Вероятнее всего я так и не пойму, для чего начал записывать эту книгу своими снами.
Они действительно правдивее и откровеннее того, что происходит со мной в действительности.
Возможно, еще очень долго размышлял бы о целесообразности такого рода записей, если бы не случай, который заставил меня опомниться и оставить для себя хотя бы единственную тайну.
Достаточно того, что осталось в голове.
5+4 / 4 - 5 / = 2 .
Кому нужны такие опухоли?
Я молился на кресты, не зная, как на них молятся.
И вообще, что такое крест?
Конец света?
Суеверие?
Добро?
Наглость или оправдание?
Что нужно для того, чтобы научиться лунному танцу?
Формула дождя или все же формула слез?
Иероглиф пустоты в состоянии покоя?
Лысая птица со сломанной челюстью придумывает траекторию полета своих черепах.
Кто сделал ее фотографом?
Я курю цветы и наслаждаюсь тем, что не верю всему этому потому, что ключ от мастерской должен быть только у мастера.
Да и не хотелось приглашать третий глаз на этот бал откровенности, поскольку жратвы там было столько, что в конце концов ее начали засовывать и запихивать в разгоряченную плоть своих раковин.
Голубого цвета порошок.
Я валяюсь среди собак и предлагаю жабам серные спички.
Одутловатая голова любит пожилых людей, но что делать с эпидемией любви, распространившейся на все глазное дно?
Ультрамариновые щеки извергают галлюциногенное семя.
Боже мой, а куда делись волосы всех женщин, так и не увидевших рассвета? И что делать с той колбасой, которая прежде чем попасть на прилавок, изучалась анатомией тела...
В каком болоте искать своих муравьев? И чем они отличаются от крыс, которые любят красное вино?
Это что, падение? Нет, просто ломались сучья под моими топорами.
- Липкими топорами ночных видений?
Гитлер сидит в красном углу, Сталин - в черном, по всему телу язвы.
Они позируют перед мнимой камерой.
Интуитивное обожание "материала" под руками.
Куда бежать, если бесполые учителя затеяли бойню?
Чувство недосказанности все же остается при своем мнении.
Может быть проще вернуться туда, где отголосками памяти, словно кованными гвоздями, сбивается мост над рекой, которой еще нет? Почему ты не спрашиваешь, какого цвета в ней вода?
Желтые ленты деревьев связывают острова земли.
Когда-то я рисовал эти ленты, но никогда не думал о их существовании.
Безмолвное шествие.
Убийственно фиолетовые нити безжалостны к рисунку тела.
Звучит "Болеро".
На этом рояле никто не играл.
Клавиатура зубов приходит в движение.
Я помню дымы над городом.
Я знаю, как его не станет, я жду.
А не почитать ли мне эту книгу ради красного словца? Не успел открыть первую страницу, как сразу же запахло женщиной.
Лак для ногтей ползет по ногам, которые растут оттуда, где постоянно хочется сделать какую-нибудь пакость.
Я поздравляю: Вы опустились до уровня общей вагины.
И все же их жаль, как и Вас.
Усопшие вы мои, недооценивает народ своих идиотических порывов! Как Вы одинаковы!
Рот порвался от страдания.
Страх похож на чудеса и дышит в спину параличным успехом.
Божественная сущность барахтается в воронке чувств, и никто не ведает, на какой стадии развития человека произойдет чудо...
Кучерявый смех отросших ресниц не утомляет, но иногда мне кажется, что это продление зла.
У меня вместо члена - улитка.
У нее - раковина.
Больно? Больно покидать дом.
Змеи связаны в канат.
Это Змеекант пальцем указывает на то место, где спекается страсть.
Веселухи вслух обсуждают нюансы специфического запаха, а летучие мыши в восторге от монашеских янтарных капель.
В каждой капле по пауку со своими сетями.
Ждут, но в сокровищницу не пускают.
А как же знания: Мысль есть, а смысла нет, да и какой может быть смысл?
Поход за голубями.
Не завоеванной осталась очередная тайна творчества, но кто-то молится на Бога, а кто-то на валета, поставив свечу на двоих.
Может быть, перенести дух на жажду красоты? Эй, вы, юродивые, возьмите в дорогу мои глаза, свои вам не понадобятся.
