю, что это - фантастика и это - прорыв. Я сметаю барьеры и участвую в мистериях. Я первый раз в жизни сказала что-то на абсолютно незнакомом языке, просто чтобы люди меня поняли и мне абсолютно неважно - правильно или нет. Они улыбаются, радуются, идиллия восстановлена, они меня поняли - "найн!" это не кирхе, то есть кирхе, конечно, но вход не тут, а вход в кирхе за углом - там, где была выставка. За компанию они вспоминают и слово "church", но это уже не важно, как и не важно, что я, смеясь, ухожу в сторону абсолютно противоположную той, которую они мне дружелюбно-напористо показывают.
А я иду дальше, по улицам - прямо и по улицам - за поворотами. Идти мне осталось уже совсем немного и солнце - на солнце и солнце - в тени.
В кафе на улице - человек. Идентификация: латинос или итальянец; формат: мачо. Вьющиеся волосы с сединой зачесаны назад, взгляд - как у графа Калиостро в фильме Захарова. Реагирование на основании проведенной идентификации: улыбка Джоконды - на подходе (нет, половина улыбки Джоконды). Прямая спина-движемся корпусом-шаг-щиколотка - на выходе. Да... какая же я неисправимая пошлая дура!... Mеrline Monroe belarussica… тьфу! А еще - видела красивую девушку в коротком платье, с короткими черными волосами и очень красивыми ногами. Проследовала в поле зрения Калиостры. Калиостре сегодня повезло.
А мне - направо и вниз, по пыльной эмигрантской улице с маленькими домиками - по дороге я хочу купить замок для велика в велосипедной мастерской.
Что мне абсолютно и бесконечно, безоговорочно и безусловно нравится в немцах - это их русское произношение в английском языке. Я понимаю немцев так же хорошо, как одноклассников на уроке английского в средней школе №33, где учительница Белла Михайловна хвалила мой выговор как выдающийся, потому что мне удавалось произносить некоторые звуки на роскошный иностранный манер. Я понимаю их, как друга Карена, неторопливо, гордо и с душой рассказывающего представителям западных демократий о преимуществах русской души перед всеми другими душами. Милая Белла Михайловна! Где Вы теперь - все еще в солнечном Израиле или уже, по слухам, в гораздо более солнечных Штатах? - Солнце хоть и встает на Востоке, но все время неуклонно движется на Запад... Мне так нужна Ваша поддержка - никто в целом огромном мире больше не хвалит мое произношение.
Но здесь, в Лейпциге это не важно, потому что все разговаривают на простом русско-немецком английском языке и используют те слова, которые знают. Парень, отпирающий ключами ворота велосипедной мастерской - пыльной площадки с сараем и двумя старыми велосипедами - с рыжим аккуратным панковским хаером и беларуским лицом друга юности Андрея Лапицкого, доброго, уютного и надежного, как мед в банках, собранный трудолюбивыми пчелами в окрестностях его родной деревни Ист, простой немецкий парень честно и просто отвечает на мой длинный вопрос о том, когда мастерская будет открыта. "My English is…. fuck". Мы расстаемся большими друзьями, потому что счастье - это когда тебя понимают, а главное в разговоре - употребить известные слова с максимальной пользой для понимания. Я поняла, что он хотел сказать и это главное. Он хотел сказать, что он меня не понял.
А дальше - вниз и вниз, вдоль трамвайных путей - рельсы-рельсы - без шпал. И небо - еще ярче и чище и голубее оттого, что видно в просвет крыш. Должна я сказать, что птицы поют как сумасшедшие (откуда их столько в городе?) или вы и так это слышите? И - !знаки-звуки-голоса! - на углу двух улиц, улиц выбранных мною случайно, точнее выбранных для меня незаметно и неслучайно, улиц, куда принесли меня ноги, которые так часто бывают мудрее головы - большущая надпись - сиреневое граффити: "BICYCLING AGAINST OIL WARS!"
День-порог и день-вызов! Теперь у меня нет пути назад. Сегодня, 8 сентября, около 9 утра по немецкому времени я вступила на тропу войны против нефтяных войн. Мне дали это знать.
Шоколадку для девочки Элен я купила во фруктовом магазине, где за кассой стояла двоюродная сестра китаянки, у которой я купила первый персик. А коробка "Mеrci", которую я искала весь день, нашлась, как и можно было ожидать, в супермаркете за углом - 5 минут ходьбы от китайского магазина. В супермаркете, где я не купила коробку "Mеrci", зато купила
Второй персик и остальные фрукты.
Возле Феликсова дома - церковь. Одна из тех, где проходят выставки. Я порадовалась компактности расположения подарков на моем сегодняшнем пути, но на плакате "Great Saxon Art Exhibition: The new century" фломастером было написано: "ANTICHRIST". И я туда не пошла.
Серебристый велик лежал во дворе на траве, потому что на балконе - ремонт и ремонтники. На раме я заметила полустертую бабочку, и потом еще одну - на колесе, и подумала, что, кажется, у меня есть шанс.
17:15. Фрукты съедены: Отчаяние.
Прекрасный был день. Прекрасное было настроение. Было. Было! Наверное я безнадежна. Я попробовала кататься. Я говорила себе, что я не боюсь. Я и вправду не боялась. Я не боюсь падать. Наверное, я боюсь скорости. А еще я все время заваливаюсь на бок - в сторону той ноги, которая нажимает на педаль. Я вспотела и устала. Мой рекорд - три оборота педалей. Двадцать минут назад я решила что с меня - хватит, и я иду домой. Сейчас я сижу на скамейке, на выходе из парка, а они ездят мимо. Все могут ездить! И даже эта кудрявая бабка может! Только я не могу! Они ездят быстро, они ездят медленно, они еще умудряются похабно по-пижонски раскачиваться. Только я валюсь на бок - в сторону той ноги, которая нажимает на педаль! Девочка! Девочка в белой майке! Ну как же ты это делаешь, дорогая!?..