Слышите, это трещат буквы, не поддаваясь расшифровке небес.
Пора в стихию окунуться.
Тепла вода бактерией людской да червем среди святых.
Брошенный хлеб слова в тухлой строке разбухает.
Рельеф дна не влияет на проникновенность чувств, а если получилось, подсекай эту сволочь и жертвуй всем.
Форме сдавленного с боков тела особые почести - двойное унижение.
Вокруг бутафория и мерзость.
Бабам особые привилегии.
Их толпы.
Они ржут, переглядываясь друг с дружкой.
Полушария головного мозга отдыхают.
Каплям пота уже отведено соответствующее место - канализация, обложенная глыбами оплывшего жира.
Жара.
О распылителе души пророчат сновидения.
Впрочем, от жажды жизни есть одно средство - защита собственными морщинами.
След, оставленный пером, чем-то похож на них.
Бестолковое занятие писать о Боге.
Не лучше ль звонарям о Бубе поведать.
Буба - это кукла.
Живая или мертвая? Если живая - значит мертвая, если мертвая - есть какая-то надежда.
О мертвой тубе из свинца, что некогда была наполнена жизнью, рассуждает время.
Так все же кукла или куколка, а может "ку" или колко, и сколько могут служить ножницы на хирургическом столе в родительском доме? В отделении психушки.
Стекло, осколки.
И их не понять.
Отвлекся и полетел с распуганными перьями, оставив пищу больным и чайкам.
А если хлеб, но мешает кадык.
Задыхаюсь от зловония и от того, что задыхаюсь.
Поют, вживленные под шкуру, золотые нити.
Глаза насилуют каждый поворот двенадцатого ряда кишек, и все то, что попало под номер три.
А если на всех смотреть с обратной стороны? Треть молока в зрачке написаны вином и хмелем.
Напрягся, и получилось ухо.
"Хоть бы раз не видеть красоты, но угощают специально.
Видны силуэты.
На полке холод сладкий.
Сожрал один.
Сожрал себя и к стеклу прилип.
Подводная часть по кислороду голодает, а верхняя ничего не видит.
Намыленные мозги не пролазят в верхнюю форточку будущего, где уже стоит колосс сверхчеловека.
Вся память разместилась на крыле бабочки, которая улетела от старости, но у которой из-под юбок лет просматривается кружевной Змеекант, да и разве может быть что-то совершеннее радужного кракелюра в глазах человека? Не придираясь к словам, поедаю вяленую рыбу с выдавленными глазами.
Все теми же глазами в области глаз и рассматриваю намертво присохшую к медному пруту оранжевую икру.
Забальзамированные солью потроха горчат, но что они по сравнению с обожженными на огне воздушным пузырем времен пожизненной оккупации? На рукаве ярлык времени.
Пока три придурка пытаются изготовить спасательный фаллос из чернобыльской говядины, у всех на виду из личного секрета выделен газ.
Спи мой мальчик - ты еще во сне.
Скажешь последнее слово.
Позвоночник отслаивается от мяса не очень быстро.
В естественных условиях боль незаметно переходит в чувство вины и с шипением пытается прошмыгнуть сквозь шпангоуты лет под крышку гроба.
Вот он зовет! С трудом, но еще узнаваем.
Добро и зло.
Их нет.
Есть только бром и лицемерие в режиме генеральной репетиции похорон.
Где будет прилежно отрабатываться затянувшаяся панихида событий.
Был бы собакой, лизнул себя и не важно куда и зачем.
Пример с зефиром между ног преподносится как теорема и очень похож на зачатие непорочной девы дремучими мыслями, которыми пропитаны тушки отмирающих клапанов сердечно-сосудистого аппарата.
Не хотел, но вспомнил вдруг о кукле.
Получилось наголо, где наглость - высшее из блаженств.
Благой больной встает с колен и говорит: "Не кеволеч и так почти калека".
Слизывая масло с палитры, боюсь за куклу.
В ней залежи свинца.
Я помню рыбу в колбе, старинные часы.
Кукла выпала из времени и не только она.
Выпали рыба с колбой и часы.
И мне становится понятным, почему математика начинается со слов "пусть".
Пусть А = Б.
Пусть она не равняется.
Пускай будет плазма, во всю свою ахинею.
Пусть интеллект плюет на собственное "я".
Возможно и интеллектуальная собственность возрастет в цене, но по-прежнему будет обивать пороги тихого истребления, и однажды, подперев собой бетонный кулак, подавится пирамидой собственных заблуждений.
И все же хочется знать, каков же потенциал возможного обмана.
При этом интересует абсолютно все, равно как и издержки в рамках "заслуг".
Цветы в сперме - лучшее впечатление последних лет.
Жизненные ритмы придают краскам новое звучание.
Странно, что при этом китайские фонарики еще освещают уже не интересующие предметы.
На пять минут закрыл глаза и ничего не увидел.
В том городе не знают, что такое свечи, а в этом - жителей того города, и кто виноват в том, что покрывать дерьмом полы жилищ - это традиция? Как можно оценить страсть и как называются те женщины и те мужчины, которые знают, что такое хрустальные перила и жемчужные ступеньки внутрь? От роскоши через каждые два шага тошнит.
Возле книжной лавки валяются запятые.
Лопаются пузырьки, и "золото" двенадцати перстов оказываются на подкожной вене Змееканта.
Многим она не по зубам, поэтому ищет оправдания у вымышленной правды.
Цепляться за зрелость и ссылаться на опыт - паскуднейшее из занятий.
Если уж и цепляться, то за сухие ветки в осеннем лесу, когда рожу в кровь уже расцарапало бабье лето.
Подвал и полуподвал мечты.
Атмосфера близкая к предынфарктному состоянию на глубине.
Она не пугает.
В ней приходится жить.
Я настраиваюсь на то, что под ногами все же земля, а не пол чужого дома.
Сохрани себя сейчас! Будущего нет - есть закон размножения - не более.
Взрыв чувств необходим.
Это как удивить тень несуществующего дерева, но получается обратное - видишь дерево, а тени нет.
Начинается поиск себя.
И вот ты уже ползешь эдаким короедом, пожирая все подряд, каждый листок памяти, не замечая, как очутился на самом последнем листке и вдруг понимаешь, что дерева под тобой уже нет.
Оно сожрано собственным самолюбием.
Нового дерева еще нет.
Сегодня утром только побеги, которым еще предстоит разрастись.
Приступ очередного вдохновения пройдет, но ожидать свежее дуновение - это и есть процесс творчества, а не обязательство, допускаемое в разговоре с человеком, которого ты знаешь, при этом отлично понимая, что еще мгновение и в уголках его губ появится взбитая до состояния масла удивительная пена зависти и лжи.
Обязательно найдется такой человек, который уверен в том, что искусство - это зло.
Красивое зло.
И это я со своим Змеекантом.
И пока эта красота будет спасать миг "добра", обязательно найдется придурок, который ее уничтожит.
Первый поход героя к цели.
Победа! Она, конечно, как и поражение, ничего не значит.
Пришел, увидел, победил,
А может, даже пообедал.
Сдал ГТО и облажался
Нажрался зрелых папирос,
Признать желудком
Символ звука
А это стало быть наука
И философия для мук.
А может быть и даже сглаза.
Придя домой
Вдруг Ма меня спросила:
- Что рисовал? А ну-ка покажи.
Я показал.
- Красиво! А это что, позволь узнать.
- Кто знает "что", давно уже не здесь.
- И все же, это что?
- А разве ты не видишь?
Это кишки Змееканта. Часоснов его учебный не про нас.
Уж сколько лет меняет цвет палитра. А тубы грязь.
Щетины рой. Я посмотрел со стороны, но только удивленье - мой Змеекант еще и не родился, а я уж побледнеть успел.
Я разметал клубок его рожденья и обнаружил в нем порядок.
Не подавиться виноградной гроздью и парафином плотной кожуры.
Вьетнамская звезда поможет встать из гроба, зажжет свечу в сорокоградусный мороз.
В бетонной усыпальнице - коррида, а может - чаепитие? В Мытищах? Привычен с детства и диван с клопами.
О них то стал я забывать, а может, я - солдат без поля боя? Вот только не хватает роз, да и отсутствует, пожалуй, воля лежать при всеоружии в цветах.
И почему я забываю их незатейливый абрис? Помойка крыс.
Но запах помню исключительно наощупь - такой ядреный аромат, девица села на шпагат.
И главное, что сразу вспоминает клубок того же Змееканта.