А я иду домой, в дом с резными перилами и мне тоскливо оттого, что он будет стоять во дворе как бутафория. Мой серебристый велик в бабочкой на раме. Да! И я даже не знаю для чего эта штука с оранжевой кнопкой... Наверное это замок. Надо будет подсмотреть во дворе.
Идти по парку и вести за собой велик - это наверное как придти в баню в каске. Вроде и нормально - каска - не пальто. В бане - скользко, каска - вещь полезная. И объяснить можно, а все равно все зырят. Зырят-зырят! Не надо делать немецкий вид, что ты не смотришь, ты, скоростной пижон! Но я иду! Иду с видом человека, у которого есть право на самоопределение. Я иду, и чем ниже падает мой дух, тем ярче чувство собственного достоинства на моем лице! Ишь, фрицы, приучились педали крутить! А мне может и не надо. Серый велик с бабочкой и моя сумка в корзинке на переднем колесе. За один антураж можно погибнуть! Кейт говорила, что в такие вечера как этот, у всех есть велики, которые живут собственной жизнью. И даже те люди, у которых великов нет, все равно едут (или ведут с собою!) virtual bicycle. Про это и была песня "Invisible Bicycle" - ее песенка без слов, которую она сочиняла и пела, пока мы шли из супермаркета, поселять меня в мой теперешний дом. И толстая тетка обернулась, а Марии кажется было немного неудобно перед соотечественниками, но Кейт пела хорошо. И песня "Invisible Bicycle" была хорошая песня...
А мой bicycle - очень даже visible! И я иду! Гордо, хотя педали больно бьют меня по косточкам. "Я не отдам свою трубу! Я ваш гобой видал в гробу!" Послушай, ты, в черном костюме! Ну КАК ты это делаешь?..
У меня нет больше фруктов чтобы есть и прогресса, чтобы надеяться. У меня есть только грейпфрутовый сок, которого я выпила почти литр и поэтому он кажется совсем горьким. 6 часов вечера. Я устала. Я хочу в туалет, в конце концов! Скамейка на которой я сижу - грязная от пыли, как и мои руки - пыльные и липкие от сока. Как и моя взмокшая майка "Cadette del Espasio". Да уж… Сadette… Я беру свой серебристый байк с бабочкой и иду домой. Занавес. Отчаяние.
Салат из помидоров: 8 часов вечера
Я вернулась домой, грязная и усталая как бурлаки на Волге. У меня болит все тело и еще больше болит моя душа. Я припарковала его в соседнем дворе. Завтра будет новый день. Я иду в душ, а потом на балкон - пить вино, потому что руки мои дрожат от усталости и сил жевать салат у меня нет. Я сижу на балконе, ем сыр и рождественскую булку с марципаном, которые почему-то начинают продаваться в сентябре. Я улыбаюсь и думаю: "День - подарок. Каждый день - как подарок".
* * *
23 сентября: ночь-улица-балкон-фонарь
Я научилась ездить на велосипеде две недели спустя. Сколько чудес в запасе у Бога я не знаю и не узнаю никогда. Когда я про это думаю, мне становится радостно и страшно - так, как когда долго смотришь на звезды - и была я - и нет меня, потому что я теперь есть везде. Я не знаю, сколько чудес в запасе у Бога, но я расскажу еще про одно.
Последнюю фразу велосипедного дня я написала тут же - на балконе: звезды - фасоль в горшках - фонарь на стене. Я написала и подумала: "Я научилась ездить на велосипеде две недели спустя".
Первые мысли - самые верные. Как жаль, что они такие исчезающе-первые. Потому что потом я подумала - нет, это не реально, это слишком быстро, но было бы хорошо..., это было бы очаровательно, мистически-афористически, и была бы в этом этакая весомая прелесть и размах. Надо ли дальше говорить, что у меня ничего не вышло? Две недели тянулись, нет, они летели, но летели бесконечно долго. Две недели вместили в себя жизни и кожи, и потерю жизней и смену кож. Две недели были бесконечно долгими для всего, кроме одного - мой старый серебристый велосипед с корзинкой, фонарем и бабочкой на раме стоял во дворе. Стоял под дождем и под солнцем. Стоял, пока я суетливо считала дни в уме, дни, съедавшие шансы эффектного окончания рассказа. В конце концов можно закончить и так - "Я научилась ездить на велосипеде через три недели" или "Я так и не научилась ездить на велосипеде"...
Пять дней тому назад, в понедельник, я поняла, что мысль про две недели была неправдой. Так бывает. Первые мысли - самые верные. Но мы чаще всего успеваем услышать вторые.
Сегодня я научилась ездить на велосипеде. Я проехала метров двести, и один раз упала, а потом - еще двести... На это у меня ушло 29 лет и 18 дней, ушло много людей, некоторые из которых учили меня кататься, ушло полчаса позавчера и час сегодня. Случайно. Полчаса позавчера и час сегодня - случайно. А когда я ставила его на место - под балкон, взмокшая и обалдевшая, потому что программа-максимум была исполнена сполна, я подумала: "Две недели... Сегодня - пятница, тогда был - четверг".
Я стояла под балконом и плакала. Я вам не вру, я правда плакала, как можно плакать, когда долго смотришь в звездное небо - от того, как много чудес у Бога, от того что - подарок. Каждый миг - как подарок.
8.09 - 2.10.2005