Вот красота поди где неземная.
Через нее и умереть придется, но только вот вокруг мне кажется что пусто.
В качан капусты вбит осиный кол, а где-то бивень ходит рядом.
Нарядные дела в купели превосходства не ищут сходства с общей массой.
В чужие муки красота попала.
Все пела, говорила, что попало.
Потом, как будто невзначай упала.
Зажмурилась чуть-чуть и навсегда пропала.
Не потому ль, что реку ту рука открыла, чтоб два крыла и связь с природой.
Без веских умыслов на вечные потуги питались огненным кольцом.
А впрочем, Змеекант не узнаваем, и очертания существ ему неинтересны, особенно когда нули в крестах с эмблемой плоти - сеть элемент каприза чьей-то страсти.
Какие могут быть напасти, когда квадратик внешней оболочки в родимых точках и цветах.
На возглас "Ах!" рука сжимает пальцы, приоткрывая рот с цветами.
Срывая символы вуали, рисуют звездными штришками.
До слез знакомые порывы чувств, чтоб отделить глаза от тела и больше не испытывать боязни.
Ну что же если казнь - то на отраве.
Траву не стоит рисовать к ней, только лишь дотрагиваться нужно, при этом сердцем осязать.
А с человеком все гораздо хуже - здесь не трава, здесь все сложней - тут лужи; и что он знает о траве к отраве? Пожалуй, ничего, и это умиляет безглазого вне времени хирурга, который ждет художника распять, а заодно и Змееканта.
В конце концов я должен собственному "я" за столь благое раздвоенье, а может и троенье во страстях, но затянувшееся "ах" уже лежит под топорами.
"А может, секса не хватало вам?" Нам - нет, нам извращенность подавай, в житейском смысле этого же слова.
Давай эротику, агонию, и труп.
Короче, все, чем "я" осталось бы довольным.
Маниакальность поведения сего всегда хоть чем-то недовольна.
Она живет во мне и дышит серой.
И не дай Бог Вы усомнитесь в том.
Она огромный светоносный червь, который постепенно завоевывает тело, делая его тем, на что и смотреть-то не хочется.
Сопротивляется только ум, отгороженный частоколом позвонков и шипящими окончаниями нервов, жаждущих запустить свои щупальца в кровеносную паутину, пока еще подающего признаки жизни, тела.
Весь смысл соблазна не в интересе, а в потребности.
Особенно тогда, когда ожиревшая и ополоумевшая от избытка икры, рыба обнаруживает, что жрать больше нечего.
Сначала она жрет дерьмо, оставленное самой же, а потом себя.
Гнилая голова не в состоянии смотреть на чуть шевелящийся хвост.
Прозрачная кишка ватерлинии уже на поверхности.
Остается сделать праздничный выдох и вместе с ним вылезти из собственной шкуры, полагаясь на воздушный пузырь личного неба, которое отрывает от остова, тысячелетиями видоизменяющиеся глаза.
А если вода, будь то лужа, ручей, сажелка, болото, небольшой водоем, река, море и океан - это слезы? Тонны слез, в которых тонули и тонут тысячи "я".
Я просыпаюсь с твердой уверенностью того, что окружающее меня вчера, оказывается, было чужим.
Так, наверное, устроено, чтобы все связанное с человеком в прошедшем времени было чужим.
И остается немного времени, когда он, лежа на смертном одре, понимает, что не только то, что было связано с его жизнью, а и он сам на этой земле - чужой.
Видеть ужасное в том, что тебе дорого, не это ли суть и смысл бытия? Вот оно - наследие с обвисшими яйцами и вермишелью вместо члена, которые забыли упругость взбесившейся матки.
Рыба выдавила последний пузырь, оставив на воде кровавое пятно.
На берегу - манекен.
Да, манекен, с которым можно разговаривать.
Он лучший собеседник, когда становится понятным абсолютно все.
Только у него можно спросить то, что волновало тебя последние годы и ответить за свои амбиции младенца, путаясь в последовательности, а точнее - нужности задаваемых вопросов.
У манекена женский облик.
Это очень важно.
Иначе нет смысла с ним разговаривать.
Я сказал разговаривать, а не думать о том, что сказать.
Это от него я узнал о том, что каждая женщина имеет трехмерное влагалище.
Я был введен в краску.
Я готов был провалиться под землю, когда услышал о зонах влияния каждого из них.
И что они из себя представляют в отдельности.
Вытирать руки можно обо что угодно, но посмотри на ее светящееся лицо! Она улыбается.
Ты соображаешь.
Можно придумывать сколько угодно.
Это вы придумали, что когда она уходит, что-то происходит.
Она неотъемлемая часть потребности компенсировать самою себя.
Бесплатный мотылек летит на скорлупу.
Я вижу, ты так ничего и не понял, ты даже забыл о своей душе.
А что ты связываешь с душой или духовностью? Это из какой области? Нет-нет, только не городи препоны и не сравникай их с линиями сморщенного лица.
Я говорю о рождении, а не о смерти.
Когда ты делаешь все, что угодно в первый раз - это рождение, второй - смерть.
В храм нужно входить только один раз, равно как и выходить из него.
Избыток и перенасыщение ведут к печальным последствиям, чего нельзя сказать о разнообразии с радиусом обозрения 360 градусов во всех плоскостях одновременно.
Мне почему-то показалось, что прошедшие обработку временем очень странно сосредоточены на факте смерти, т.е.
омовении совести.
Первое - при рождении.
Второе - после смерти.
И все же это не два.
Может быть настоящая любовь приходит после смерти? И я могу по настоящему любить? Чистейшей воды правда, основана на этих принципах так, как и ложь.
Эта первичная двуликость и существует, как эталон.
Их противоборство доставляет массу неудобств.
Лживая правда и правдивая ложь - ее последствия.
Решай сам, но один раз.
Она понимала, что целый мир лежал у ее ног.
Она понимала и другое… А впрочем, ничего у нее не лежало ни у ног, ни возле них, ни между.
Было, правда, некое фаллосообразование, которое вечно спешило куда-то, но куда? А она пыжилась, раздувалась, вулканизировала лавой горячего льда, песка и слизи.
Зализать бы раны! И вдруг, после такого оргазмирования, застенчивая интеллектуальность, нимб светящейся мысли и фурункул чувств обрушиваются на плоть ума мокрицы, на ее горб и ноги, спешащие на любовные игрища с пристрастием.
Я раскладываю на полу мира карту.
Сегодня ей тридцать, а через десять минут будет сорок.
В любом случае я с ней там, куда может добраться самая извращенная мысль святого раба, полностью зависимого от ее жабр.
В гробу она его видела на губах своих, но предложила водку с куском вчерашнего есекса, уже успевшим порядочно зачерстветь.
Он посмотрел на второе и его сразу же стошнило на стенки зеркала ее сущности, в котором отражалась и она сама - этот инкубатор смерти.
Очень плохая вода, и - почему женщина с мужской головой? Почему точка ничего из себя не представляет, чего нельзя сказать о столе, на котором лежали карты и играли в крапленых людей.
Икона богоматери постепенно переходит в натуральное тело.
Разве можно сказать о женщине, что она развратна, не глядя на ее лицо, даже не лицо, а ее глаза.
Я смотрел на икону, но ничего не говорил.
Мне было все понятно.
Абсолютно все.
Поэтому жизнь среди бактерий меня устраивала.
Цветочница продавала мороженое и свежую икру, которая по специальным желобам, присоединенным к нимбу Спасителя, выкачивалась из кокона бабочки света.
И все же, реально ли используется вода? Вода, а не то, что я леплю из переполняющей меня спеси.
По памяти не получается.
Она не заслуживает памяти.
Необходим образчик без души, но с огромным потенциалом водоснабжения, иначе ход событий вынужден будет обратиться к шару.
А может быть, просто портрет? Нет.
Он тоже не получится .
К чему тешить свое самолюбие детородным органом, который отсутствует.
Рановато она паникует.
Мой Змеекант увлекся часосновом, но пока еще от себя не отказался.
И хорошо, что сдавило грудь.
Да так сдавило, что из ее соков брызнуло молоко.
Здесь же нечем дышать, да и я такого верования.
Добродетель моя - это чушь собачья.
Какое к черту бессмертие души, если она ничего не помнит и ничего не значит! Бессмертие свиньи зарыто подо корытом с образом Богоматери? Зубы крошатся от того молока, а так бы пил и пил, пока не убили бы.
Пыль невесты под фатой от собачьих свадеб.
Она там.
Она в своре с остальными.
Вот и восьмерка набок повалилась.
Неужели столько лет нужно приспосабливаться к условностям идиотической системы и упрекать эту тварь святую, за то, что она святая.
А может быть, эта любовь - от жалости к себе? Или еще правдоподобнее - ради унижения в флюидах поднебесных красот? В памяти выщерблены воспоминаний с эпизодами, в основном связанными с утверждением своей значимости, но по отношению к кому? К тем, кому в последствии ты станешь безразличным? Возможно, где-то все это выглядит наивно и абсурдно, но здесь полное непонимание того, что происходит, происходит и будет происходить.
Полное взаимопонимание и доверие к тому, что в последствии станет твоей жертвой.
В конце концов к ней и вернешься в образе этой жертвы, забывшей о своем предназначении.
Я прыгаю с обрыва и лечу, пытаясь прокрутить в памяти, для чего я появился в этом мире и с какой целью.
О вере во что-то можно и забыть.
Я ведь обязательно расшибусь.
А вдруг за это время пока я буду падать, у меня вырастут крылья? Тогда Змеекант только посмеется над моим демоном снов.
Даже если этого не произойдет и меня все же найдут мертвым с небольшими перьями, он все равно засмеется и впишет в часоснов иероглиф души.
Вот на этом аккорде приходится останавливать прелюдию мыслей второго плана, делая попытки разобраться во всех остальных.
Все очень похоже не на участие, а на отношение к тому, в чем я сомневаюсь по причине своей неуверенности и что характерно - контролируемой своим творцом.
Ай малайца! Итак, каков же может быть итог, когда ты одинок и невдомек тебе намек на ход текущих обстоятельств, а также обязательств, чтобы однажды быть загнанным в чужую нору, ладонью замкнутого круга.
На этом теле плавят лед.
Изнанка вывернута знатно поскольку Канта кто-то притащил как раз, чтоб позабавить Змееканта.
Так вот, с его же слов, им по душе мой часоснов, особенно момент, где очень низко летит по небу самолет.
Грызите, суки, переплет господней книжки записной.
Пусть Ной выдавливает гной и утешает человеков, что их по твари не одной.
Мы любим чистые слова, но смысл их часто матом заменяем.
Когда нет сил, мы вынимаем и в слабоумии сопим.
Потом мы спим, а может быть и нет, но понимаем все и даже боле, но это все, когда не чувствуем мы боли.
Убей меня, мой милый дядя.
Убей меня, чтоб эти бляди, когда бросают тень кусты, не разводили так мосты.
Мослы при этом только в черном, как будто в трауре давно.
Куда ни глянь, везде темно.
Там даже Господа не видно, но почему-то стыдно, когда ты чувствуешь его тепло, когда бежит по трубам сперма и что-то перекрыло кровоток.
Пускает сок набухший цвет в снега души и обязательно калечит.
Хрустят небесные креветки и вместо маленькой сиамской розы трещат под сорок градусов морозы.
И слезы, слезы, слезы.
Куда б рвануть с той мертвой точки, при этом напевая строчки - Я одиночка - водолаз, я глазирую придатки и раздаю их сволочам, а по ночам на мертвой ветке вдруг распускаются цветы.
Мой милый брат, скажу я проще: кому нужны все эти мощи? По ком звонят колокола и что ждет свет в конце тоннеля? Да ничего.
Прошла неделя и рыба в банке сдохла как собака - любимая игрушка Серафима.
Еще чуть-чуть и я забуду имя, которым с детства нарекли.
Так что ж за процедура происходит ежедневно? На мозг морской свиньи воздействует контакт, осемененный мыслью крысолова.
Вот так душа при жизни теле не может с ним расстаться ну ни как! На землю выпали плантации сирени.
Уборщикам сих злаков - благодать.
Ни дать, ни взять.
Ты должен сам там очутиться, а заодно и прослезиться, и там остаться навсегда с душой цветного Змееканта.
Совсем забыл - чего хотел от Канта.
А впрочем, ничего.
Хотел я зла подкожного знакомства и лакомства кусок слизать шершавым языком приблудного героя.
Того, что в рамках геморроя проводит жизнь в нашатырях.
Я обожаю твой свинец.
конец
